Они освободились в один день. Елена Васильева и Галина Савичева.
- Ты не особо выпендривайся, - кружила голову Елене, посматривая по сторонам в поиске долгожданного рейсового автобуса, Галина. В ее темных бездонных глазах, как в омуте, правды не сыскать. Так думала Елена, зябко кутаясь в опротивевший за десять лет женский ватник.
- Давай со мной. Много не обещаю, но жилье у меня есть, благо соседка сумела сберечь. Нам с тобой жилья на двоих вполне хватит, - Галина произнесла, и, отыскав глазами рейсовый автобус, кивнула в его сторону коротко стриженой головой, добавив. - Ну что, едешь?
Елена, взмахнула свободной от поклажи рукой, ответила коротко:
- Поехали.
Автобус, поезд, и вот они «дома». Незнакомые люди, незнакомые названия магазинов, да все незнакомое, отрезанное десять лет назад. Две отрезанные, никому ненужные особи в своих зоновский одеждах, а еще с особым взглядом глаз.
Когда в потемках отворили дверь квартиры, в нос ударил запах сырости и затхлости. Когда включили верхний, запорошенный пылью светильник, на полу увидели полусгнившую крысу.
- Вот падло, надо ведь было ко мне приползти да еще перед моим возращением, - Галина поддев носком сапог останки крысы неожиданно рассмеялась. - Встреча, что надо. Пышная.
Они долго мыли пол, потом стены и остатки мебели. Через пять часов, когда понемногу, но ночь сдавала права рассвету, квартира стала похожей на жилье.
Но это было еще половина дела. Утром едва стало видно, Галина ушла, произнеся на пороге:
- Пойду, потрясу местный партсовет на постельное белье.
Что она кому говорила, так и осталось для Елены тайной, но когда Галина принесла белоснежные простыни и пододеяльники, замерла. Белье пахло свежестью той, о которой они так мечтали. Сколько пролито слез, сколько было обид и унижений, но об этом чистом белоснежном белье они помнили всегда. Что ни день, то что-то новое, необычное, для двух одиноких, но еще не старых женщин. Все появилось в их квартире. Две красивые, хотя чуть странные женщины привлекали внимание местного мужицкого сословия, но едва начинались поползновения, их мигом отрезали, благо у Галины и Елены имелся немалый опыт.
- Да ну их, мужиков этих. Из-за них одни проблемы. Сами проживем. Не так ли, подруга? - Галина, задав вопрос Елене, заранее знала ответ.
В их, давно ушедшей молодости, мужики сыграли немаловажную, если не сказать решающую роль, в результате которой они попали на долгие годы на зону. Галина, спасая мужа, села, за него, думая, что тот ее будет хотя бы верно ждать. Но все оказалось иначе. Через месяц он приехал с адвокатом, и она, качая головой, бросила ему в лицо подписанные ею документы на их общую квартиру. Хорошо, что хватило ума, чтобы вот эта, родительская, двухкомнатная квартира осталась ей. Елена попала на зону, будучи разменной монетой, между бандой валютчиков, куда она входила, и уголовным розыском, договорившимся с ее бывшим мужем. Как потом она узнала, он ее продал в обмен на то чтобы остаться на свободе. Она не могла вначале этого понять, как и простить. Но спустя годы махнула на это рукой, понимая, что сама виновна. И сейчас, темноволосая, темноглазая смуглянка Галина и, русая, пышнотелая Елена занимались своим хозяйством, отчетливо понимая, что срочно, необходимо искать работу. Елена нашла не Бог весть, какую, но работу. Каждое утро она уходила и поздним вечером возвращалась домой и, вытянув натруженные ноги, тихо вздыхала.
- Метлой мести не колбасу кушать, - так она бесхитростно осуждала свою подругу весь день просиживающую в квартире. Что было ответить Галине? То, что она едва подруга уходила, вставала, прибираясь, а потом садилась и тихо плакала. Ей было одиноко, тоскливо, но масть женского авторитета ронять не собиралась. Елена, изредка выплескивала наболевшее и тогда между ними затихала дружба.
