Апология отечественной психиатрии

               
                Вся беда психиатрической клиники заключается в том,
                что она, как и вообще практическая психиатрия, стоит
                особняком от остальной медицины. Считается               
                совершенно возможным, позволительным, законным
                врачу не знать психиатрии. … Зато если врач считает
                себя вправе не знать психиатрии, то считать себя в ней               
                совершенно компетентным позволяет себе сплошь и
                рядом человек безо всякого медицинского или даже
                естественно-исторического образования - теолог,
                администратор, судья или просто обыватель. И нам, тем
                врачам, которые изучают психиатрию, даже до сих пор
                немало приходится тратить времени и сил, чтобы            
                завоевать право на признание своей специальности.
                П. Б. Ганнушкин.
 
                Психиатрия, её задачи, объём, преподавание. 1924.


                ВСТУПЛЕНИЕ.

            Эта статья была написана в 1990 году и разослана во все московские и ленинградские  издания, опубликовавшие антипсихиатрические статьи. В печати она не появилась, так как претендовала на объективность, которая в «эпоху перемен» не нужна. Мысль очистить статью от злобы дня и опубликовать то, что «выдержало проверку временем» возникла при чтении книги Назаренко Г.В. «Невменяемость в уголовном праве» (1994). Автор писал о том, что в недавнем прошлом имелись серьезные злоупотребления диагнозом «вялотекущая шизофрения» в отношении инакомыслящих, признание их невменяемыми и помещение таких лиц в специальные психиатрические больницы. Мои теннисные партнёры, люди далёкие от психиатрии, убеждены в том же. Значит, миф о злоупотреблениях советской психиатрией внедрён в общественное сознание. Для меня обвинения в адрес советских психиатров симптоматичны. Они говорят не только о психиатрах, но и о нашем обществе. Почему общество позволяло и позволяет делать из своих психиатров козлов отпущения? Навешивать на них чужие, судейские грехи? Обвинять в злоупотреблениях, которых они не совершали? Из шума поднятого вокруг советских психиатров разве не торчат звёздно-полосатые уши?

     Басни о злоупотреблениях психиатрией искажают реальность, неверно указывают причину общественного неблагополучия и задерживают общественное развитие. Проблема не в психиатрии, а в том, что судебно-следственные органы не имели и не имеют своего мнения об уголовной или гражданской ответственности психически больных и потому делегируют психиатрам свои полномочия, превращая их в «судей в белых халатах».

      Закон чётко говорил и говорит о том, что заключение эксперта в СССР, как сейчас в России и в Украине, не обязательно для судебно-следственных органов. Эксперты, свидетели и переводчики способствуют уголовному судопроизводству, а не ведут его. Нести уголовную, моральную и прочие виды ответственности они могут только за свои ложные показания и заключения, а не за результат судебного следствия! Эта ответственность лежит на судьях. Если судьи, в нарушение требований уголовно-процессуального кодекса (УПК), отдают преимущество заключению врачей-психиатров перед другими источниками доказательств, считают, что оно имеет для них заранее предустановленную силу, то судьи, уклоняясь от всестороннего, полного и объективного исследования всех материалов дела, нарушают закон. Для исправления этого систематического судебного нарушения закона, следует указать суду на необходимость придерживаться требований УПК и не переоценивать одни источники доказательств в ущерб другим. Здравый смысл говорит: «Какая разница, какие диагнозы ставили и ставят психиатры обвиняемым и подсудимым, если окончательное решение в уголовном и гражданском  процессах принимают судьи?» Это они признавали советских диссидентов невменяемыми и направляли их на принудительное лечение в специальные психиатрические больницы! Психиатры только выполняли и выполняют обязательные для них судейские распоряжения. Кто доказал, что диагностические ошибки советских психиатров были, если были, обусловлены преступным умыслом, а не сложностью диагностики или особенностями национального подхода?

     За попытками трансплантировать в социалистическое государство капиталистическую психиатрию и, якобы, решить, таким образом, судебную проблему, просматривались и просматриваются глупость, корыстолюбие и злой умысел. Социальные организмы столь же уникальны, как биологические и механические. Трансплантологи должны учитывать совместимость тканей. Помнить о том, что донорские ткани, даже очень «передовые», могут быть отторгнуты реципиентом или привести к его гибели. Залейте в бегающие «Жигули» масло от «Мерседеса» и вы обездвижите их. Европейские и американские социальные трансплантологи, прикрываясь громкими словами о свободе и прогрессе, погубили и разграбили не один социум. Печальный опыт нашего родного СССР показал, как идиотски задуманная трансплантация гробит социальный «организм». Смена коммунистического мифа антикоммунистическим оказалась ширмой, за которой под денежным потоком, производимым нашим народом, поменяли карманы. Народам СССР эта смена принесла пусто-кровавые хлопоты, а унесла даже подобие социальной защищенности. Аренда однокомнатной квартиры в Донецке или Киеве сегодня выше заработной платы врача или учителя, а уровень служебных злоупотреблений в постсоветских странах такой, что диссидент во мне давным-давно сгорел от стыда. Сегодня я рад, что моё диссидентство не пошло дальше антисоветской болтовни на кухне.

     Если бы я писал рассказ, то, следуя совету Хэмингуэя, дал бы видимую часть  «айсберга», но статья лишена изобразительности, которая говорит сама за себя. Статья не показывает реальности, а даёт лишь выводы из неё. Когда реальность общеизвестна, можно ограничиться выводами. Но когда реальность не известна, тогда тревожные фантазии занимают её место, а сказанное мною кажется пузырём, раздутым в защиту мундира.

     Изобразить же мир психически больных людей во всей его необычной красоте, в смеси реального и вымышленного, с игнорированием признанных всеми границ и установлением своих, самых невообразимых; описать бескорыстие, преданность, справедливость, героизм его обитателей; показать обилие беспочвенных радостей и оторванных от действительности тревог, обречённых надежд - донести всё это до читателя-непрофессионала в одной статье, даже обширной, практически невозможно. Эту реальность нужно ежедневно и в течение многих лет видеть, слышать, обонять, осязать, чтобы понять, почувствовать её причудливые связи с миром здоровых, чтобы суметь проследить взаимное отражение и влияние двух миров, двух зеркал, стоящих напротив - мира психически здоровых и мира психически больных. Жизнь в этих двух реальностях, сравнение их, приводит к тому, что симпатии некоторых психиатров принадлежат миру психически больных, в котором, в отличие от мира психически здоровых, они видят больше романтизма, поэзии и свободы, больше истинных страстей, достойных древнегреческих трагедий, и меньше мещанской меркантильности и сытой прозы. Здесь внутренний мир человека взрывается, плавится, замерзает и вытекает по капле. Здесь мечта и фантазия не знают предела. Здесь мыслят планетарно. Вершат великие дела. Проживают единственную и неповторимую жизнь по-особому, не так, как все. Здесь деньги и карьера ничего не значат. Конечно, всё это происходит в субъективном мире, но для психически больного он объективен. Если под влиянием обманов восприятия или бреда больной жертвует собой ради других и совершает героический поступок, то объективно - героизм растрачен впустую, на болезненные химеры, но субъективно - перед нами герой, воевавший с ветряными мельницами. Донкихотства в психиатрических больницах больше, чем вне их. Психическое расстройство раскрывает личность человека и показывает, из чего он сделан. Взаимная симпатия и взаимное уважение психиатров и психически больных проявляется уже в приемном покое, когда возбужденный больной, увидев знакомого психиатра, вдруг успокаивается, просит снять с него наручники и обещает «больше не буянить». Он знает, что попал к своим, где его поймут и пожалеют. «Ваш кадр?» - спрашивает милиционер. «Наш» - отвечает психиатр и говорит с улыбкой: «А что он натворил?» Я лечил психически больных, которые ради общего блага кастрировали себя или обрекали на лишения. Один мой больной - «маршал милиции и автодорожной инспекции» - стоял на посту ради нашего блага свыше месяца. В резиновых сапогах на босу ногу. Зимой. В морозы. Когда его сняли с поста, сапоги с отёкших ног пришлось срезать, отмороженные пальцы ампутировать. Но присяге и голосам, поставившим его на пост, он остался верен! И ни слова о сверхурочных! Я испытываю уважение к таким людям. Холод и боль у них - реальные. И цель не жлобская.

      Чтобы неспециалисту хоть как-то разобраться в психиатрии, научиться различать в методах лечения варварство от гуманизма, нужно знать её историю. Когда и почему психиатрия возникла? Как развивалась? Отчего с больными обращаются так, а не иначе? Кого считать психически больным и кто должен это решать? Родственники больных, больные, врачи, судьи, журналисты, кухарки или политики? Какую из норм принять за образец? Медицинскую (не болен, значит, здоров), среднестатистическую, культуральную, адаптивную или партийно-сектантскую (диссидентскую)? Как влияют ценности общества на психиатрическую диагностику? И можно ли судить о диагностике одного общества, опираясь на ценности другого? Такое суждение будет истинным или ложным?

     На все эти вопросы общество обязано знать ответы потому, что именно оно проводит «первичное психиатрическое освидетельствование» своих близких, а затем приглашает психиатра. И, если общество нетерпимо к инакости, то понятие психической нормы формируется, как результат отторжения обществом всего отклоняющегося к воротам психиатрических больниц и сопротивления психиатров этому давлению. Понятие о психической норме формируется в обществе как сумма писанных и не писанных законов и правил. Психическая норма более вариабельна и более культурально зависима, чем психическое расстройство. Юристы детально описывают состав преступления. Об остальном поведении говорят, что разрешено всё, что не запрещено законом. Психиатры заняты описанием критериев психического расстройства. Они относят к психической норме всё, что лишено симптомов психического расстройства. Если нет состава преступления или психического расстройства, то юриста или психиатра это явление не интересует. В последнем 2-х томном российском руководстве по психиатрии ни слова не сказано о психической норме. В Международной классификации болезней 10-го пересмотра (МКБ-10) описаны только критерии по диагностике психических расстройств.

      Психиатры - маленькое пограничное племя, живущее и работающее меж двух миров. Они - фильтр, стоящий между психически здоровыми и психически больными. Пропускная способность этого фильтра зависит не только от уровня развития психиатрии, но и от давления на него общества. Если цели общества и его, «заточенная» под цели и задачи структура, требует минимальной степени свободы его членов, минимальной степени отклонения от рекомендуемого образца поведения как, например, при социализме, то тем шире будут границы психического расстройства и уже психическая норма. Нетерпимость к отклонениям блюстителей социалистического общества была проявлением инстинкта самосохранения, а призывы к большей свободе, демократичности были для этого общества провокационно-деструктивными. Поэтому диссидентов в социалистических странах в мирное время посылали к психиатрам, а в военное - расстреливали как провокаторов и шпионов. Психическая норма была разная для социалистических и капиталистических обществ. Разная она для мирного и военного времени. Для армии и богемного тусняка. В зависимости от предъявляемых требований, с учётом особенностей планируемой нагрузки людей делят на «годных» и «не годных», «здоровых» и «больных». «Годные» для театральных училищ и капиталистических обществ будут «не годными» для лётных училищ и социалистических обществ. И наоборот. Чем уже психическая норма, тем в большей степени психиатры будут заняты выполнением охранительных функций, ибо они - часть защитной, охранительной, «иммунной» системы своего общества. Чем шире психическая норма, тем в большей мере психиатры будут заняты выполнением консультативных, лечебных функций. Ругать же охрану за то, что охраняет, иммунитет за то, что предотвращает, можно лишь по глупости или по злому умыслу.      

