(Просьба к читателям не искать прототипы и аналогии среди друзей и знакомых автора. Все образы собирательные и отчасти вымышленные).
О, с детства ищем мы себе друзей,
В своих делах желаем их участья.
В весельи с ними вдвое веселей,
Несчастье с ними – только полнесчастья.
Но вот беда – бывает часто так,
Что говорим: «Умнее впредь я буду!»
Был вроде друг, а продал за пятак,
Как продавал Спасителя Иуда.
И благодарны мы тогда судьбе,
Коль есть хотя б один не той породы,
Который не забыл тебя в беде,
И никогда б и за миллион не продал.
Б.Н.Зыков
******
Пятое декабря – день рождения Михаила Рогова, покойного друга Глеба Скворцова и Сережи Бакшина. Когда-то, в далекие школьные годы, они поклялись в этот день ежегодно встречаться, причем без женщин. В части первой эта клятва почти всегда соблюдалась. Что касается второй части, т.е. женщин, исключения бывали. Первым нарушителем был Серега, потом его примеру последовал и Мишка.
После ухода Михаила Глеб с Сережей продолжали традицию 5-го декабря вдвоем.
Пятое декабря 1996 Серега предложил отметить прогулкой по памятным местам молодости. Сереге хотелось вернуться в обстановку юношеского романтического брожения. Идея неплохая. Однако в зрелом возрасте этот процесс требует изрядной дозы закваски. Одно дело на даче, вдали от общественности, другое - в открыто доступном ей пространстве. Глеба пугала раскованность его друзей, когда они находились под влиянием алкоголя, при этом у Глеба живо воскресают памятные прогулки по Александровскому саду, где их чуть было, не забрали в милицию за распитие алкоголя в общественном месте. Тогда с этим было строго: задержание, письмо на работу и соответствующие разборы на партийных и профсоюзных комитетах со всеми вытекающими для карьеры последствиями.
Однажды пьяного Мишку забрали в милицию. На допросе он представился Сережей Бакшиным, сообщил его адрес и место работы. Сереже прислали на работу письмо, так они с Мишкой потом долго добивались реабилитации Сереги.
В день той памятной встречи друзья остановились в центре сада, недалеко от каменного грота. Темнело. Серега извлек из дипломата зеленую бутылку чешской Бехеровки, и они с Мишкой распили ее из горла. Глеб пить отказался. И это, видимо, их спасло. Не успела последняя капля оставить дно бутылки, как появился милицейский наряд. Ох, какой запах! - с вожделением воскликнул старший. - Что, ребята, выпиваем? Серега, успевший скинуть бутылку в урну, сделал благородно удивленное выражение лица: - Что вы, товарищ капитан? Мы не пили! Милиционер похлопал ребят по карманам, принюхался, осмотрелся и быстро извлек из урны бутылку. Тогда в дело вступил Глеб – ребята мы не пили, могу дыхнуть - и, приблизившись, задышал на старшего. Немного поколебавшись, блюстители потребовали покинуть сад и удалились.
В это время алкоголь ударил в голову Сереге, и он стал планировать дальнейшую культурную программу, перебирая названия кафе, которые они могли бы посетить. Потом он полез зачем-то в дипломат, прижав его коленом и наклонившись над ним, потерял равновесие и рухнул на мостовую Манежной площади. Таким Серегу Глеб еще никогда не видел. Он стал уговаривать друзей разойтись, но Серега был неукротим. Потрясенный и смятенный Глеб покинул их. Мишка потащил Серегу куда-то в сторону Улицы Горького. Об их дальнейших приключениях на Красной площади и выступлениях Сереги в московских злачных местах Глеб узнал потом из смачного и красочного рассказа Мишки. Он также припоминал рассказ Михаила, как они вдвоем собирали на выпивку у прохожих в окрестностях улицы Горького. Вспомнились Глебу и многократные страдания по умиротворению Мишки в процессе похмельного синдрома и крутой молодецкий задор Сереги, рвущегося на подвиги зимнего купания или игривого общения со случайными прохожими, или другие изобретательные инициативы, которые никогда не придут на трезвую голову друзьям Глеба. Сам же Глеб, что трезвый, что в подпитии всегда стеснялся, когда посторонние могли услышать их совсем личные разговоры или детские шалости взрослых почти уже пожилых людей.
Не раз Глеб с Сережей спорил из-за того прилично ли распивать пиво и вино в общественных местах. Сережа считал это нормальным. Поскольку Глебу не нравились подвыпившие люди, беззастенчиво и назойливо, демонстрирующие себя в общественных местах, то не нравилось и само явление прилюдного распития спиртных напитков особенно: в метро, электричках, на улицах, в парках и скверах. Глебом всегда руководило желание избежать нарушения норм поведения, особенно тех, которые он сам признавал справедливыми.
Вторжение своим присутствием в личное пространство посторонних Глеб воспринимал также, как и нежелательное вторжение в свое собственное.
Даже в походах Глеб постоянно просил спутников не кричать, говорить тише, объясняя это тем, что иначе не услышат и не увидят все прелести тайги. Какое-то суеверное чувство заставляло прикрывать следы таежной деятельности Глеба и его спутников, даже те, которые исчезнут сами по себе через несколько недель, например, обрезки от грибов, требуха от дичи и рыбы. Причуды это или инстинкт сохранения симбиоза с окружением, частью которого Глеб себя чувствовал, он не понимал до конца.
А, впрочем, суть не в том. Так вот, Глеб предложил Сергею для сохранения камерности объехать на машине их памятные места. Сережа сказал, что тогда он поедет один и на автобусе. Немного поспорив, все же пришли к согласию: Глеб приезжает на своей машине, а у Сережи остается свобода возлияний. Встретившись у Речного вокзала, в 21-00 были уже в Тушине, на набережной отводного канала.