Неожиданно Галина открыла в себе так давно дремавший дар шитья.
- А что, на зоне не шила? - Елена, улыбаясь, погрозила ей пальцем.
- Что я дура, пахать на дядю. Нет, теперь у нас общее дело, так сказать бизнес на двоих.
Так началась их новая, отрезанная от остального мира жизнь. Смешно. Но через год их квартиру было не узнать, да и деньги появились немалые.
К концу лета мастера сделали ремонт, а Галина и Елена долго еще после их ухода гладили сверкающий на свету кафель и белоснежный унитаз. Вот оно счастье двух одиноких сердец.
Что они думали, глядя на свое отремонтированное жилье?
«Нет, это дерьмо было, а не жизнь. Сейчас…будто родилась заново», - так думала, посматривая на подругу, Галина.
«Хорошо, что тогда ее послушала. Где бы сейчас была и что делала, если бы тогда ушла своей дорогой», - такие мысли витали в голове у Елены.
На что участковый долговязый лейтенант Долганов и тот, посетив их поздним осенним вечером, развел в сторону руки:
- Ну, вы бабы даете! Кто мог подумать, что из вас получиться толк.
- Ты, лейтенант, чай с повидлом откушал, вот и отгребай помалу к месту отстоя, - Галина, уперев руки в тугие бока, мотнула головой в сторону входной двери. Лейтенант улыбнулся, погрозил пальцем ушел.
Дни, пролетая, сменяли недели, а потом и месяцы. Когда через год после освобождения Елена вернулась с рынка и присев у входа, тяжело вздохнула:
- Давай подруга возьмем на воспитание ребенка.
- Ты что рехнулась, свояченица? Кто тебе его даст? - Галина, отмахнувшись от слов подруги, тем не менее, первой вернулась к этому разговору глубокой ночью.
- Твои мысли по этому поводу? Кого возьмем на усыновление? Дочь или сыночка?
- Конечно, девочку, зачем нам пацаны. Вырастит, потом мороки с ним.
- Нет, давай все-таки мальчика. Мы сами без мужиков, а так будет и в нашей келье защитник. Ты как? - Галина произнесла и на миг застыла, ожидая ответ.
«Может она права. Что девчонка! Выросла и, взмахнув хвостом, укатила в тьму-таракань. А парень - он все-таки мужик. Да и сказать честно, спорить с Галиной нет резона, все равно настоит на своем».
Так и было принято решение. Оставалось совсем дело за малым: найти ребенка а, учитывая их прошлое это было делом трудным. Единственной помощью для них оказался участковый, сделавший почти что невозможное. Но этому была своя причина, и она крылась в его томном взгляде, бросаемом на Елену. Она знала об этом но, провожая не ко времени проведавшего их участкового, металась в поиске успокоения. Внутри ее горело, но она дала себе зарок.
Когда принесли домой малыша, они замерли. Что творилось в их сердцах, было неясным, но на лицах был отражено все. Испуг от того, как он мал. Радость оттого, как он хорош и как прекрасен. Тоска скорей оттого, почему они не завели в свое время ребенка. Почему? Когда все формальности были соблюдены, они несли его по очереди. В квартире без преувеличения можно было сказать, все было завалено детскими вещами. Ползунки и пеленки, распашонки и игрушки все это упакованное в кульки все было приготовлено заранее. Вдвоем они купали малыша, лелеяли его, и порой доходило до взаимных обид: чья очередь его пеленать или кормить. Но помалу, день за днем они нашли в нем, то общее, что только сблизило их. Он роднил их сердца, их очищенные им, души. Им было нелегко, но разве можно сравнивать любую усталость с тем, как блажен мир рядом с ним. Как легко вставать в самую глухую пору ночи и раскрыв крылья нежности хлопотать у его кроватки.