                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

                1.

    О том, что человек мог сойти с ума, знали и древние. Рост городов, скученность населения привели к тому, что уже в Средние века принимаются законы, обязывающие родичей больного принимать меры для ограждения покоя и безопасности граждан. Семья была в ответе за действия психически больного. В Германии, помимо домашнего ареста и тюремного заключения, в ходу было «сплавление безродных сумасшедших по реке и завоз их в чужие страны» (1). В России «бесных» и «лишённых разума», «дабы не быть помехой для здоровых,» (2) ютили по монастырям.

    Сумасшедшие вызывали у общества противоречивые чувства: с одной стороны - их чурались, стремились от них избавиться, с другой - их жалели, помогали им, ибо «все мы под богом ходим».

     До 19 века дома для умалишённых были страшнее тюрем. Лондонский Бедлам за плату был открыт праздному любопытству. В России в начале 19 века в сумасшедшие дома «в качестве приставников присылались солдаты, богадельники, бродяги для кончания выправки, арестанты из тюрьмы, совершившие нетяжёлые преступления» (2). Вещевой штат такого лечебного учреждения говорил сам за себя: «1. машина капельная, в летаргах и параличах, а также и в сумасшествиях употребляемая, 2. ремней сыромятных для притягивания злых сумасшедших с кольцами и замками, всего 16 штук, 3. цепей железных для приковки сумасшедших - 11 штук» (2).

     Как вы думаете, что делали с психически больными, особенно с молодыми женщинами, бродяги и арестанты в должности всемогущих приставников?

    Как попадали тогда, чаще безвозвратно, в сумасшедшие дома? Обычно после осмотра начальником, не имеющим к медицине никакого отношения. Это всемирное «злоупотребление психиатрией» заставило французского врача Кабаниса ещё в начале 19 века восстать «против той лёгкости, с какой, по первому требованию родственников, друзей и просто соседей, широко раскрываются двери заведений для умалишённых» (1).

    Весь 19 век юная психиатрия боролась за право госпитализации по медицинским показаниям, а не «по распоряжению сельской полиции» или «волостного начальства», как везде было принято. В 1885 году врач Таврической больницы Грейденберг В.С. писал  в отчете: «Больные, даже находившиеся под наблюдением врачей принимались в больницу лишь по направлению полиции, сама же полиция препровождала, кого вздумается, но не того, кого нужно. Так, например, в 1885 г. она препроводила двух здоровых женщин, из которых одна жила не в ладах с мужем, постаравшимся поэтому «упечь её в сумашедший дом», а другая надоедала полиции о трехрублевом пособии…» (2).

     В то время не только власти, но и подавляющее большинство медиков придерживались «полицейско-охранительного понимания организации психиатрических учреждений» (2). «Заведите себе клинику и тогда лечите, если хотите…», - говорил земским психиатрам старший врач Орловской больницы» (2). Психиатры боролись с «полицейской психиатрией». Они добивались госпитализации по медицинским показаниям, а не по прихоти соседей, родственников, диссидентов или полицейских.

                2.

    Снятие цепей с психически больных, борьба с невежеством за «возведение сумасшедшего в ранг больного», введение режима не стеснения, открытие психиатрических колоний, диспансеров расширили круг исследований и повлекли за собой подробное описание мира психически больных и углубленное его понимание. Уже в середине Х1Х века вопрос о полуздоровых и полубольных, о границе между нормой и патологией обсуждался психиатрами. Искали критерии.

    У психиатров накапливались знания, опыт, оттачивалось клиническое мастерство, совершенствовалась, избранная ими специальность, и всё более и более углублялся разрыв между профессиональным умением видеть и взглядом неспециалистов. Чем лучше психиатры овладевали своей специальностью, чем глубже вникали в чужую психику и тоньше её понимали, тем чаще они видели проблемы там, где общество их просматривало. Но если хирургам и терапевтам такое диагностическое чутьё, инстинкт, способность улавливать болезнь раньше других приносили славу, деньги, учеников, ибо патологоанатомы рано, или поздно подтверждали их заключения, то психиатрам такое чутьё не редко приносило брань и хулу. Не только от обывателей, но и от своих близоруко-тупых и завистливых коллег. Если бы за диагнозами психиатров по пятам шла смерть или видимые нарушения тела, то психиатрические диагнозы не расценивались бы как оскорбления, а профилактические усилия психиатров не клеймились бы как злоупотребления.

     Согласитесь, забавная медицинская специальность, где врач, заметив расстройство, должен держать язык за зубами до тех пор, пока это расстройство не увидят все бездари в белых халатах и все, «изучившие себя лучше врачей». Пока больной не оскандалится и не совершит правонарушение!

    Врач с диагностической дулей в кармане! Современная Кассандра.

                3.

     Психиатры были и будут слугами двух господ. С одной стороны, они защищают интересы больных, с другой - служат интересам общества. Они посредники между теми и другими, иногда арбитры. Из двух обязанностей, выполняемых психиатрами - охранительной и лечебной - первая старше. Учреждения и люди, несущие охранительные функции, в России в 19 веке были подчинены Министерству полиции. С приходом к власти Аракчеева больных стали помещать в психиатрические лечебницы «впредь до распоряжения», тогда как раньше госпитализировали «впредь до выздоровления». Так, например, в больницу поступила больная «по распоряжению графа Аракчеева как распускающая пустые и неприличные слухи». Врач Кибальчич оспорил диагностическое заключение графа и против имени этой больной оставил пометку: «Смирна, тиха и помешательства рассудка не замечается» (2).

      Через 150 лет эту бы женщину объявили диссиденткой, случай назвали бы «фактом политического злоупотребления психиатрией», а врача Кибальчича – «совестью психиатрии». После выписки жертва психиатрии написала бы воспоминания. Кибальчич получил бы премию и до старости жевал бы американские гранты.

     Все, кто случаи злоупотребления властью (довольно рядовые в современном мире) именует случаями злоупотребления психиатрией потакают фантазиям обывателя о тайном сговоре тёмных психиатрических сил и делают из психиатров козлов отпущения. Проблема же – отсутствие реальной, а не словесной защиты врача-психиатра от давления власть имущих – остаётся нетронутой.

     С младенчества своего психиатрия боролась с желающими использовать её в немедицинских целях. Она выросла, выпуталась из злоупотреблений, стала на их пути. Государственные чиновники навязывали ей полицейско-охранительные функции, частные лица пытались с её помощью избавиться от надоевших мужей и жён, получить наследство, оскорбить соседа, убрать неугодного подчиненного, сесть на шею государству, увильнуть от армии или избежать наказания.

      В 1911 году в журнале «Современная психиатрия» появилось сообщение о том, что директор больницы Колотинский, ссылаясь на соответствующие императивы свыше, «в делах экспертизы оказывал на врачей сильнейшее давление, граничащее с прямым приказанием, признавать тех или иных испытуемых здоровыми». Автор сообщения привёл 9 выписок из историй болезни психически больных испытуемых, которые были признаны здоровыми или симулянтами. В частности, испытуемый П-ов, страдающий шизофренией, был признан здоровым и приговорен к смертной казни (3).

      Опять случай злоупотребления психиатрией или властью? Но уже не безграмотной властью (полицейски-диссидентской), а просвещённой, врачебной? Что делать с властной лестницей в психиатрии? Что делать психиатру, когда заведующий отделением или главный врач говорит ему: «А я считаю болен?»

     В действующем на Украине с 2000 года Законе о психиатрической помощи есть статья о независимости врача-психиатра, но реальных механизмов обеспечения независимости нет. Назовите имя хотя бы одного заведующего отделением или главного врача, привлечённого за годы работы Закона, к уголовной или административной ответственности за злоупотребление служебным положением. Если вы думаете, что заведующие отделениями не вмешиваются в диагностику и лечение больных, то возьмите листы назначений и посмотрите, как они собственноручно плюют на независимость подчиненного им врача-психиатра. Рядовые психиатры, которые не прогибаются до роли писаря чужих психиатрических диагнозов и мнений, не доживают до профессионального совершеннолетия. А как дожить, если способов стреножить и даже скрутить их подневольные выи во много раз больше, чем возможностей сохранить профессиональную независимость? Административное чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй. Судьями же психического здоровья, со всеми вытекающими правами и обязанностями, их никто не делал и не собирается делать! А с бла-бла-бла против чудища не попрёшь.

      Любопытно, что в царское время от психиатров требовали психически больных преступников признавать здоровыми, чтобы поступить с ними согласно закону, а в советское время требования, якобы, были прямо противоположными. Советское государство, в сравнении с царским, имело менее развитый аппарат насилия? Было плохо защищено законами? Не могло справиться с психически здоровыми государственными преступниками и потому, вынуждено было идти на хитрость: усиливать аппарат государственного принуждения психиатрами?

      Сначала меня убеждают, что советская репрессивная машина была более совершенной версией, чем царская. А потом приделывают к этой совершенной версии пятое психиатрическое колесо!  Без него она, якобы, не могла справиться с диссидентами! Можно повесить на медвежатника карманные кражи. Некоторые поверят, что если по сейфам лазил, то и по карманам шарил. Я же думаю, что общество, созданное бывшими политическими и уголовными преступниками, дорвавшимися до государственной власти, в этом колесе не нуждалось. Товарищи и без помощи психиатров знали, как стереть человека в лагерную пыль! Уверен: советскому государству пришили дело, которого оно, по своему размаху, по своей специализации, не могло совершить. Мелковато. Не по чину.

      В 1913 году больной убил психиатра больницы Николая Чудотворца Грекера. Поводом для убийства послужило тогдашнее законодательство, по которому лица, осужденные за убийства и поджоги в припадке сумасшествия, должны и после выздоровления находиться в больнице в течение 2-х лет. Закон обязывал психиатров держать выздоровевшего человека в больнице 2 года! Мало того, после двухлетнего контрольного срока «выписка таких больных осуществлялась только под гарантию врачей», которые должны были нести ответственность за будущие поступки своих пациентов! Начальники тюрем, педагоги, родители, врачи других специальностей ничего не гарантировали, а психиатры должны были давать гарантии!