Со времен их молодости здесь мало что изменилось. Та же будка моржей и деревянные тренажеры. Также нет освещения, а жители близлежащих домов прогуливают своих собак.
Сергей расположил закуску и бутылочку на бревне и быстро вошел в благостное расположение и молодцеватую резвость, поминутно возгораясь совершить омовение в холодной декабрьской воде или вступить в дружеское общение с проходящими собаками и их хозяйками.
Глебу понравился этот уголок, несмотря на отсутствие уединенности. Он почти успокоился, хотя разложенная закуска и бутылка, а также громкие восклицания и реплики восторженного друга, беспокоили его кажущейся развязностью и осуждением проходящих пенсионеров и собаководов.
Однако Сереже не хватало собственного настроя; ему не доставало сопереживаний, Глеба, перемен в настроении которого, он не заметил, а впечатление от его первоначальной взъерошенности еще не прошло. Это Сереже мешало и обижало.
Несколько раз он посетовал на отсутствие равенства в восприятии, после чего перешел на традиционные разборки поведения Глеба в компании.
Эти грехи были многочисленны:
1. Нежелание после прихода честной компании в «кондицию» пойти погулять, людей посмотреть, себя показать.
2. Жесткость и бескомпромиссность в сохранении свободы поступать, как подсказывает естество, а не домогательства, слабо контролирующих себя друзей. Потерю самоконтроля, Глеб воспринимал, как потерю свободы, как попадание в зависимость.
3. Вольности, которые Глеб позволял себе внутри теплой компании.
4. Невосприимчивость к высокому настрою тонких чувств, подогретых солидными возлияниями.
5. Грубый прагматизм при решении вопроса о срочном вылете в Ленинград, не имея денег на обратную дорогу.
7. Сюда, конечно, следует отнести и другие грехи, которые не прозвучали в явном виде, но имели место: одержимость и азартность в отстаивании спорных идей, напористость в достижении желаний, которые не отражают настроений компании.
Не раз все это Глебу бросали в глаза: Мишка сдержано, Серега откровенно, порою грубо с ядовитым сарказмом. И все - правда.
И эта правда была высказана без обиняков, как и в старые добрые времена, с неявным намеком, а может намек этот был в воспаленном воображении Глеба, что в этом собственно его семейные проблемы и неудачи. Задело! За святое! И Глеба взорвало. Он стал перечислять Серегины грехи. Их тоже было много.
Провоцирование Мишки на обмен двухкомнатной квартиры на однокомнатную и покупку на разницу в цене автомобиля. В результате автомобиль остался в мечтах. Реальностью стала выписка жены и сына Мишки из квартиры и в дальнейшем ее потеря после его смерти. Между тем, жена Михаила три года бесплатно работала в милиции, чтобы получить жилплощадь. Вспомнил, как Серега самоутверждается, публично иронизируя над своими друзьями перед посторонними, чаще всего знакомыми и незнакомыми ему женщинами, вскрывая, порой, подробности из личной жизни друзей, которые они могли доверить только самым близким; а также регулярные нарушения договоренностей о встречах и совместных мероприятиях. Серега обычно опаздывал и регулярно не являлся к месту заранее обусловленных встреч, но потом насмерть стоял, на том, что он был на месте вовремя и не нашел там друга. Поначалу пострадавшие даже сомневались, может сами напутали что-то. Но как-то он проговорился, что в его правило входит отрицать очевидное до конца и никогда не сознаваться, когда его уличали в неблаговидности. Позже, когда всем уже было все ясно, а ему нужно было отменить спланированное мероприятие, он пытался побудить самих друзей отказаться от задуманного. Например, у Глеба есть такая запись в дневнике от 20 мая 1989года.
Среди недели договорились с Серегой ехать на дачу. Он позвонил вечером, стал выспрашивать, согласна ли его жена. Глеб передал жене трубку, и она высказала свое нормальное обычное мнение: мол, если решили, что же сделаешь, но я, конечно, против. Серега стал говорить - может не надо – жена против, хотя Глеб перевел разговор на детали организации отъезда, он продолжал свою "песню"... Тогда Глеб понял, что у Сережи изменились обстоятельства, и он сам не намерен ехать, но признаваться не хочет, а в качестве причины хочет привести отказ Глеба. По этому поводу он и разыграл ему сцену. Глеб чтобы не продолжать лицемерный разговор, в котором невозможно привести доказательств, кто прав, кто нет, сказал, что впредь надо точнее все продумывать, прежде чем принимать решение и планировать.
Еще Серега не раз говорил о своей симпатии к Печорину и сходстве с ним. Сходство, конечно, есть но, не в аристократизме, которого он не в позе, а в своей сущности лишен, не в воспитании и образовании, с которыми у него тоже есть проблемы, а в какой-то фатальной, как пишет Лермонтов о Печорине, способности порождать мелкие и крупные неприятности для тех, с кем его сводит судьба. В детстве мама его школьного друга-отличника Володи Кузина, запрещая ему дружить с Серегой, называла Серегу яблоком раздора. Она говорила ему – никаких Роговых, Бакшиных, Вербицких. Вот есть Глеб, с ним и дружи.
Упрекал Глеб Серегу и в том, что он самым бессовестным образом рассказывает своим бабам его и Мишкины совершенно личные обстоятельства жизни.