Школа с ее проблемами. Он не был успевающим или отличником: средней грамотности паренек, не больше, но и не меньше.
Прошло почти двадцать лет.
Многое за эти годы изменилось, многое стало иным, но только не их материнская любовь к общему сыну. Он вырос, возмужал, стал высоким красивым парнем. Но в его красоту и мужское обаяние, впиваясь, медленно входило нечто, что никак не вязалось с его внешностью. И это прозвучало тревожным набатом, когда ему исполнилось шестнадцать. Галина пришла поздним вечеров домой и на немой вопрос Елены, присев у окна кухни, протяжно по-бабьи зарыдала. Елена, как могла, стараясь утешить ее. Когда слезы были выплаканы, Галина протянула ей желтую, так им знакомую бумажку, на которой было жирно выведено- повестка.
- Вадим украл велосипед. Там, за углом квартала, есть магазин, там умыкнул. Завтра к следователю.
Дело было мелким но, учитывая, что собой представляют матери малолетнего Вадима: следователь, напрягая усилия, старался его утопить. Не вышло. Но с этого момента и на годы вперед Вадим понял одно: его родные, то есть его обе матери готовы на все ради него. Чтобы он не просил, все исполнится. Он забросил учебу, так и не поступив в намеченное ранее училище. Да и зачем. Дома вкуснятина: масло и сгущенка, колбаса и мясо. А главное есть деньги, те деньги, о которых мечтают его сверстники. А здесь и напрягаться не надо. Сказал - тебе тут же дали.
Елена и Галина понимали всю тяжесть, свалившуюся им на плечи, но учить сына не могли.
А он продолжал вольную жизнь, и отдуваться приходилось не ему. Однажды Галина, не выдержав, высказала ему все, что наболело.
- На пушку берешь, - зло ощетинился Вадим и впервые Галина, от голоса которой на зоне зечки прятали голову как страус в песок, дрогнула. - Ни хрена, мамань, у тебя или у вас, не выйдет. Я здесь прописан, и это часть моей квартиры. Да и правду сказать до восемнадцати кто вам это позволит.
И когда Галина, вскочив на ноги, хотела, было броситься к нему, нет, не с упреком, он прошипел с ненавистью:
- Пошла с дороги.
И тогда Галина запила. Пила долго, страшно, и только благодаря Елене ее удалось спасти.
А сын? Он продолжал воровать, буянить, и так продолжалось до той поры, когда ему не исполнилось двадцать лет.
В тот день он перешагнул грань, поднял на нее руку. Перед тем днем Елене снился странный сон. Звон разбитого стекла и пламя огня. Запах опустошающий рассудок. Рядом кто-то кричал, размахивая как огненной мельницей своими руками.
Проснувшись, она вытирает непонятно почему появившуюся кровь с губы и ощущает во рту сладковатый привкус своей собственной крови. Боже! Зачем? Почему? Страха как такового не было. Разве может она бояться неизвестности, пройдя такую жизненную школу! Нет, она не боялась, но рассудком отчетливо понимала то, что давно висит над ними, вскоре обрушится на них. А еще. Одинокая слеза, как и подленькая мысль: нельзя уподобиться матери, не родив ребенка самой. Зачем мы его взяли?
Он не ударил, нет, но, подняв руку и, Елена это видела - готов был ударить. В его темных искрящихся ненавистью глазах она видела неподдельную готовность не только ударить. Но еще… Она съежилась, обреченно понимая, что это сейчас или чуть позже, но произойдет. Сейчас ей казалось, что Вадим должен ввергнуть свой рассудок в состояние крайней нервозности или еще хуже-громко орать, топая ногами и брюзжа слюной осыпать голову Елены отборным матом. Но этого не происходило. Почему? Он решил уйти. Вот так неожиданно для себя, а тем более для своих матерей он ушел. Но перед этим предварительно выгреб все имеющиеся в квартире деньги. Подло, чисто и по воровски. Что ему две старые калоши, возомнившие в себе страдания матерей. Да блажь это, а не чувства.