       На 1 съезде Союза русский психиатров и невропатологов (1911 г.) Н.Н. Баженов говорил: «Положение врачей было поистине трагическим. Вынужденно выполняя требования закона, неприемлемость которого они сознавали и критиковали на протяжении десятилетий, они вместе с тем подвергались нападкам прессы и третированию населения. На это положение опиралось бытующее среди обывателей мнение о «заточении» в психиатрические больницы людей, которые будто бы с самого начала были здоровы и не нуждались в стационировании» (3).

     Прошёл век, а мнение обывателей о заточении в психиатрические больницы психически здоровых не изменилось!

     Случай, аналогичный советским случаям «злоупотребления психиатрией», был описан в журнале «Современная психиатрия». Дело было в 1909 году. «В губернскую психиатрическую больницу г. Симферополя был доставлен полицией бывший начальник тюрьмы Тимофеев, 65 лет… с заключением врача-психиатра Я.А. Боткина о необходимости Тимофеева как душевнобольного поместить в больницу. Дежурный врач, доктор Янчевский, на основании этих бумаг и наличия признаков психического расстройства у Тимофеева поместил его в наблюдательное отделение больницы. Лечившие и наблюдавшие его в течении 2-х месяцев врачи Боткин и Караев признали Тимофеева психически больным. Взятый потом из больницы на попечение Тимофеев подал жалобу и был тогда вторично освидетельствован в особом присутствии Губернского Правления, которое признало его здоровым и постановило привлечь к судебному следствию врачей Боткина, Караева и Янчевского…».

       «При существующем способе освидетельствования в Губернском Присутствии», - писал журнал, - «действительно легко может случиться, что очень многие из душевнобольных, уже находящиеся на излечении в больнице, будут признаны здоровыми, и в каждом таком случае психиатрам грозит отдача под суд, а между тем на них же лежит и ответственность за поступки тех больных, которых они или самостоятельно выпишут из больницы, или которым откажут в приеме» (3).

     Сценарий, по которому психиатров уже не первый век обвиняют в злоупотреблениях наивен и глуп: неспециалисты осматривают психически больных и, не найдя у них психических нарушений, обвиняют психиатров в злоупотреблениях. Блондинки различают автомобили на красные, белые и синие. Блондины различают психически больных по полу, возрасту, партийной принадлежности, по адресатам матерных слов. Для блондина матерные слова психически больного в адрес государства, обидевшего блондина, являются признаком психического здоровья, а те же слова того же больного в адрес блондина – признаком сумасшествия. Психиатры различают психически больных по наличию признаков психических расстройств. Блондины не видят признаков психических нарушений, зато прекрасно разбираются в психиатрии. 

      Когда советский генерал Григоренко начал бороться среди одуревших от социализма москвичей «за возрождение ленинских идей», то его причислили к диссидентам. Если бы он «глубоко изучил труды классиков марксизма» и «возрождал ленинские принципы» в русле решений компартии, то он бы никого за бугром не заинтересовал. Но он  решил «разъяснить народу заблуждения нашего правительства» (4). А это уже интересно всем антисоветски настроенным лицам и организациям. Генерал! Заведующий московской кафедрой! Это вам не слесарь Пупкин из Кацапетовки! Такое лицо находка для шпиона. В том, что генерал решил бороться за возрождение ленинизма именно в СССР; в том, что он считал свою точку зрения единственно правильной; и в том, что он начал единолично и публично долбить кремлевскую стену лбом, на первый взгляд вроде бы ничего явно болезненного не было. Ну, шел человек всю жизнь под красным знаменем с партийной ротой в ногу. Храмы православные разрушал и делал всё то, чтобы таких как он, красных антихристов, в делах бесовских обогнать и дойти от сохи родного украинского села до московской генеральской кормушки. Дошел, а на шестом десятке начал терять свои блестящие советские социальные навыки и вину, в силу особенностей своей личности, стал искать не в себе, а в окружающем. До начала психического расстройства советский строй был для него, судя по карьере, ох как хорош, а с началом расстройства и появлением трудностей в социальном функционировании на прежнем уровне - стал плох. И плох-то стал потому, что ему не позволили возрождать ленинские принципы в его генеральском понимании. Украли, партийные демоны, счастье у советского народа! Лично я, при всей нелюбви к компартии, признателен ей за то, что она спасла меня от этого благодетеля! А заодно и советским психиатрам!

     Дезадаптация психически больных, их нарастающая оторванность от реальности и неспособность ежедневно изменять свое поведение с учетом ее, иногда проявляется в том, что всеми принятые, не писанные правила социальной игры, с которыми больные до расстройства виртуозно справлялись, вдруг переставали ими, под разными предлогами, соблюдаться. Эти не писанные, из уст в уста передающиеся законы, по которым и живут-то люди, становятся зачастую первой жертвой психического расстройства. Больные перестают их улавливать, и вынуждены переходить к более простым, более понятным, писаным правилам жизни. Человек, пролезший по головам (а иногда и по трупам!) к элитной кормушке, десятилетиями жравший из неё, признанный мастер интриг, вдруг «прозревает». Это «прозрение» не что иное, как обусловленная психическим расстройством потеря до болезненных, неписанных навыков.  Теряя их, он вынужден адаптироваться на более простом уровне. Когда «два пишем один в уме не получается» начинают соблюдать писаные правила и требовать их соблюдения от окружающих. Тех правил, о которых он еще пять лет назад думал и говорил спьяну, что они написаны для дураков и быдла, не умеющего с комфортом плыть по реке жизни. Вынужденный психическим расстройством переход к деятельности, требующей меньших интеллектуальных затрат, маскируется басней о проснувшейся совести. Он выглядит «естественно» или «немного странновато». Чем больше у подлеца с годами слабеет интеллектуальная изворотливость, чем больше он скрысятничал, тем чаще он вспоминает о совести. Не потому, что она его гложет, а потому, что сил уже на сложную, социально-корыстную игру у него не хватает, а защитить своё крысиное счастье от таких как он, но более молодых он надеется: «если все станут жить по совести».

      Слепнущий человек вначале винит горсвет, типографию и лишь потом догадывается сходить к окулисту и заказать выписанные ему очки. К психиатру сходить не догадываются. Если исходный, доболезненный интеллект заболевшего был высокий, если он способен убеждать и вести за собой, то его новые убеждения прививаются семье, микроокружению. Глядишь, а секта борцов за первозданный ленинизм или уринотерапию уже обрастает членами и действует в отдельно взятой квартире.

     Не знаю, как в 60-е годы, а в 80-е «чёкнутость» человека, желающего «возрождать ленинские принципы», не вызывала сомнений у советского большинства, хоть малость мыслящего. Иностранцу может быть и тяжело увидеть здесь расхождение со средой, с привычным окружением, с реальной действительностью; усечь, что же здесь «non consistent with patient’s sociocultural and intellectual background that cannot be corrected by reasoning».  Для нас же психическое нездоровье такого человека было очевидно. Как-то накушались мы до тошноты ленинизмом, сталинизмом и прочими «измами». Нам тогда казалось, что капиталистический журавль в небе лучше социалистической синицы в руке.

                4.

         Какова история выделения вялотекущей шизофрении? Этого диагноза, специально «придуманного советскими психиатрами». Был ли параллелизм между умодробительными потребностями советского государства и созданием нашей родной, отечественной концепции вялотекущей шизофрении?

      Возросшее у психиатров к началу 20 века профессиональное умение «видеть» привело к лучшему выявлению психических расстройств среди населения. Французский психиатр Морель определил два фронта борьбы с ними: наследственность и вырождение в результате нищеты, интоксикаций и плохих условий труда. Психические расстройства, вслед за туберкулезом и сифилисом, были отнесены к социальным. Родилась идея государственной профилактики психических расстройств.

          В 1923 году в резолюции 2-го всероссийского совещания по вопросам невропатологии и психиатрии, созванного Народным комиссариатом здравоохранения, писалось: «Невро-психиатрическое оздоровление населения и работа по профилактике нервности, психопатий, наркотизма, нервных и душевных заболеваний требует приближения врача-психиатра и нарколога к жизни, к участию в организации труда и быта, с привлечением к этому делу широких слоев трудящихся в лице их организованных групп» (1).

      И советские психиатры пошли на заводы и фабрики, занялись обследованием населения, изучением материально-бытовых условий и влияния их на психику. Массовое санитарно-психопатологическое обследование профессиональных групп, составление санитарных характеристик заводов, общежитий с точки зрения нервно-психических вредностей привело к раннему выявлению психических расстройств и дало материал для последующих научных обобщений. В революционном порыве старались выявить, зарегистрировать и разработать лечебные рекомендации не только для больных, но и для всех «уклонений от «нормы», даже если эти уклонения не влияли… на трудоспособность больного» (2)!

       На совещании 1925 года Розенштейн Л.М. говорил: «Мы будем стремиться на основании научных данных и имеющихся средств выяснить, какому количеству здорового населения мы должны дать дифференцированные виды той или иной помощи для предохранения от заболевания… . Диспансер должен подметить деформацию характера под влиянием профессии» (2).

      Было выявлено такое количество «уклонений от нормы», что на 2-м Всесоюзном съезде невропатологов и психиатров (1936 г.) В.П. Осипов заговорил о том, что «шизофреническая пандемия затопила психиатрию в течение последних лет», так как достаточно было констатировать «оклики», ипохондричность, некоторое недоверие к окружающим (это в тридцать шестом-то году! - В.П.), чтобы поставить диагноз шизофрении» (2). Съезд не принял и «резко осудил психологически чувственное понимание шизофрении, ее расширенное толкование и прежде всего выдвинутое Л.М. Розенштейном понимание «мягкой» шизофрении» (2).

      Как видит читатель, тогдашнее расширенное толкование шизофрении было следствием научного энтузиазма, результатов впервые проведенного массового психиатрического обследования населения и отсутствия четких, общепринятых границ шизофрении. Связать его с политической ситуацией в стране проще пареной репы, но тогда, потребности запрячь психически больных в антисоветскую телегу, еще не было. Она появится позднее, и тогда научный путь познания, с обычной для него временной переоценкой одних факторов и недооценкой других, станет объектом политических спекуляций. Он будет белыми нитками пришит к политическим событиям в нашей стране и эта, за уши притянутая связь, нанесет моральный урон отечественной психиатрии и внесет свою лепту в развал СССР.

                5.

        Состояния, подобные «нашей» мягкой или вялотекущей шизофрении, с начала 20 века описывались психиатрами разных стран. Они выделяли некую клиническую реальность, почти одинаково описывали её, но давали ей различные названия. Оставалось прийти к единому мнению и найти вновь выделенной клинической единице название и место среди психических расстройств. Но диалог психиатров мира был прерван. Изучение найденного продолжалось, однако каждый шел своим путем, а в период «холодной войны» чужой научный путь стал мишенью для политических спекуляций. Научную истину ошельмовали. Она заключается в том, что реально существующий, один и тот же клинический объект был описан психиатрами разных стран, под разными названиями. Американские психиатры рассматривали этот объект «в качестве особого типа аномалии личности, так называемого шизофренического (Shafer R., 1948) или психотического (Frosch J., 1964) характера». Большинство же советских психиатров считали (пока вместе с партбилетами не отказались и от своих диагностических взглядов), что «малопрогредиентная шизофрения представляется не затянувшейся (как иногда полагают, на всю жизнь) стадией, предшествующей манифестному психозу, но самостоятельной формой эндогенного процесса» (5).