Как-то экспромтом Глеб приехал к нему на день рождения. Кажется, он обрадовался, но не удержался, чтобы не сделать недружелюбный выпад по поводу воспоминаний Глеба о детских впечатлениях, видимо в отместку за ранее нанесенные ему обиды. Его жена обратила на это внимание и позже высказала ему замечание. Так он потом звонил и извинялся, что было ему совершенно несвойственно. Суть, конечно, не в том, что он за счет другого самоутверждается. Часто друзья ему подыгрывали и обращали все в шутку. Однако его самоутверждающийся сарказм фонтанировал всегда при посторонних, (особенно, если это были женщины), - да еще в непроизвольно злобной или издевательской форме высказывания. Порой это надоедало и даже раздражало.
Там, на набережной отводного канала, такие бессовестные со стороны Глеба выпады привели Серегу в нервный транс.
Серега в этом смысле всегда был слабым на убой критикой. С детства родители, его, женщины и жены, зная чувствительность Сереги в лицо восхваляли и восхищались им. Жены, девушки и близкие друзья, понимая высокую чувствительность, ранимость и непереносимость Серегой даже конструктивной критики в отношении его персоны, всегда щадили его и критиковали интеллигентно. Но зато в его отсутствии ему доставалось крепко. Две прежние знакомые Сереги в разное время независимо друг от друга говорили Глебу, оценивая его друга почти одинаковыми грубыми и уничижительными для мужчины эпитетами. Примерно тоже самое, но в более мягких выражениях говорила и третья, а также обе жены Сергея. Глеб никогда не рассказывпл Сергею об этом, неполностью доверяя субъективным высказываниям женщин и опасаясь расстроить его ранимую душу критикой, которую он органически не терпел.
Между тем грех мятых брюк и грубых народных слов для Сереги был страшнее, нарочитой демонстрации раскрепощенности там, где она неуместна, неприлична или просто хулигански откровенна.
Культура показать себя развитым, находчивым, уважаемым, сильным, пользующимся успехом у женщин, т.е., превосходящим других, не выше культуры сдерживающей демонстрацию этого превосходства, тем более, если этого превосходства вовсе нет или это вызывает у кого-то комплекс неполноценности, а у кого-то брезгливость.
Культура аристократа не для демонстрации, а для ощущения нормальности жизни, для душевного спокойствия, что все идет правильно, разумно, и что потребности, радость или горе одного не наносит ущерба или просто неудобства другому.
Надо уточнить, что по мнению Глеба, речь идет о культуре, которая несет добро или, по крайней мере, не наносит кому-либо ущерб. Вот об этом от имени, разумеется, "высокой" культуры в адрес антикультуры Он не преминул подленько выступить, припоминая Серегины грехи и грешки из прошлой жизни, и привлекая в свидетели покойного Михаила.
"Хук» и» апперкот" не прошли. Зато "ногой" "ниже пояса", "под самые ...", отправили Серегу в «нокдаун».
Ради справедливости надо сказать, что, прежний Серега и нынешний, как он говорит, - «две большие разницы». Эгоизм поусмирен. Заметно прирастает мудрость и самокритичность. Ради друзей иногда готов пойти и даже иногда идет на некоторые «жертвы», например, закупил и привез на другой конец Москвы по просьбе Глеба продукты сыну, когда он с женой были в санатории. Или обещал и поехал с ним на две недели в тайгу. Временами пропадала куда-то откровенная грубость. И даже, когда его доняли несправедливостью (как ему кажется), и, не смотря на подпитие, держался с достоинством, не то, что помнилось Глебу, во втором, а потом в четвертом классе.
Были и другие случаи, когда он выручал Глеба.
Однажды Глеб попал в неприятную историю. Его сын взял у одноклассницы часы - подарок ее покойной мамы и потерял. Весь класс восстал против мальчика. Учительница звонила и просила что-то сделать. Глеб сильно переживал. Поведал свое горе Сереге, который уже на следующий день где-то достал и привез редкие по тому временам часы-крабы. Очень острая для Глеба проблема была исчерпана. Глеб был бесконечно благодарен Сереже. Были и другие жесты помощи и поддержки, например, иногда он подвозил Глебу какие-то вещи на дачу. Правда, и Глеб в долгу не оставался. Несколько раз помогал ему устроиться на работу. А когда он заигрался в коммерцию и проиграл огромные по тем временам чужие деньги, в том числе и деньги Глеба, тот не стал требовать возврата долга, оправдывая его тем, что своими деньгами надо распоряжаться самому и не передавать их в пользование другим. Короче говоря, взял вину на себя. Пришлось Глебу отодвинуть срок покупки новой машины на более поздние времена.
В этот вечер там, на набережной отводного канала, Глеб не вспоминал о помощи друга, а вспоминал о других неприятных для него эпизодах, что глубоко задевало самолюбие Сережи. Однако, думал Глеб: не терпит, каналья, натурализма сермяжной правды, высказанной в лоб. Но кем?...! Чья б корова мычала?
Сережа ушел оскорбленным. Нет, не с тихой грустью. Он «хлопнул дверью». В этом хлопке было слышно: - Что же ты, гад? - Я же стараюсь, иногда признаю, работаю над собой. Чего же ты о старом-то? Да еще всуе Мишку поминаешь, в союзники берешь.
Серега был убит, хотя в конечном итоге проигравшим оказался Глеб, поскольку попался на удочку его обвинений и не смог устоять, чтобы не прибегнуть к способу «алаверды». Он чувствовал, что Серега оказался на высоте, но сильных угрызений не испытывал. Было какое-то неясное чувство. Нет, не обычная потерянность или одиночество, когда, вдруг прозреваешь, что сыновья - это не твое духовное продолжение или, что никто в твоей работе не нуждается.
Это похоже на чувство, возникшее после первой ссоры с Сережей во втором классе и длительной размолвки после четвертого класса. Это чувство трудно объяснить. Не обида, не раздражение. Наоборот - холодность и безразличие. Как будто никаких обид Глеб и не нанес. Плохое чувство усталости и нежелания продолжать спор. Он бы выбросил все из головы на следующий день, списав все на плохое настроение, депрессию - и конец...