А они, оставшись одни, продолжали врать себе в том, что он когда-то одумавшись, вернется. Но разве обманом можно вернуть себе то, что давно утрачено, что спрятано навеки, как спрятана ото всех душа человеческая. Они вдвоем вырастили злую силу. Только они виновны. Но разве им легче? Разве можно осознать все то, что неподвластно рассудку, а только чувствам. В те дни в голове Елены возникло безумное решение: если он не вернется, она покончит свою жизнь. Возьмет в руки веревку и,…Но спустя дни, сидя на кухне, Галина, давно заметившая ее странный блеск в ее глазах, произнесла тоскливо:
- Только не вздумай меня оставить одну. Ты слышишь? Не вздумай.
Елена медлила, не понимая, откуда той стало известно то, что лежит у нее на сердце. Но ее тон, их прожитая совместно жизнь разве это не повод, для того чтобы вернуться, не бросить подругу сам на сам? Кивнув головой, в которой явственно была видна седина, обмолвилась:
- Хорошо. Пусть так и будет.
Прошло три года.
Луна медленно поднималась в темное небо и, освещая все вокруг, наконец, осветило и два окна выходящие на восток. Она круглая, сытая и спокойная, с непониманием смотрела на двух сгорбившихся женщин, сидевших на стульях и одна из них держа в руке лист, продолжила начатое чтение:
И вот я решил уйти. Навсегда и бесповоротно. Вы мне никто. Вы две облезлые старые курицы, возомнившие, что вы мне родные матери. Да плевать я хотел на ваши, как вы говорите чувства. Ненавижу…
Послесловие.
Тихая, еще теплая осень. На приземистой скамье под навесом сидят две женщины. Им за пятьдесят. В их глазах тоска и невольное ожидание. На колени одной из них лежит смятый конверт. В нем написано всего несколько строк казенного сухого текста.
На ваш запрос сообщаем. Заключенный Васильев В.И. скончался в результате операции по удалению аппендицита. Похоронен на закрытом кладбище ИТК двадцать пятого мая две тысячи восьмого года. Высылаю вам копию последнего письма адресованного вам. Заместитель начальника колонии Иванцов В.В.
«…Я умираю. Тихо, почти безболезненно. Я знаю, что оставил вам скорбь, тихую грусть и немного воспоминаний. Но еще, я оставил женщину и у нее на руках мой ребенок, мой сын. Я убил не только вас, отдавших мне все самое лучшее в своей жизни, я убил еще две жизни, которые мне так жаль. Прощайте и простите. Ваш сын Вадим».
Тихо плывут темные облака. Им нет дела до двух женщин у них свои заботы. Им еще плыть и плыть, чтобы где-то там, за тысячи километров тихо умереть. А здесь, на земле, две судьбы оплакивают который месяц сына, ушедшего тихой тенью. Что он оставил им, старым женщинам, отдавшим ему свою любовь? Ничего. Одни воспоминания и намек на то, что где-то возможно живет их внук. Нет никакой смутной тени, предвосхищающей его скорое, такое долгожданное появление. Как им помочь, и есть такая сила, которая это сможет. Ее нет. Только где-то там, в небесах, где все распределено, они когда-то встретятся. Но это произойдет еще не скоро.
А как-то под утро раздался звонок. Елена распахнула дверь. Перед нею стояла молодая женщина с ребенком на руках…
С тревогой во взгляде, она произнесла:
- Я вашего сына любила. У нас ребенок-сын Степан. А еще - фотографии, те последние, где мы вместе с ним. А еще, как он рассказывал самое для него дорогое-медальон подаренный ему вами на его день рождения, который он всегда носил на шее…
2009г.