      То есть, одному и тому же больному ставили разные диагнозы в СССР и в США. За бугром у него находили «шизофреническую аномалию личности», а в СССР - «вялотекущую шизофрению». В этом расхождении можно усмотреть злую волю советских психиатров, но подобными различиями была наполнена вся наша тогдашняя жизнь: и пломбы разные ставили здесь и там, и пневмонию по-разному лечили, и врачам по-разному платили. Взгляды отечественных и заокеанских психиатров, при существующей разнице социальных строев, не могли и не должны были совпадать!

      «Бытие определяет сознание».

      «Психиатрия из всех медицинских наук наиболее близко ставит нас к вопросам философии», - писал С.С. Корсаков. И, конечно же, наиболее зависима от нее!

        Не могла психиатрия капиталистических и социалистических стран быть идентичной! Если принять взгляды американских психиатров за истину, то советских психиатров можно обвинить в «злоупотреблениях». Но если повернуть это обоюдоострое оружие против американской психиатрии, то «злоупотреблений» можно найти не меньше.

      В обществах с разными социальными системами психиатрия по-разному выполняет свои охранительные функции. Одной из задач психиатрии является обеспечение нормального, здорового функционирования общества, защита его трудового коллектива от дестабилизирующего влияния психически больных, предотвращения хаоса, вносимого ими в жизнь. Степень защищенности трудового коллектива от влияния на него психически больных в капиталистических и социалистических странах была разная.

     Ориентируясь на прибыль, капиталистическое общество принимает труд психически больных только тогда, когда он приносит выгоду (кроме случаев благотворительности). Капиталистическое предприятие антагонистично всему иррациональному. Перед ним не надо ставить психиатрический фильтр: оно само исторгнет все, что нерационально и нерентабельно или же развалится. «Здоровое» предприятие - это рентабельное предприятие. В капстранах поняли, что есть люди, которым дешевле платить пособие по безработице, чем допускать их на производство.

       Социалистическое общество было занято не только производством. Деятельность социалистического предприятия была не столь утилитарна. Прибыль и рентабельность не исчерпывали его задач. В отличие от капиталистического предприятия, изо всех сил бегущего за прибылью, социалистическое предприятие являлось не только производственным механизмом, но и детсадом для взрослых, кормушкой-распределителем. Оно «воспитывало нового человека» и вбирало в себя всех, ещё гуляющих на воле, социальных паразитов.

      Трудоустроив всех до единого, начертав на своем знамени: «Кто не работает, тот не ест», - соцстраны столкнулись с проблемами, ещё неизвестными человечеству. Что делать с людьми, которые ходят на работу, но не работают и мешают работать другим? Которые, войдя в коллектив, на первой же неделе переругались со всеми? Куда бежать от жалобщиков, кляузников, бездельников, борцов за библейские и ленинские принципы? Перевоспитывать? Брать на поруки? Делали и то и другое. Не помогает.

     Во времена Сталина от них избавлялись «в общем покосе». Хотя чаще всего именно они безжалостно «прорежали» коллектив. А во времена «застоя»? Будь в Союзе не 5 тысяч психологов, а 150, как в Штатах, то чем бы они могли помочь? Ну, порекомендовали кого-то убрать для пользы дела. А он не желает и через суд восстанавливается?

      Там, где процесс самоочищения общества сохранен, подобные вопросы решаются просто: коллектив распадался или избавлялся от «тормоза». Где процесс самоочищения был нарушен, рано или поздно требовалась врачебная помощь. Социалистическое предприятие, в отличие от капиталистического, оказалось не защищенным от иррационального влияния психически больных.

     Там, где в капстранах следовало увольнение и бесплатный суп, в соцстранах - сначала уговаривали, потом воспитывали, затем грозили, после перевоспитывали и лишь, исчерпав весь арсенал, и поняв, что «здесь что-то не то», приглашали психиатра. В США могли себе позволить диагностировать «шизофреническую аномалию личности» и указать на дверь. В СССР приходилось идти на инвалидизирующий диагноз и, только уволив по болезни, облегченно вздыхать всем коллективом.

       Такую диагностику можно осуждать, но то, что она органически, независимо от желания психиатров, вырастала из социальной структуры общества, нельзя отрицать. Страны с разным социальным строем имеют разные медицины и с помощью их по-разному решают свои социальные проблемы, медикализируют их.

       В капстранах психиатрическая диагностика подчинена интересам кошелька. Психиатр, ставящий пациентам с невыраженными психическими нарушениями диагноз «шизофрения», останется без работы. Коллеги тут же снимут «эти ужасные диагнозы». Бизнес есть бизнес, а диагнозы: «шизофрения», «идиотия», «дебильность» спросом у покупателей не пользуются. Психиатры соцстран в своей диагностической практике  меньше, чем психиатры капстран ориентировались на кошелёк пациента.

      Советская психиатрия сформировалась как часть советского общества. Советские психиатры отражали идеологию общества, в котором жили и работали. Если общественное превыше личного, то человек мешающий коллективу, семье, угрожающий их здоровью, должен быть изолирован и пролечен. Можно обвинять советских психиатров в злоупотреблениях, но за этими обвинениями нет, ни ума, ни совести. Судить советских психиатров нужно только по советским законам. Всё остальное не суд, а шельмование.

      Советские венерологи, например, боролись с социальными болезнями теми же силовыми методами, что и советские психиатры, но обвинений в злоупотреблениях венерологией я не слышал. Хотя они «выкручивали руки» больным с сифилисом, выясняя их половые контакты. А выяснив, рассылали приглашения на работу, на дом. За уклоняющимися от лечения приходила милиция и брала под белы руки. Бывало и семьи распадались и с работы увольняли после такой «помощи». Но больных сифилисом в СССР и свободы передавать его соседу - было мало. Зато была свобода от сифилиса! Я за 10 советских лет работы психиатром не видел ни одного психически больного с сифилисом. А в «свободной» Украине  ежегодно и по несколько раз в год. Что лучше для нас - свобода от сифилиса или свобода передавать его – судите сами.

      Я помню больного, которого борцы с психиатрией, отнесли бы к «жертвам психиатрического террора». Ему было под 60-ть. Он, как генерал Григоренко, на склоне лет затеял у себя на фабрике словесную возню «за возрождение ленинских принципов». Его «борьба» сводилась к тому, что по ночам он «глубоко изучал труды классиков», переписывая их почерком слесаря в толстые, общие тетради. Партсобрания, благодаря его активности, из получасовых, формальных растянулись в двух и трёхчасовые. Вне рабочего времени проводить партсобрания не хотел даже парторг, а за многочасовые собрания в рабочее время его по головке не гладили. «Борца за светлое будущее» просили, умоляли «возрождать ленинские принципы не у нас на фабрике». Его ругали. Ему грозили. Парторг. Начальник. Рабочие. Он был «непокобелим». Решили поговорить с женой. Но она сама плакала от недосыпу и уже «шла в партком за помощью». Всей фабрикой чесали затылки, гадали, откуда взялась такая напасть и чем они прогневили классиков марксизма-ленинизма. Наконец, вспомнили о психиатрах. Навалились всем миром и уговорили обследоваться. Мне его дали на курацию. Я стал его «тюремщиком». Картина привычная: интеллект постепенно снижается, личностные черты заостряются, самые тонкие, не писаные законы общества уже не улавливаются и человек начинает жить по лозунгам, верить тому, что говорится с государственных трибун. Мощности его «головного компьютера», гибкости его «процессора» уже не хватает на обыденную социальную жизнь, в которой мы говорим одно, думаем другое, а делаем третье. Тестирование реальности, тонкий учет ситуации, того, где, кому и что можно и что нельзя говорить нарушается. Такие больные путают свою кухню с общественной трибуной. Не в силах удержаться на достигнутом социальном уровне, они говорят, что устали врать, юлить и прочее. В. В. Розанов писал: «Посмотришь на русского человека острым глазком... Посмотрит он на тебя острым глазком... И все понятно. И не надо никаких слов. Вот чего нельзя с иностранцем». Начало психического расстройства иногда проявляется тем, что у человека вдруг или постепенно закрывается этот «острый глазок». В своей семье, в своем коллективе, в своей стране больные начинают вести себя как «слепые», как иностранцы. Чтоб избавиться от очередей в магазинах или от мздоимства чиновников они предлагают вернуться к библейским или к ленинским принципам. Мысль свежая, обреченная на успех. «Зрячие» это понимают. «Ослепшие» слесаря и генералы нет. Они до этой мысли, наконец-то, «додумались». С точки зрения «умудрённого» психическим расстройством «борца» - он «жертва психиатрии». С точки зрения семьи, коллектива - жертвы они. Когда психическое расстройство «умудрённого» достигает психотического уровня и взгляды его некритично впитывают члены его семьи, то студенты-медики знакомятся с редким психическим расстройством - индуцированным психозом. В нашем случае, рыдающая, хронически не высыпающаяся жена ни секунды не сомневалась в том, что её муж психически болен. «Он всегда был тихий, покладистый. А тут как чёрт вселился в него. Он, вы знаете, доктор, даже руку на меня поднял, когда я забрала его тетради и хотела их спалить». Я был в хороших отношениях с «борцом». Я его обследовал и лечил от соматических и неврологических заболеваний. Лечил «для будущей борьбы». «Борцам за счастье народа нужно железное здоровье. Ленин не лечился и потому рано умер» - говорил я. Когда общефизическое состояние, мозговое кровообращение «борца» улучшилось, он стал спокойнее, начал заботиться о детях, внуках и потерял интерес к трудам вождя. Страна лишилась «диссидента», фабрика и семья - «головной боли», а я - роли «тюремщика».

      Таких больных нередко используют в антигосударственной борьбе. Они борются со своим государством за идею, а не за деньги. Если расстройство протекает незаметно для не специалистов, или поворачивает вспять, то «жертва психиатрии» может дать не одно интервью и даже написать книгу о том, как боролся с психиатрами и со своей страной в рядах чужих спецслужб. Можно обвинить меня, руководство фабрики и жену больного в злоупотреблениях психиатрией, но разве мы действовали не в интересах больного? Психиатр меньше всего заинтересован в принудительном лечении психически больного. Лично мне он не мешает. Я о его существовании не знаю. Есть психическое расстройство и согласие на лечение – лечу.  Нет психического расстройства или оно есть, но нет согласия на лечение – не лечу. Поручит мне общество решение вопросов о социальной опасности психически больных – будут решать. Не поручит – баба с возу, кобыле легче.