Но, если под влиянием запальчивых слов, можно вот так два дня к ряду повторять: "Я в шоке" - значит высказанное потрясает - чем? - Правдой, что режет серпом…? Наглой ложью во имя самоутверждения оппонента?
На это надо ответить Сереге. Глеб же хотел отстраненно разобраться в этой глупой мелодраме, но получилось, что как всегда, решительно защищает себя... Иначе…, иначе…, кто ж защитит?
Достоевский в "Братьях Карамазовых" пишет: «Овладевает свободой людей лишь тот, кто успокоит их совесть... Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорее истратит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его все были хлебы... Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее.»…. «Человек, даже очень хороший, всегда слаб, если он один. Он нуждается в опоре, в чем-то таком, что сделает его существование осмысленным. Ему нужно увидеть отблеск высшей гармонии во всем, что он делает, в том, что он изо дня в день видит вокруг».
Глебу ясно - друг хотел бы видеть в его глазах отражение своего благородства, которого он, как и Глеб, лишен только частично. Потому, кто же еще-то разглядит самое сокровенное и поддержит в благородных душевных порывах и стремлениях воплотить их. А быть благородным только чтобы им быть для самого себя. Ну, уж это, извините, мы не можем.
Если уж мы, скажем, интеллигент или аристократ, так извольте все видеть и констатировать, а иначе этого аристократизма вовсе не нужно, но разве, что подумать и осмыслить его.
Однако нельзя уничтожить мечту, не уничтожая личность!
Утром в субботу позвонил Серега, в обычной своей манере стал выспрашивать готов ли Глеб ехать с ним к Мишке на кладбище, пытаясь, как у него принято, спровоцировать друга на отказ от предварительной договоренности. Но когда убедился, что Глеб не намерен менять решение, признался, что не оправился от шока и боится "не соответствовать".
В Митино Глеб съездил с женой вдвоем, возложил скромные цветочки на могилу Михаила. Серега в тот день на кладбище вовсе не приезжал.
На некоторое время Глеб с Серегой расстались, потом опять сошлись и их встречи продолжались то в пивном баре, то в лесу у костра у него на даче. Потом опять произошла крупная размолвка по инициативе Глеба.
Запись в дневнике Глеба от 02.02.13.
Мы с Серегой переговаривались по телефону. В последнем разговоре он долго (примерно полчаса), нудно и, как обычно, нескладно обсуждал полемику, устроенную на телевидении, вокруг инициативы "Идущих вместе" (некий придворный комсомол). Комсомольцы-борцы за чистоту рядов в литературе клеймили современных литературных лидеров Виктора Ерофеева, Сорокина, Попова, Лимонова, пользующих мат и "порнуху" в своем творчестве, и восхищались Борисом Васильевым и другими советскими писателями-кумирами конца прошлого века. Мысль Сереги на втором круге топтания на месте была уже понята - право на жизнь имеют и те, и другие. Поэтому, когда он пошел по третьему кругу, Глеб, загоревшись темой - он ее обсуждал на работе с коллегами, перехватил инициативу и начал обобщать высказанное, пытаясь прояснить и уточнить детали. Однако Серега и сам - философ и интерпретатор почище иных, быстро поставил на место любителя заскакивать наперед с доморощенными "итогами". Он вопрошал - доколе его будут бестактно прерывать и рассказывать ему прописные истины, и сколько он будет еще терпеть полемический терроризм Глеба. Глеб не отвечал на его раздражительные выпады и не поддавался на задиристый тон. Наоборот, пытался сгладить напряженность, стараясь перевести разговор на другую тему, нечаянно попав в капкан старых неразрешенных проблем коммерческой компаниии и их личных судеб. В этой компании они одно время работали оба. Через цепочку событий, связанных с Серегой и этой компанией, Глеб плавно, но закономерно перешел к своим отношениям с ее директором. Услышав в "пятнадцатый" раз перепевы известных событий, Серега возопил, "отвесив" Глебу пару грубых «оплеух» за то, что свои больные темы крутит, как заезженные пластинки, подобно своему брату.
Глеб понял: Серега не в форме, понял это и он, но отступать? Не дай Бог! Извиняться, не в его правилах. Кое-как завершили разговор, который побудил Глеба остановиться на этом событии для рассуждений о психологии Сереги.
Глеб не психолог - это очевидно. Он такой же, как и другие люди, с которыми Серега работает или дружит. На всех он производит одинаковые или разные впечатления. Если их проанализировать и взвесить можно кое-что понять. Но есть впечатления, которые рождаются не в результате анализа и логических выводов, а из непосредственных ассоциативных реакций. Совокупность таких реакций людей разных, наблюдающих поведение Сереги, формирует его общественное лицо. Кстати, лучшим психологом, способным взвесить эти реакции может быть сам наблюдаемый, если он обладает способностью к рефлексии, но такой способностью Сережа не обладает и боится как внешнего, так и внутреннего анализа своей персоны.
Мишка как-то рассказывал Глебу о совместной вечеринке дома у Сережи. Мишка говорил, что Серега, весь перепачканный в грязи разоблачений перед женой ведет себя этаким гусаром-победителем, доминирует и лицедействует на вечеринке.
Работая с ним в одной организации, Глеб заметил, что вся неискренность Сережи и эгоизм вылезают наружу, хотя голову он усердно прячет в «песок». От этого противно всем и Глебу и его начальству. Что раньше казалось гусарским риском, теперь представлялось элементарной недальновидностью примитивизмом и глупостью. Странное сочетание: расчетливость и глупость. Последнее качество для Глеба абсолютно ново. При неспособности к рефлексии рефлексы превалируют над всем.