       Маркс писал о том, что свобода одного кончается там, где начинается свобода другого. Где кончаются терпение и деньги психически здоровых, там кончается свобода психически больных.

                6.

                «Напомним хорошо известное: «Любой               
                предмет является неисчерпаемым объектом для
                познания, и глаз видит в предмете ровно
                столько, сколько смотрящий понимает в нем».
                Как, например, по-разному видят Вселенную
                Ньютон и его собака Дайэмонд!»

                Т. Карлейль. «Французская революция. История»


        При выставлении таких диагнозов, как вялотекущая шизофрения, психиатры анализируют не только высказывания больного (их соответствие или не соответствие действительности), но и жизненный путь больного. Они исходят из того, что психика новорожденного - это чистый лист бумаги, на котором симпатическими чернилами нанесен передающийся по наследству способ реагирования на внешние и внутренние раздражители. По мере того, как жизнь опаляет этот «лист», невидимые знаки проступают и образуют неповторимый, по сочетанию деталей, но внешне сходный с другими, узор. Этот узор или картину анализируют психиатры.

     Неспециалисты считают, что «все люди немного того», «что всех нас лечить надо» и прочее. Психиатры относятся к психике человека спокойно и трезво, как к собственному карману, в котором есть и может быть только то, что в него положено и ничего сверх.

     Зная этапы развития здоровой и больной психики, они с любопытством и удивлением художника наблюдают, как на иных «холстах» здоровье постепенно превращается в психическое расстройство. Добавки, вносимые расстройством в здоровый узор, у каждого расстройства своего цвета. Иногда они становятся основным цветом и разрушают до болезненный узор. Иногда тонкая, специфическая ниточка - то утолщаясь, то сходя на нет - тянется, вьется сквозь жизнь человека, и только случайная встреча с психиатром даст безобидному чудачеству безмолвную, но верную оценку.

      Шизофренические «добавки» сходны между собой по цвету, но различны по интенсивности, по насыщенности. Иной раз для установления диагноза достаточно мельком брошенного взгляда, иногда - нужны годы. Даже в тех случаях, когда психиатр твердо убежден в диагнозе, ему не всегда легко объяснить другому психиатру свою уверенность. Многие по одной строчке узнают стихи Маяковского, но объяснить свое узнавание, а тем более научить ему человека, незнакомого с русским языком - занятие не из легких.

     С точно такими же трудностями сталкиваются психиатры. Их описания того, что они видят, часто неубедительны даже для тех, кто говорит с ними на одном профессиональном языке и видит то же самое, но передает увиденное другими словами. Когда же они пытаются рассказать неспециалистам, пусть и доброжелательно настроенным, о том, что ежедневно видят, то попадают в положение эскимоса, повествующего папуасу о своем доме из о-о-очень холодной воды. Папуасы и хотели бы поверить психиатрам, но жизнь их научила, что твёрдой воды не бывает, а злоупотреблять можно всем. «Я бы на месте психиатров не терялся» - думает папуас и становится «сладкой булочкой» для мошенников.

    Борясь со словом, с невозможностью адекватно передать то, что видишь и чувствуешь, особенно в тончайших диагностических вопросах некоторые психиатры (хорошо, что немецкие, не советские!) говорили даже о «чувстве шизофрении» (H.R;mke,1967) (5). Психиатры всего мира понимают коллегу, но обывателю, особенно диссидентски настроенному, мерещится заговор.

       Здравый смысл говорит, что если академик Снежневский с сорокалетним психиатрическим стажем и светлой головой и профессор Смулевич видят психическое расстройство там, где его не видят журналист с кухаркой, то в этом нет ничего удивительного, а тем паче злокозненного. … глаз видит в предмете ровно столько, сколько смотрящий понимает в нем.

      Ситуация, когда один врач не видит и пропускает, а другой, более опытный - видит, в медицине рядовая. Настолько привычная, что создана консультативная служба. В психиатрии эта рядовая ситуация иногда обращается во вред высокому профессионализму. Здесь невежество, самонадеянность и наглость могут поучать опыт и знания, ибо, чем ниже квалификация психиатра, тем больше у него сторонников на Майдане. Они не видят, значит - нет. Если комиссия знатоков Майдана проинспектирует психиатрические больницы, то они обязательно найдут десятки, сотни «узников психиатрии».

       В каком виде спорта начинающий спортсмен соревнуется с олимпийцами? В какой медицинской специальности начинающий врач снимает диагнозы академиков, а толпа ему рукоплещет? Кому, и для каких благих целей понадобилось мнение начинающего врача, свободного еще от профессиональных знаний и опыта? Здравый смысл говорит, что до независимости своего мнения врач должен дорасти. Иначе он представляет угрозу для больных и общества. В психиатрии мнение малограмотного психиатра объявили независимым! Кому, кроме мошенников, нужна законодательно закреплённая профессиональная неграмотность?

        В Китае, во времена «культурной революции», тамошние знатоки Майдана осмотрели психиатрические больницы и, не найдя в них больных, сослали психиатров в села для трудового перевоспитания, а больницы закрыли.

                7.

      Нет четкой грани между психическим здоровьем и расстройством! Есть множество переходов, ступенек от здоровья к расстройству и обратно. И все ступеньки заняты!

     Идет постоянный обмен информацией между психически здоровой частью человечества и психически больной. Обе части отражают в своих головах объективный и субъективный миры. Они обмениваются результатами отражений, сравнивают их между собой, принимают решение, как воздействовать на окружающую их реальность и воздействуют на неё. Процесс отражения, сравнения отражений и воздействия идет параллельно и непрерывно. Отражения объективного и субъективного миров в голове психически больного облачаются в слово и передаются его соседу. От него к третьему, пятому, десятому. Таким образом, отражение, картинка внутреннего и внешнего мира психически больного из головы в голову, из книги в книгу, со ступеньки на ступеньку путешествует по людским головам, теряя явные нелепости, обрастая здравыми наслоениями, если им есть за что уцепиться. Об источнике больной мысли, прошедшей здоровую «кулинарную обработку», напоминает точка зрения, место, с которого автор-создатель смотрел на мир. А навстречу больной мысли плывут идеи, рождённые в здоровой голове. Переходя из головы в голову, подвергаясь «кулинарной обработке», они становятся все нелепее и глупее.

     Благодаря такому обмену информацией человечество гоняется за ведьмами, выслеживает в небе НЛО, слышит и видит божественные откровения, взахлёб ругает психиатров и каждый раз получает от психически больных «очевидцев» подробные описания дьявольских козней, божьих заветов, устройства НЛО и «ужасов психиатрии».

      Человечество должно быть благодарно психически больным людям за то, что они своей безумной уверенностью в существовании чуда помогают ему пережить трудные моменты, разнообразят его скучную, одномерную реальность, находят иногда правильные решения проблем, которые ординарным умам и не снились. С другой стороны, умение психически больных видеть, слышать, осязать свои и коллективные мысли и фантазии играет с человечеством злую шутку. Их сумасшедшая уверенность в реальности нереального может тормозить развитие человечества. Умением сумасшедших грезить на яву пользовались, пользуются и будут пользоваться манипуляторы общественного сознания.

       Смесь мошенников, психически больных и легко внушаемых глупцов составляет великую тормозящую силу человечества. Психиатры расслаивают её, ослабляют, вычленяя из неё «очевидцев».

      Чтобы видеть в психиатрах «тюремщиков в белых халатах» откуда и чьими глазами на них нужно смотреть? Где должен стоять наблюдатель?

      Без сомнения: исток антипсихиатрического движения, его корни - койка психически больного. Взгляд на психиатрическую больницу, как на тюрьму с уколами; понимание лечения, как издевательства и насилия; диагностики, как ухищрения для изоляции неугодных обществу лиц за нарушение принятой нормы; мысли о том, что больны шизофренией не психически больные, а общество, в то время как больные - это избранные люди, тонкие, чувствительные, кои не в силах жить в этом сумасшедшем мире - это несомненно взгляд из-под колпака умалишенного. Это попытка избавиться от ярлыка сумасшедшего, выгодно для себя объяснить свое поступление в психиатрический стационар и вывернуть все так, что «норма» - это уже полудеменция, а «истинное здоровье» - прямо противоположно «нормальности» и ближе к помешательству» (6). Этот взгляд из-под колпака сумасшедшего проник даже в головы психиатров, которые серьёзно обсуждают законодательное закрепление положения о том, что в психиатрии «лекарства могут быть использованы только для лечения психически больных, а не для их наказания или удобства медицинского персонала» (7). Когда больной всю ночь кашляет и мешает спать членам семьи, тогда антибиотики в уколах назначают ему для лечения или для наказания и удобства семьи?

      Если смотреть на психиатрические методы лечения глазами психически больного, то это, конечно же, не лечение, а цепь издевательств и наказаний. В 19 веке: кровопускание, обливание холодной водой, пиявки к вискам и к анусу, поддержание нагноительных процессов на теле. А сегодня: уколы, уколы, уколы и, как садистическое разнообразие, вызывание судорог всего тела путем пропускания электрического тока через мозг и без того рыдающих пациентов. Впрочем, хирургические методы лечения выглядят ещё более изощренным издевательством.

     Творчество Т. Саса наглядное подтверждение того, как психически здоровый человек, решая свои психологические проблемы, одевает колпак сумасшедшего и смотрит из под него на психиатрию. Конечно, из-под этого колпака представления о психических расстройствах могут показаться «аналогичными представлениям о ведьмах» (8). Можно смотреть на психиатрию и психиатров глазами Т. Саса. А можно впасть в другую крайность и смотреть на психически больных глазами матери, пятилетнюю дочь которой психически больной сосед зарезал и съел, чтоб «заправить свои баки» перед полётом на Марс. Совсем другая будет картинка!

      Мы должны во множестве отражений найти наиболее реальные, адекватные.

     В 60-х годах прошлого столетия взгляд психически больного, пройдя «кулинарную обработку», добрался-таки на волю и выплеснулся на страницы западной прессы, сразу найдя себе сторонников. Поднялась антипсихиатрическая волна. Пытались «реабилитировать душевнобольного, провозгласив помешательство диссидентством». Заявляли, что «всякий бред - это политическая декларация», а «помешательство есть перманентная революция в жизни каждого из нас» (6). Произносились речи об «услужливой психиатрии, продавшейся капиталистам», призывали к ликвидации психиатрических больниц. Появилась «альтернативная психиатрия» и комиссии из горластых дилетантов стали контролировать деятельность психиатров. Были даже попытки наглядно доказать «истинное здоровье» психически больных путем создания самоуправляемых городов, все жители которых были «с приветом».

     Психиатры только разводили руками и старались не попасть под горячую руку. Когда идея, вышедшая из головы психически больного, овладевает обществом, психиатрам лучше не высовываться и ждать, когда реальность смоет глупость.