Частые неспровоцированные агрессивные выпады Сереги в отношении Глеба вызывают в зеркале его непосредственной реакции типичные сцены отношений Сереги с женами и подругами, о которых Глеб знал доподлинно. Обычно это происходило в периоды состояния неудовлетворенности или психологического недомогания, что компенсируется, повышенной агрессивностью в адрес партнера. Такое бывает со многими и, в том числе, с Глебом. Но переход за границу внешнего приличия свойствен не всем. Глеб припоминал, как Серега по телефону нахраписто наседал на одну из своих подруг, которая не выполняла какое-то его условие, выставляемое им. Он говорил надсадным тоном и с неприличным напором, повторяя одну и ту же фразу с интервалами на выслушивание ее объяснений - значит, завязываем?... значит, завязываем? - решительным тоном говорил он. По сути это было похоже на конфликт Глеба с ивановским другом детства, Винклером. Глебу было, наверное, 10-12 лет. Винклер шантажировал его из-за того, что тот не хотел или не мог остаться с ним у него дома: "Уходишь? Тогда мы больше не друзья".
В одном лесном походе Глеб был свидетелем ничем не прикрытого барского раздражения в отношении другой его подруги, Аллы, вызванного, скорее всего, неудобствами похода, которые он вымещал, якобы шутками, но грубыми, злыми и саркастическими, какие, быть может, были уместны в отношении страждущего в похмелье Мишки. Подруга, которая была в походе первый раз в жизни, с достоинством переносила все неудобства.
При этом у Глеба, как наблюдателя, и у жертвы нападок непроизвольно рождаются ассоциации и такие, например, оценочные категории, как: капризность, грубость, неделикатность, несоразмерные реакции на провинность, которая, кстати, вообще может отсутствовать.
Это непосредственные, первичные эмоции и ассоциации. Однако не все углубляются в психологические дебри. Чаще оценки определяются посредством поверхностных реакций. При длительных контактах формируется кумулятивная оценка характера, накопленная в схожих и повторяющихся ситуациях.
Именно, кумулятивная реакция стала толчком бунта Глеба и нападок, которые имели место пятого декабря 1996 года на отводном канале в Тушине, последствием которого был почти 2-х летний разрыв.
Из-за глупостей и мелочей Серега подчас, как говорила бабушка Глеба, «лезет в бутылку" с азартом и злостью, надолго потом, замыкается в себе, комплексует, обижается порой на безобидные замечания, при этом сам ведет себя достаточно развязно, высокомерно и грубо, как бы упреждая кажущееся нападение. Глеб перед каждой очередной встречей начал заниматься самовнушением, убеждал себя: ему трудно, у него сложный период, нужно быть терпимее, не отвечать на его выпады. Дважды ему удавалась справиться с агрессивностью Сереги, и он уже почти успокоился, что нашел способ психотерапии.
И вот на очередное 5 декабря договорились на определенное время, чтобы до темна побывать у Мишки на кладбище. На работе, где Глеб ждал звонка, надо было уйти раньше, поскольку могли вызвать к руководству, и он торопился. Однако Серега позвонил только через час после назначенного времени встречи, что сильно разозлило Глеба, при этом Сережа стал сваливать вину на Глеба, который после разговора долго про себя повторял, что этот день не тот, чтобы выяснять отношения. И придумал способ снять напряжение. Когда Сережа вошел в дом, Глеб шутливо схватил его за волосы и влил в рот коньяку, после чего оба настроились на дружелюбный лад.
На кладбище приехали в темноте. Помянули, пообщались и решили заехать к Мишкиной жене, Лоре.
В гостях Серега пришел в обычную свою форму: болтал, лицедействовал, используя Глеба в качестве своих шуток и скабрезностей. Обычное дело: Серега такой раскованный живчик - центр внимания - заполняет собой все пространство, а после третьей рюмки теряет над собой контроль и начинает разглагольствовать о вещах, которые друзья обсуждали только между собой.
Конечно, в присутствии Мишкиной жены Глеб не отвечал и не упрекал. Но когда возвращались к метро, Серега спросил - не очень ли он был пьяный? Глеб ответил - не очень, только много болтал. После этого Серега взорвался. Он требовал объяснений. Глебу не хотелось вступать в бесполезную полемику с сильно выпившим другом, слушать как он грубо и зло будет интерпретировать его высказывания, точь в точь, как со своими подругами и женами. Глеб несколько раз напомнил ему, что сегодня не время для перепалок, но, в конце концов, не выдержал и сказал, что не собирается позволять ему общаться с собой в той же манере, с какой он привык общаться со своими бабами. На что Сергей посетовал какой Глеб "несчастливый" человек, намекая на его семейные проблемы. Нет не в явном виде, но в подтексте, как продолжение спора того еще, памятного пятого декабря. Глеб понял, что ничего больше не скажет. Но Серега требовал ответа. Однако Глеб не отвечал. Еще несколько минут тягостного молчания, в течение которого Глеб думал, как бы уйти. Наконец, на подходе к метро Сережа первый сказал, что ему надо погулять. Они пожали друг другу руки, и Глеб с облегчением ушел.
Прошла неделя и никакого желания у Глеба писать ему письма, тем более встречаться не было.
Если в прошлую размолвку, Глеб еще чувствовал за собой часть вины не по сути конфликта, а по форме своего поведения, то в этот раз все делал, чтобы сгладить его, уйти от ссоры. Но в конечном итоге его друг только еще больше распоясывался.
Длительное время Серега многократно приставал к Глебу продать ему складную лестницу, и каждый раз высчитывал, сколько она стоит. Глебу это надоело, и однажды он сказал – хватит крохоборствовать, Серега сразу замкнулся и на какое-то время и прекратил общаться. Все было похоже на детский сад. В дальнейшем у друзей было много разговоров о текущей политике, в которых Серега пересказывал известные заурядные агитки из средств массовой информации. В конечном итоге Глеб понял, что друг не только впитал в себя идеологию черни, но и полностью потерял способность к рефлексии, самоанализу и самосовершенствованию, а Глеб потерял к нему интерес, как индивидуальной творческой личности, и даже стал сомневаться в его интеллигентности. Однако, как друг детства, с которым у Глеба связана большая часть жизни, он был все же по-прежнему дорог и интересен. Серега сам без приглашения явился к Глебу вынужденно, поскольку тот попал в реанимацию, но никаких прежних откровений уже не было у обоих. Все выглядело дежурным мероприятием: как здоровье, поправляйся…. Периодически он звонил. Правила хорошего тона требуют заботиться о больных и нуждающихся, но так не хочется... Поэтому его забота выглядела примерно так: не надо ли чего помочь? Глеб приглашал его заехать по пути на дачу, когда будет проездом мимо. Он – боюсь, будет напряжно.
– А я и не настаиваю, ко мне каждую неделю кто-нибудь из друзей приезжает - говорил Глеб.
– Замечательно, когда столько друзей. На этом разговор о помощи к удовлетворению Сереги заканчивается.
После этого Серега совсем не звонил Глебу почти год.
Действительно друзей у Глеба очень много. Они были не столь близки, как Серега с Мишкой, но в трудную минуту поддерживали не только те, с кем он делил трудности походной таежной жизни, но и товарищи по работе и учебе в институте, и даже те, с которыми он десятилетия вообще не встречался.
Конечно, Серега мог подать себя под настроение добрым внимательным и вполне интеллигентным человеком. Так брат Глеба приезжал к Сереже на дачу ремонтировать его электрику, и потом очень положительно отзывался о Сереге: «мягкий, добрый интеллигентный».
К чести Сереги следует отнести его явные способности к общению с детьми.
В целом, он, как говорила бабушка Глеба, «хорош, когда сыт, пьян и нос в табаке». Однако в условиях физических неудобств и плохого настроения, Серега, как он сам говорил может «не соответствовать». С этой точки зрения может и хорошо, что он ни разу не выполнил своих обещаний сходить с Глебом в трудный поход (за исключением прогулочной поездки на автомобиле в Карелию) или поехать на заработки(шабашку), могли быть серьезные конфликты. Однажды Глеб понял, что ни работать, ни делить с Серегой тяготы жизни невозможно. Можно только водку пить и философствовать. Да еще вспоминать прожитую жизнь и обсуждать общие несбывшиеся мечты и идеалы.
Глеб, Мишка и Серега стали друзьями не потому, что были близки духовно, а просто исторически. Так сложилось и возможно из-за привязанности Глеба к прожитому. Такой привязанности у его друзей не было. Они чаще довольствовались суррогатами дружбы. Многое в их характерах коробило и отталкивало Глеба. Все трое были абсолютно разными людьми. Большая разница была также между Мишкой и Серегой.
Мишка открытый щедрый, бесшабашный, иногда безбашенный, в драках беспощадный и жестокий. Когда ходили в театр со школой, родители давали детям на мороженное: Глебу -1 рубль, а Мишке - 3рубля. При этом Мишка всегда делился со своими друзьями
Мишка всю жизнь мучил своих близких и, особенно, мать своей пьянкой. Однажды он в пьяном угаре избил ее, превратив лицо в сплошной синяк. От всего от этого он сам сильно страдал.
Мишка дважды резал себе вены. По этой причине его не взяли в армию.
Как-то один раз Глеб пришел к нему со своими печалями. Мишка, выслушав его, сказал - когда будет совсем плохо, приходи ко мне и увидишь, что может быть еще хуже, и тебе будет легче.
Серега, в отличии от Мишки, осторожный, закрытый, расчетливый, приспосабливающийся. Расчетливый не только в смысле денег и коммерции, но и всяческих дел, что приносило ему практическую пользу. Благодаря расчетливому и изворотливому уму, он многого добился в жизни, не прикладывая больших усилий. Если бы к этому добавить больше воли и трудолюбия, его достижения были бы еще более впечатлительны.
Мишка же, несмотря на литературный дар и другие умственные способности из-за нерасчетливости, лености, неорганизованности и склонности к алкоголизму, потерял все: профессию, семью, здоровье и, в конце концов, жизнь.
Глеб не однажды убеждал Серегу не способствовать и не выпивать вместе с Мишкой. Но Серега продолжал это дело. Обычно Мишка просил у Сереги взаймы, а потом они вместе выпивали. Серега объяснял это тем, что хотел, чтобы Мишка меньше выпил, т.е., как бы часть спиртного брал на себя. Но потом, как рассказывал Мишка, он был должен одавать Сереге долг. В юности были случаи, когда Серега напившись до неприличия, объяснял маме, что это они с Глебом зашли в кафе. Видимо Глеб пользовался у мамы большим авторитетом, чем Мишка. Однажды Серегина мама сказал Глебу - что-то, ты, парень, стал тоже портиться. Глеб долго гадал: к чему бы это было сказано, пока Мишка не объяснил ему причину.
Глеб с Мишкой бывало ссорились и даже дрались, но как-то быстро остывали, а после всесторонних обсуждений и выяснений забывали разногласия и снова общались, как ни в чем не бывало.
С Серегой все обстояло по-другому. Дрались с ним они только два раза во втором и четвертом классе. Да и дракой эти потасовки трудно назвать. Однако ссорились и расходились надолго чаще. Сереге всегда был важен личный комфорт, и не только физический, но и моральный. Ему было важно, чтобы друзья поддерживали в нем иллюзию образа о себе, созданного им самим, его родителями и отчасти подругами. Поэтому любая критика со стороны друзей или знакомых вызывала в нем неприятие и приводила к «смертельным» обидам.