       В Лондоне в 1988 году были обследованы обитатели временного приюта. 42% обследованных были в психозе. Осмотрели тюрьмы и у 1/3 заключенных нашли психические расстройства (9). Психбольницы и тюрьмы с приютами - это сообщающиеся сосуды. Закрытие психбольниц сопровождается открытием новых тюрем и приютов, а общее число лиц, находящихся в тюрьмах, приютах и психбольницах, остаётся неизменным.

    Оказывается, психические расстройства - реальность, а бред, как его ни крути, остаётся бредом. Можно уничтожить психиатрию, разогнать психиатров и признать психически больных здоровыми. Но это только вернет человечество в до психиатрическую эру: больные перекочуют в тюрьмы и приюты, а вопросами психического здоровья будут ведать полицейские, градоначальники и мошенники, ругающие сейчас психиатров.

     «Сто лет назад также наблюдалось движение против деятельности психиатров, отличавшееся», по словам Э. Крепелина, «столько невежеством, сколько и злобою». «Только невежество с присущей ему смелостью, - писал он тогда, - может доходить до часто повторяемого мнения, что психиатр, вследствие несовершенства психиатрии, нередко считает психически здоровых за больных, и поэтому незаконно лишает их свободы» (6).

    И сто лет назад, и ныне, и через сто лет - психиатры будут слышать одни и те же упреки потому, что воспроизводству дураков конца не предвидится. А способность психиатров видеть в общепризнанных героях и святых психически больных и лишать, таким образом, человечество иллюзий раздражает многих. Нельзя безнаказанно покушаться на иллюзии, которыми люди украшают жизнь. Даже если эти герои и святые склеены из глупости, бреда и галлюцинаций.

                8.

    Организационные и терапевтические успехи психиатрии за последние полвека, общемедицинский прогресс привели к тому, что средняя продолжительность жизни психически больных, их социальная активность возросли. Увеличилось количество психически больных, живущих вне стен психиатрических больниц. По данным разных авторов  от 15 до 30% населения Земли страдают психическими расстройствами. Все эти люди являются гражданами своих стран. Они - избиратели, покупатели, прихожане. За этот контингент, разносящий свои копеечки по чужим карманам, идет непрерывная борьба. В своих интересах психически больных хотят использовать политики, бизнесмены, спецслужбы, служители культов и религий, частные лица. Всем им, в той или иной мере, мешают психиатры. Во-первых, «лезут со своими диагнозами и портят игру». Во-вторых, лечением «ставят мозги на место» и отбирают у мошенников лёгкую копеечку. В-третьих, значат в жизни психически больных больше, чем просто врачи. Контакт психиатра (психотерапевта) и психически больного - это чаще всего многолетняя причудливая смесь знакомства, дружбы и почти родства. Психиатры часто слышат от своих больных: «Я звоню Вам чаще, чем своим родственникам». Или: «Ну, вы же свой. У меня от вас секретов нет». Психиатры знают не только своих больных, но и членов их семей, сотрудников по работе, соседей. Значение психиатров в жизни четверти, а то и трети населения Земного шара является объектом систематических атак. Кого проще и дешевле спровоцировать на бунт или восстание? Кто слышит божественные откровения и видит чудеса? Кого преследуют спецслужбы своей страны? Чьи мысли они читают и над кем издеваются днем и ночью? Кто готов отдать последние деньги и квартиру на строительство финансовой пирамиды или храма? Психически больные люди. А с кем они советуются? С психиатрами. Мошенники, использующие психически больных, ругали, ругают и будут ругать психиатров, ибо психиатры, возвращают больным утраченный ум и ломают планы этих господ. В результате: ни бунтов, ни откровений, ни преследований, ни добровольных пожертвований на пирамиды и храмы. Потому-то Интернет и забит баснями об «изуверах» психиатрах.

     Одного моего больного, еще в советские времена, «преследовал КГБ», который через лампочку, висевшую на фонарном столбе у дома больного, читал его мысли и отдавал приказы. Избавиться от всесильного КГБ, по мысли больного, можно было двумя путями: разбить лампочку или эмигрировать в Штаты. Лампочку сосед-«кэгэбэшник» регулярно вкручивал, а потом выследил больного и пообещал набить морду. Пришлось ехать в Москву. Возле американского посольства «борец с империей зла» был схвачен милицией и госпитализирован. Злость диссидентов на психиатров понятна. Если бы они перехватили больного, то получили бы бесплатного борца с КГБ. Он бы по бредовым мотивам делал самую грязную и опасную работу. Таких работников терять из-за «вредителей психиатров» жалко.

       Общество должно осознать, что, ругая психиатров, оно помогает мошенникам, использовать психически больных.

       Говоря об антипсихиатрии, об альтернативной психиатрии, следует упомянуть вот ещё о чем.

      Факт повышенного интереса к психиатрии у лиц в начальном, незаметном для окружающих периоде психического расстройства известен психиатрам давно. Больной пытается самостоятельно разобраться в себе. Студент-медик в этом периоде будет дневать и ночевать на кафедре психиатрии, не столько занимаясь больными, сколько изучая себя и сравнивая с ними. И, если «шиза не скосит», он обязательно станет психиатром. Иногда такие психиатры благополучно дорабатывают до пенсии, иногда кончают жизнь самоубийством, иногда их врачебный опыт обогащается опытом пациента и общество получает, по образному выражению Р. Мэя, «раненного целителя».

     В СССР в 1990 году было около 20 тысяч психиатров. Из них по самым скромным подсчетам около 2-х тысяч (10%) должны иметь весьма оригинальные взгляды на психиатрию и бороться за права больных как за свои собственные. Сколько у нас журналистов я не знаю. Но то, что пишущие на психиатрические темы - лечились у психиатра сами или лечили своих родственников, или живут под постоянной угрозой этого лечения - несомненно. Да и вообразить себя больным гораздо легче, чем психиатром.

    «E. и M. Bleuler (1960) отмечают, что паранойяльные больные иногда находят удачно свое место в сообществах, стремящихся к реформаторской деятельности; в религиозных сектах; в редакциях гезет как журналисты «скандальной хроники» и т. д.» (10).

     Не следует забывать, что рядом с нами живут и работают психиатры и журналисты, которые в силу своих психических особенностей весьма независимы от «объективной реальности, которая дана человеку в ощущениях его» (11). Чем более независим психиатр от знания психиатрии и от объективной реальности, тем с большей охотой примыкает он к оппозиционным течениям, где требуются не знания и опыт, а «голос честного специалиста».

                9.

        В эпоху перемен идет ломка десятилетиями сложившихся структур, истощивших терпение и веру, обманувших ожидания. Изменение стереотипов является источником постоянной тревоги и повышает требования к адаптационным ресурсам личности.

     В периоды, когда большинство что-то предчувствует, чего-то боится, привычно ждет плохого и вопреки всему надеется на лучшее, неизменно оживает вера в нечистую силу, появляются колдуны и астрологи, «прилетают» инопланетяне. В это время в обществе, где все перевернулось с ног на голову, начинают змеиться слухи о злоупотреблениях психиатрией. Фантазия и ум обеспокоенного человека, в минуты, когда реальность уходит из-под ног, заменяют ее вымыслом. Для формирования стойкой, непробиваемой убежденности в существование этих вымыслов нужны лишь «очевидцы». Как только они находятся, вымысел становится «бесспорным фактом, подтвержденным не одним десятком» свидетелей.

     Кем доказано, что в 60-е - 80-е годы советское государство исчерпало силы в борьбе с инакомыслием и обратилось за помощью к психиатрам? Если была особая государственная потребность в психиатрии, то должны быть и особые государственные ассигнования на ее развитие, хотя бы той части, которая занималась разработкой «политически удобных диагнозов»? Интересы государства узнаются по его тратам? Но о таких статьях расходов никто не упоминает. А это было бы вещественным доказательством! Прошло более 20 лет с момента распада СССР на - ругающие и яро ненавидящие всё советское - государства. И никаких фактов! Я 20-ть лет читаю антипсихиатрическую литературу в надежде найти факты, а нахожу домыслы и сплетни. В предисловии к «Безумной психиатрии» А. С. Прокопенко человек, назвавший себя психиатром, написал, что книга основана «на эксклюзивном, никогда ранее не публиковавшемся материале». Я прочитал эту «честную и искреннюю книгу». С советскими документами, приводимыми автором, можно соглашаться или спорить, но ясно, что они написаны здравомыслящими людьми. Авторский комментарий к этим документам здравомыслием не блещет: автор не понимает вопросов, о которых берётся судить и заполняет пробелы в знаниях своими вымыслами, а потом крайне эмоционально реагирует на свои же выдумки. В итоге читатель получает набор советских документов перепачканных авторскими негативными эмоциями, недомыслием и фантазиями. По такому сценарию написана вся антипсихиатрическая литература. Моя рецензия на книгу Некипелова В.А. «Институт дураков», опубликована в газете «Новости медицины и фармации» № 14 (465) 2013. Отзыв на неё опубликован в той же газете № 17 (471) 2013. Читатель может сравнить уровень аргументации сторон.               

                10.

                Здесь девушки прекраснейшие спорят
                За честь достаться в жены палачам.
                Здесь праведных пытают по ночам
                И голодом неукротимых морят.