Однажды Глеб написал Сереге какие-то сатирические обличительные прямолинейные стишата с осуждающими уклоном на предмет его неблаговидных поступков. Серега воспринял их буквально по подтексту и проникся настолько, что почти требовал сатисфакции. В дневнике Глеба есть перефразированная запись от 12.07.1998. О состоявшемся между ними диалоге. Это выглядело примерно так:
- Глеб ты настаиваешь на том, что я Бакшин.- Да, мне кажется, что это так, но это мое субъективное впечатление. К тому же оно возникает под влиянием крайнего возбуждения. Это односторонняя позиция. Я могу заблуждаться.
- Нет ты должен мне прямо сказать: или да, или нет. Если ты действительно считаешь, что я Бакшин, то поддерживать наши отношения не имеет никакого смысла. Я с таким грузом жить не могу.
Глеб подумал - наверное, это полная дурь, что с моей, что с его стороны. Виноват, конечно, более всего я, потому, как вставать в позу при любых обстоятельствах глупо, а так же чаще надо смотреть в зеркало,
Последний разрыв с Серегой состоялся исключительно по его инициативе. Он безо всякого обоснования, по какой-то ничтожной причине просто прекратил общаться с Глебом. А Глеб воспринял это как реакцию на свое физическое состояние после инсульта, и, зная беспокойство Сережи о перерасходе бензина и потерях времени, делая крюк в 20 км для того, чтобы по пути на свою дачу заехать к Глебу, не решался надоедать ему с предложениями о встречах. Естественно Серега пытался представить разрыв, как инициативу Глеба, прислав ему обиженное стихотворенье, обращенное к покойному Михаилу
Когда-то трое было нас,
Потом осталось двое.
Примерно, пару лет тому
Мы стали вдруг по-одному
Я перестал копать причины,
И думать - не впервой.
У дружбы знать кончина,
Случается порой.
Нежданная утрата.
Не скрою, грустно мне.
За что такая плата,
Известно лишь тебе.
Тебя мы навещаем.
И вспоминаем врозь.
Ты б не предрек такое,
А, вот, поди, сбылось...
Но, впрочем, даже если
Я пью сейчас один:
Есть память! Там мы вместе...
Я пью за вас скотин!
В дневнике Л.Н.Толстого есть запись о взаимоотношениях с его сподвижниками. Бывшие единомышленники Толстого Алехин и Фаерман предложили собрать собор (совещание), чтобы выработать пути единения. На это Толстой ответил: "Если мы не поддерживаем друг друга ни материально, ни духовно... нет у нас единой цели, то нам не поправить этого искусственным соединением и словами, сказанными друг другу.
У Сереги, кроме Глеба и Мишки было много всяких знакомств. Дружбой это назвать Глеб не мог, поскольку не чувствовалось уважения Сережи к этим знакомым, В значительной части этих «друзей» преобладали полезные и деловые люди, отчасти дельцы, были даже и проходимцы. Про одного из таких друзей(начальника по его работе) он говорил: «солдафон», а также, что он бьет свою жену. Про другого, что, когда тот ночевал у Сереги в доме вместе со своей любовницей, у Серегиной жены пропали золотые украшения, а когда Серега стал его спрашивать о случившемся, тот прекратил с ним общение.
Последнее время отношения с женой у Сереги улучшились. К старости, наконец, они пришли к гармонии. У обоих были развитые эстетические наклонности в части дизайна и организации быта, а также общих хозяйственных дел. А в этом их творческие натуры совпадали. Жена его сильно постарела, а Серега долгое время смотрелся очень свежо и молодо. Каждый день Глеб посылал ему SMS в виде двустишей и четверостишей. Иногда он чувствовал, что это раздражет друга, хотя Серега умеет подавлять эмоции, да и порог его раздражительности очень высокий. Его жена, да и Глеб называют эту способность, наряду с нечувствительностью к чужей боли - толстокожестью. Одно время у Сереги были трудности на работе. Он ожидал, что его могут уволить. Готовился... Вот здесь он переживал. Глеб и Серега по своему устройству очень разные люди. Точки их соприкосновений связаны в основном воспоминаниями общего детства. Иногда Глеб помогал ему с устройством на работу или наставлял в области организации управления, когда тому нужно было показать квалификацию перед начальством. Он, кстати, тоже всегда отзывался на особо насущные проблемы Глеба. Их работа и положение на службе также были темой общих интересов. Но вот, стремления Глеба к совместным путешествиям в природу ограничились лишь походами в Лесодолгоруково, которые прекратились уже, наверное, 20 лет назад, да посиделками у костра в километре от одной или другой дачи.
Было одно качество у Сереги, которое восхищало Глеба. У Сереги был скрытый талант к рисованию. Один из натюрмортов Сереги с яблоками на столе вызывалу Глеба не поддельный интерес. Кажется, этой своей замечательной способности Серега не замечал и талант свой не развивал.
В одно время Серега занялся делами семьи. Наверстывал, что было упущено раньше. Помогал жене в хозяйстве, занимается сыном. Отдал сыну родительскую квартиру, построил на втором этаже дачи комнату для него; потом содействовал покупке и приведению в технически исправное состояние автомобиля для сына. Кроме Глеба и Мишки, у Бакшина, как он говорил, был только один настоящий друг в полном смысле этого слова – Сергей Полковой. Полкового Глеб плохо знал. Встречал его только в школьные годы. Кроме пижонства, казалось ему, в нем чувствовалось достоинство и тяга к знаниям. Вообще Полковой был человеком неординарным. Вращался он в кинематографической среде. Серега его очень уважал и, как Глебу казалось, признавал его интеллектуальный приоритет над собой.