                А. Ахматова

      В 2005 году в журнале World Psychiatry опубликована статья «Looking with both eyes open: fact and value in psychiatric diagnosis?» (12), которая в том же году и в следующем появилась в разных переводах на русском языке (13, 14). Прочитав статью, я понял, что эту символическую явку с повинной западные психиатры написали перед тем, как сгореть со стыда или совершить харакири на могиле оболганного, психиатрически невинного СССР. Но дымом с Запада не потянуло. И стонов не послышалось. Русскоязычный психиатрический мир это чистосердечное признание - реабилитирующее на философском уровне СССР, растирающее в пыль мифы о злоупотреблениях советской психиатрией – не заметил, хотя его нужно было довести до сознания общественности, чтобы свести к минимуму вред, нанесённый отечественной психиатрии. Переводчик статьи, опубликованной в «Независимом психиатрическом журнале», наоборот порекомендовал российским психиатрам раздел со стереотипными помоями в наш адрес. Видимо, он хотел напомнить соотечественникам о необходимости ещё раз устыдиться своих профессиональных отцов и дедов. Читатели, которых не устраивает мой пересказ западно-психиатрической явки с повинной, могут обратиться к оригиналу и к переводам. В статье доказывается, что «вопреки традиционной модели диагноз в психиатрии основывается не только на научных знаниях, как диагноз в любой другой области медицины, но также и на ценностях» (14). Американский специалист в области философии науки Carl Hempel в 1959 году в Нью-Йорке на проводившейся Всемирной психиатрической ассоциацией (ВПА) конференции говорил, что «классификации того времени (1959 г.) включали в себя термины с «ценностными аспектами», которые размывали научную основу психиатрической классификации. По мере того, как психиатрия будет всё более приобретать характер научной дисциплины, такие термины станут постепенно исчезать» (14). Прогнозы Hempel оказались неверными. «В DSM-IV – последней и в наибольшей степени основанной на доказательствах классификации – ценностные термины не только не исчезли, но стали более ясными, чем во всех предшествующих вариантах МКБ и DSM» (14). О чём это говорит? О том, что ВПА и американские психиатры ещё в далёком 1959 году на вербальном, а не на интуитивном уровне понимали, что психиатрический диагноз помимо клинических фактов включает общественные ценности! Понимали, что диагнозы американских и советских психиатров идентичные клинической (фактической, симптоматической) частью будут различаться ценностной, которая в иных случаях так тесно спаяна с клинической, что отсепарировать её нельзя. Понимали, что переживания и формы поведения деструктивные для общества и государства будут его господствующим классом оцениваться отрицательно и определяться, как патологические. Понимали, что господствующий класс будет требовать от психиатров медикализации деструктивного поведения. Понимали, что сопротивление психиатров этому давлению, навязываемой им полицейско-охранительной функции будет зависеть от согласия психиатров с ценностями господствующего класса. Отношение человека к ценностям общества, в котором он живёт, зависит от отношения общества к человеку. Кому общество предоставляет лучший социальный пакет, тот больше его любит. А кто больше любит своё общество, тот больше разделяет его ценности и, сознательно и подсознательно, фарширует ими психиатрические диагнозы. Сравним отношение к ценностям господствующего класса американских и советских психиатров. Сравним оплату труда, престиж профессии и прочее, а потом сделаем вывод о том, чьи диагнозы были более нагружены государственными ценностями. Могу допустить, что в первые годы Советской власти рабоче-крестьянские ценности проникали в советские психиатрические диагнозы потому, что некоторые психиатры были охвачены революционным энтузиазмом и на его волне заключали с советским государством браки по любви. Но по мере того, как диктатура пролетариата шествовала по стране, оставляя «в моей Москве кровавой» (А. Ахматова, 1937) след пыток и казней, ручеёк полюбовных браков с властью высыхал в любых, тем более, испорченных гуманизмом профессиях. Возрастало молчаливое, но отчаянное сопротивление специалистов, вынужденных заключать фиктивные браки с советскими ценностями, обречённых с ними жить и работать. Я не большой знаток американской истории, но мне кажется, что между американскими психиатрами и американским государством любви было больше, а морбобоя меньше, чем у их советских аналогов. Для американского психиатра американские ценности были Эго-синтонными, приемлемыми для Эго, воспринимались как присущие его личности. Для советского же психиатра советские ценности, особенно перед распадом СССР, были Эго-дистонными, неприемлемыми для Эго, чуждыми, нежеланными, несовместимыми, несоответствующими стандарту, по которому советский психиатр жил. Советские психиатры, принимая внешне, отвергая внутренне советские ценности, приходили к общечеловеческим, «кухонным» ценностям, которые отражались в их диагнозах. Поэтому из двух категорий психиатрических диагнозов – советских и американских – именно советские были больше нагружены клиническими фактами, а не социальными ценностями. Возьмите советские учебники психиатрии, и вы увидите, что советские ценности в них толпятся в передней. Ими на первых страницах кланялись власти, бережно откладывали в сторону и переходили к изложению клинического материала. Советские ценности все годы существования Советской власти боролись с антисоветскими и жертвою пали в борьбе роковой. Как могли советские ценности влиять на советскую психиатрическую диагностику, когда советская интеллигенция, включая кормившихся из партийного корыта, эти ценности не разделяла и насмехалась над ними? В тот период, когда советских психиатров обвиняли в злоупотреблениях психиатрией, советские ценности действовали на советскую интеллигенцию как рвотные и слабительные средства. Меня хотят убедить, что я длительное время принимал эти средства, они проникали в мою кровь и плоть, в мои психиатрические диагнозы, но я этого не чувствовал? В инкриминируемый период в советских психиатрических диагнозах преобладали общечеловеческие ценности. Советские ценности, как и антисоветские, в психиатрической диагностике этого периода роли не играли! Советская империя умирала. Когда, скреплявшие её ценности сошли на нет - она распалась. А вот американская империя и тогда и сейчас пока ещё в периоде расцвета. Её ценности захватывают новые умы и территории. Её ценности Эго-синтонны американским психиатрам. Они для них значили и значат больше, чем общечеловеческие ценности, которые в случае несовпадения с американскими ценностями шельмуются как ложные. Поэтому, когда американские психиатры находили в советских психиатрических диагнозах ценности, не совпадающие с американскими, даже если это были общечеловеческие ценности, они с убеждённостью социопата вопили о злоупотреблениях. Эго-синтонные отношения с ценностями своего общества не позволяли американским психиатрам объективно оценить советские психиатрические диагнозы. Даже клинические (фактические) расхождения американские психиатры трактовали как ценностные, считая свои ценности более ценными для всего мира. То есть, злоупотребляли и злоупотребляют психиатрией американцы. И  ничтоже сумняся нарушали и нарушают права других государств, навязывая им свою психиатрическую классификацию, своё психиатрическое понимание общества, провозя через границы зазевавшихся государств контрабандой свои ценности. Кто вытесняет из национальных психиатрических диагнозов национальные ценности и заменяет их американскими? Ещё при живом Союзе под видом научного обмена американские психиатры начали колонизировать, фаршировать его своими ценностями. Если бы распались США, а СССР стал единственной и неповторимой мировой империей, то тогда бы за несколько десятилетий до их распада продажные советские психиатры начали бы кричать о злоупотреблениях психиатрией в США. Спецслужбы Союза десантировали бы на территорию Штатов свои агитбригады, сколотили бы банды американских диссидентов и совершили бы всё необходимое для полноценной психиатрической диверсии, направленной на подрыв американских ценностей.

     Утверждение авторов цитируемой статьи  о том, что влияние советских ценностей на клиническую оценку привело к широкому распространению злоупотреблений психиатрией в бывшем Советском Союзе не имеет отношения к реальности, в которой мы жили, эскиз которой я набросаю ниже. Авторы статьи спроецировали на СССР отношение западных психиатров к ценностям западного общества. Попытались общим аршином измерить Россию. Как вы думаете, насколько глубоко проникали ценности белого населения рабовладельческого юга США в песни их африканских рабов? Чёрные рабы впитывали ценности белых хозяев или отторгали их? Может американские психиатры помогут мне проследить влияние ценностей белых господ на песни, музыку, пословицы, заклинания, сказки, психиатрические диагнозы их чёрных рабов?

     Появившееся во всём мире в 60-е – 70-е годы прошлого века антипсихиатрическое движение приняло в СССР антигосударственную форму потому, что психиатрическая служба в Союзе была государственной. Были бы в СССР частные психиатры, и поражала бы шизофрения только коммунистов, то советское антипсихиатрическое движение мало бы отличалось от западного и не использовалось бы в идеологической войне. Но психиатры в Союзе были «слугами государства», а советская шизофрения была политически безграмотна и косила коммунистов наравне с диссидентами. Поэтому любую госпитализацию диссидента в психиатрическую больницу, где он лежал в одной палате с коммунистами и беспартийными, представляли как борьбу государства с инакомыслием. Госпитализированные коммунисты и беспартийные, если они не высказывались против советского строя, никого на Западе не интересовали. Психически же больные с антигосударственными высказываниями и действиями поимённо переписывались в списки «жертв советской психиатрии». В итоге, советское антипсихиатрическое движение слилось с антигосударственным, антисоветским, диссидентским и стало получать финансовую, моральную и прочие виды помощи от противников СССР. Все, кто боролся с советским государством, боролись отныне и с советскими психиатрами. Стоило психиатрам выдернуть из пёстрой, разношёрстной, стаи инакомыслящих своих клиентов, как вся стая с криком летела «спасать» заединщиков. Диагностические ошибки советских психиатров, национальные диагностические расхождения, неизбежные при разнице ценностей, и даже глупость частных лиц, работающих в психиатрии – всё перемалывалось в антисоветскую муку, которой пудрили мозги советским людям. Проявление антипсихиатрического движения в СССР в антисоветской форме оттолкнуло от него большинство психиатров, не желающих пачкаться политикой. Зато привлекло меньшинство, которое понимало, что политический путь сулит быструю известность и лёгкие деньги. Это единственный путь в мировой психиатрии, на котором можно с успехом продать свою психиатрическую безграмотность. Заявления таких «специалистов» о том, что они не видят психических нарушений у противников советского режима, преподносилось как вершина профессиональной честности. Особенно, когда такие заявления делались внутри СССР. Не желающие пачкаться политикой психиатры - молчали. Невероятно, но факт: 20 тысяч «бессовестных» советских психиатров могли бы выгодно продать на Западе свои психиатрические исповеди о том, как власти заставляли, выкручивали руки и прочее. Но, даже после распада СССР, продали их единицы «совестливых»! На фоне многотысячного молчания «бессовестных» единичные вопли «совестливых» красноречиво свидетельствуют об истинном отношении наших психиатров к басне о злоупотреблениях советской психиатрией.

     Я не буду лишать читателя удовольствия прочитать эту явку с повинной самостоятельно. Приведу несколько цитат, практически не комментируя.

    «Практика, основанная на ценностях… как и политическая демократия, начинается с равного уважения всех ценностей и полагается, опять-таки подобно политической демократии, на «соответствующий процесс» для выработки эффективных решений в тех случаях, когда ценности вступают в конфликт друг с другом» (14). Уважаться должны «ценности отдельных людей и различных сообществ» (14). «Уважение многообразия ценностей… отвергает дискриминацию, потому, что дискриминация во всех её формах нетерпима к многообразию» (14).

       А вы не пробовали, господа, применить эти красивые слова о демократии и уважении многообразия ценностей к СССР? Мне, кажется, что ценности советского общества ещё не так давно уважались на Западе не более ценностей коренных жителей Северной и Южной Америк, Африки, Азии, Австралии? Когда советские ценности вступили в конфликт с западными ценностями, то, как западная «демократия» поступила с ними?

       Статья заканчивается утверждением о том, что «DSM-IV делает скрытые в психиатрических диагностических категориях ценности более явными» (14). Это «не ущербность психиатрической науки, а успех» (14). «…нам следует активно принять относительно наполненную ценностями природу психического расстройства, потому, что она показывает, что в сравнении с другими областями медицины психиатрия, с научной точки зрения, не является несостоятельной, но лишь более сложной для оценки» (14).

       В самой сложной для оценки области медицины западные психиатры, не краснея, усмотрели злоупотребления!