Серега рассказывал о Полковом, как о человеке другого, более высокого уровня, чем они с Глебом. Однако Глеб не чувствовал что и связи с Полковым являются постоянной потребностью Бакшина. Встречались они с интервалами в годы. Вообще в смысле сокращения активных социальных контактов Бакшин постарел раньше Глеба. С годами у Сереги не стало острой потребности в общении, или может быть сил, времени и организованности. Даже когда он один в Москве не всегда Глебу удавалось его вытащить на контакт. К тому же их встречи стали повторяться своим однообразием и уже не подпитывали энергетику Бакшина. Кстати, об энергетике. Это Глеб заметил еще при жизни Мишки Рогова. Со временем копилась усталость Глеба, и растрачивался его оптимизм, который, наверное, и был основой притяжения к нему друзей. Может быть - это было главным в их интересе к нему.
Дружба Сергея с Полковым заключалась в том, что он редко приезжал к Полковому и даже тогда, когда он был смертельно болен.
Не приехал Серега и на похороны Полкового.
Не приехал он вовремя и на похороны отца Мишки Рогова, а приехал, когда его помощь уж не требовалась.
Тоже приключилось и с помощью, о которой просил Глеб своих лучших друзей при переезде на новую квртиру. Серега с Мишкой приехали к 12 часам дня, когда все вещи были погружены на машину. Помогали Глебу друзья-туристы. А самое главное Мишка с Серегой не приехали к новому дому, где вещи надо было поднимать на 11-ый этаж без лифта. Вещи поднимал Глеб со своим братом и одним зеленоградским другом.
Глеб такой дружбы не понимал. И однажды он понял, что ни работать, ни делить с Серегой тяготы жизни невозможно. Можно только водку пить и философствовать. Да еще вспоминать прожитую жизнь и обсуждать общие несбывшиеся мечты и идеалы.
Среди его друзей только двое из далекого детства - Шурик и Юрка были близки идеалу его представлений о дружбе. Друзья детства, интеллигентные - Шурик и Юра, обоих уже нет в живых; это, пожалуй, самые порядочные, добрые и твердые в этой порядочности люди. Скромные, терпимые, непритязательные, надежные ребята. Такими они были всегда с самого раннего детства.
Большую заботу и внимание Глебу в трудные времена оказали его бывшие коллеги по работе и одновременно соратники по походам. Есть, правда и еще один друг у Глеба, Андрей, приобретенный уже в зрелые годы, что бывает редко. С ним он познакомился, работая деканом и руководителем Центра тренинга в институте финансов Банка Менатеп. Андрей принял самое деятельное участие в судьбе Глеба, после того, как тот попал в трудное положение. Он не только навещал Глеба, морально поддерживал, но и помогал материально. В частности, помогал проектировать и настраивать инженерные коммуникации, Интернет-связь а также прием телевизионных программ, на его даче.
Андрей вообще человек, у которого потребность помогать нуждающимся является генетически врожденным качеством. Кроме Глеба, он совершенно бескорыстно помогал и многим другим: родственникам и друзьям.
Однако, несмотря на размолвки и порой серьезные конфликты, через какое-то время, Глеб начинал замечать, что в разговорах со своими близкими все чаще вспоминает Мишку и Серегу. Перебирая старые фотографии, на память ему приходят самые лучшие их стихи и события времен дружбы и взаимопомощи.
Иногда наступает вдруг такой момент, когда хочется что-то сказать или обсудить ни с кем-нибудь, а, именно, с Мишкой или Сережей.И замены им ни в ком не найти.
Друзья, с которыми играл в войну, сражался на рапирах и саблях, доверял сначала детские, а потом и взрослые тайны, остаются на всю жизнь самыми близкими. Долгое их отсутствие вызывает ностальгию по прошлому. Слово ностальгия здесь уместно, поскольку прошлое – детство, друзья из этого прошлого и есть наша Родина.
ЭПИЛОГ
Ну, вот, Серега прочитал рассказ «Друзья Глеба». Узнал себя. Узнал и глубоко оскорбился в том, что автор «все так извратил», хотя и узнал в этом «извращении» себя. Он написал Глебу очередное обиженное письмо и распрощался с Глебом. Теперь видимо навсегда.
Между тем все сведения пересказанные Глебом абсолютно достоверны, поскольку свидетелями событий, описанных автором публикации, был сам автор или те, кто потом пересказывал ему эти события: Михаил, женщины Сереги, либо он сам.
Серега настолько проникся подлинностью изложенных фактов, что не смог мириться с разрушением созданной им, иллюзии собственного образа, долго поддерживаемого его матушкой, женами и подругами, последние не решались высказывать ему критику в лицо, а тихо, на ушко, жаловались его друзьям, при этом в выражениях и оценках не стеснялись.
Но в конце концов Серега оказался верен своей традиции, беззастенчиво врать защищая себя и не взирая на факты, в надежде заронить сомнения у свидетелей тех событий.
Печально, конечно, осознать на старости лет, что близкие видели в нем самовлюбленного эгоиста, нарцисса, а не иллюзорный образ, аристократа, интеллигента, гусара, который он безуспешно мнился создать в среде своего социального окружения.
В последнем письме Серега, продолжая опровергать воспоминания Глеба о нем, написал:
Что ж, живи в своём мире, если тебе так удобней. Пока.
Глеб ответил: Конечно, в одном мире, где мы абсолютно различны в интеллектуальном, политическом и особенно морально-этическом плане не получится. Глубоко сожалею.
На этом общение прекратилось, видимо, навсегда.