       Авторы статьи предлагают смотреть на психические расстройства в оба глаза. Одним глазом – анти-психиатрическим, видящим только ценности. Другим – про-психиатрическим, видящим только клинические факты. Я предлагаю западным психиатрам обоими открытыми глазами посмотреть на советскую психиатрию и очистить её от лживых обвинений. И признать, что при жизни СССР они смотрели на советскую психиатрию одним - антисоветским, антигосударственным - широко открытым глазом, а другим – клиническим – полузакрытым.

                11.

      Слухи о злоупотреблениях психиатрией имеют несколько источников и почву, на которую падают. С почвой понятно: тревога и страх с помощью фантазии легко населяют непонятные и малопонятные области монстрами. С источниками сложнее. У каждого источника свои психологические и материальные причины для создания зловещего образа психиатра. Локализовать эти слухи стенами сумасшедшего дома никому не удавалось и не удастся.

     Первый источник – это психически больные, лишённые критики к своим болезненным переживаниям. Как ни велик прогресс психиатрии, однако полное восстановление психической деятельности, после проведённого лечения наступает реже, чем хотелось бы. У больных исчезают голоса, дезактуализируется бред, но критика к исчезнувшим болезненным переживаниям не появляется. Они для них остаются реальными. Такие больные считают, что голоса исчезли не потому, что их лечили, а потому, что «ретрансляторы сломались». Следить же за ними перестали потому, что «они получили другое задание». Поэтому к психиатрическому лечению больные без критики относятся как к насилию и готовы бороться с ним днём и ночью.

      В 2005 году по данным ВОЗ болезнями мозга (brain diseases) страдали 27% населения Евросоюза (15). Почти треть населения Европы! Наш мир - это коктейль из психически здоровых и больных. Сказанное не образ, не метафора. Это реальность, в которой мы живем. В стенах психиатрических больниц эти миры разделяет официально установленная граница. Вне стен психбольниц этой границы нет. Лица с легкими и умеренными психическими расстройствами для обывателя практически неотличимы от психически здоровых. Тяжелые психические расстройства скрыть от необразованных окружающих сложно. Здесь почти как с беременностью: ранние сроки заметны только женщине и гинекологу, поздние - даже антигинекологам. Психические расстройства могут на любом месяце не только «замирать», но и «рассасываться». К счастью для больных и к несчастью для психиатров, «рассосавшиеся» психические расстройства не оставляют следа. При шизофрении, например, современные методы исследования телесных нарушений не находят. Тело здорово, а голоса с Марса больной слышит. И не только слышит, но и кастрирует себя «как настоящий марсианин». До кастрации больной может выполнять посильную антигосударственную работу и восприниматься  окружающими как здоровый, но «странный». После кастрации прозревали даже психически больные: «Мы тоже против, но не до такой же степени!»

      Больным, оспаривающим психиатрический диагноз из-за отсутствия критики к своему расстройству, выгоднее быть «жертвами психиатрии», а не врачебной ошибки. В первом случае, диагноз уничтожается полностью, психбольница предстает филиалом тюрьмы для наиболее совестливых и прозорливых. Во втором, венца страданий и гордо поднятой головы нет. Есть связь с психиатрами. «Даром к психиатру не попадают». Это суждение полностью нейтрализует басня о злоупотреблениях.

     Второй источник – это психически здоровые люди, решающие свои психологические и материальные проблемы на антипсихиатрическом пути. Это банда разношёрстных лгунов с высшим медицинским образованием и без оного. Они отличаются друг от друга талантом, умом, даром убеждения и психиатрической квалификацией. Объединяет их стремление раздуть из психиатрической мухи антипсихиатрического слона и заработать на этом. Общемедицинские недостатки, свойственные психиатрии как части, они раздувают до размеров дирижаблей и утюжат ими общественное сознание до тех пор, пока обыватель не поверит, что в психиатрии такое творится.

     Раз есть спрос на психиатров, готовых объявить себя мерой всех психиатрических вещей и оспорить диагноз любой психиатрической национальной школы, то есть и предложение.

     В феврале - марте 1989 года американские психиатры познакомились с советскими «узниками психиатрии». Отбор пациентов был произведен на основании списков, подаваемых правозащитными организациями в Госдепартамент США. В него были включены все «здоровые, помещенные в советские психиатрические больницы по политическим мотивам». Точкой отсчёта была взята американская психиатрия, как наиболее передовая и непогрешимая, уже забывшая о ценностных аспектах, обсуждавшихся в 1959 году.

    Как вы думаете, для изоляции какого количества человек была «специально придумана наша потрясающая классификация шизофрении»? Смелее называйте цифру. С учетом 1/6 суши и ГУЛАГ-овского опыта? В СССР работало 20 тысяч психиатров. Раз всем для служебного пользования раздали «придуманную Снежневским классификацию», то число «узников психиатрии» должно быть… Смелее.

     «Первоначальный список, составленный для делегации США, насчитывал 48 госпитализированных и выписанных пациентов…» (16)! К моменту приезда делегации в СССР список, по независящим от советских психиатров причинам, сократился до 27 человек!

      Уже количество «узников психиатрии» настолько убедительно разбивает басню о «политическом злоупотреблении психиатрией» что, кажется, приведи одни цифры - и всем всё будет понятно! Зрители разойдутся. Балаган опустеет. Организаторы шоу с недовольными лицами вернутся на рыночные площади крутить напёрстки и провожать жадными глазами чужие сумки и кошельки.

      27 человекам не хватило места в Сибири! Для них придумали специальную классификацию шизофрении! Их железобетонное инакомыслие даже падающий с крыши кирпич не мог пробить! Если в стране с 300 миллионами жителей для угомона 27 человек научные институты сочиняли особую теорию, то не кажется ли вам, господа диссиденты, что вы доврались до абсурда?

      Из 27 «узников», осмотренных американскими психиатрами, у 9-ти найдено выраженное психическое расстройство; у 4-х - не резко выраженное; и лишь у 14-ти - психическое заболевание отсутствовало.

       В стране с несколькими миллионами психически больных граждан «злоупотребления» коснулись 14 душ! И это при наличии разных национальных ценностей, разных национальных классификаций психических расстройств, относительно неточном психиатрическом методе исследования и неизбежном проценте врачебных ошибок!

     Если у кого-то не нашли психического расстройства в настоящем, то это не значит, что его не было в прошлом. Без следа проходят многие болезни! Если не верить медицинской документации, то как доказать, что человек год назад болел гриппом? Знакомство с психиатрами и венерологами не афишируют. Там, где его скрыть нельзя, люди стараются представить свои прошлые отношения с психиатрами «ошибкой», «случайностью», «симуляцией» или «злоупотреблением». Психиатры так часто сталкиваются с подобными формами психологической защиты своих пациентов, что отлично знают цену всех этих «случайностей» и «симуляций», довольно характерно изменяющих жизненный путь больного. Сокрытие фактов обращения к психиатру, госпитализаций в психиатрический стационар, симптомов психического расстройства, настолько распространено среди психически больных, что подобное поведение описывают в учебниках психиатрии как диссимуляцию. Подавляющее большинство психически больных людей о своем тяжелом психическом расстройстве рассказывают крайне неохотно. Особенно те, кто считает себя «узником психиатрии». Жаль, что американские психиатры, входившие в делегацию, не учли особенности поведения психически больных по выходу из психоза.

     Но если профессиональный уровень американской делегации вопрос спорный, то состав её, бесспорно, говорит о заангажированности. Из 14 психиатров 4-ро со знанием русского языка. Судя по фамилиям - Владимир Г. Левит, Давид Лозовский, Феликс Л. Клейман, Леон Штерн (16) - это наши бывшие соотечественники, так и не доехавшие до земли обетованной.

      Даже разведенным супругам не доверяют роль судьи «моего бывшего». А эмигрант - с жаждой реванша и желанием «показать им всем» - в роли ревизора своей бывшей Родины? Это, конечно, голубая мечта всех эмигрантов. Американцев, учитывая их историю, понять можно, но я к выводам такой делегации отношусь скептически.

      Удивительно не то, что члены этой делегации не нашли у 14 пациентов психических отклонений в прошлом и настоящем, а то, что у 13-ти - нашли! Видимо, психические расстройства у этих «узников» были настолько выражены, что игнорировать их было нельзя.

     Э. Крепелин признавался, что «среди первоначально установленных им диагнозов в последующем примерно лишь 2/3 оказались правильными. Совпадение диагнозов психиатров, принадлежащих к одной национальной школе, редко превышает 60-65% (M.G.Sandifer и соавт., 1968) (17).

      Если у выдающегося немецкого психиатра 1/3 часть диагнозов не подтвердилось внутри им созданной национальной школы, а у невыдающихся советских психиатров 1/2 часть диагнозов не подтвердили психиатры чужой национальной школы, то это говорит о том, что ненадёжностью психиатрических диагнозов, транскультуральными диагностическими различиями воспользовались в политической борьбе и оболгали советскую психиатрию! Злоупотребляли и злоупотребляют психиатрией те, кто ожидаемые и неизбежные диагностические расхождения представляет как политические злоупотребления! Кто свою национальную психиатрическую классификацию ставит выше других национальных классификаций и наравне с международной!

     Не понятно, зачем вообще советским психиатрам для расправы с диссидентами надо было выдумывать диагноз, научно его обосновывать и идти с ним на суд мировой психиатрической общественности? Я бы воспользовался лоботомией. Она придумана португальским врачом Э. Монишем. В 1949 году осенена Нобелевской премией. Американский психиатр У.Д. Фримен активно её применял. Тысячи психически больных сделал инвалидами. Сотни избавил от психической болезни раз и навсегда. По данным американцев «при этом методе лечения в 25% случаев возможен плохой результат, а в 3% - смертельный исход» (18). Благодаря психохирургии все неугодные советскому государству лица попадали бы в признанный всем миром процент осложнений и смертельных исходов. И в грудь бы сейчас некому было стучать! В Википедии написано, что гуманные американцы в 1950 году прооперировали 5000 человек, а не гуманные советские в этом же году лоботомию запретили! А 3% от 5 тысяч - это 150 психически больных человек отправили американцы на тот свет в одном только 1950 году! Столько же в следующем!

       На одной чаще весов 14 «психически здоровых», госпитализированных за многие годы в советские психиатрические больницы, а на другой - 5 тысяч прооперированных (150 со смертельным исходом) без достаточных, по мнению советских психиатров, на то оснований в одном только 1950 году! Может быть, не-лоботомированные-господа-диссиденты, хотят эти цифры прокомментировать? Если бы отечественная и американская психиатрии соревновались за право прибавить к своему светлому имени эпитет «карательная», то у отечественной психиатрии не было бы шансов. 

      Почему в СССР хирургические методы лечения психически больных не получили распространения? Почему «узников психиатрии» не прооперировали? У советских психиатров и кэгэбистов ума на это не хватило?

      Но зачем хирурги, зачем психиатры? Тюрем хватает, статья в уголовном кодексе есть, способов посадить невинного человека за решётку  предостаточно, «общественность» согласна на любые услуги и продажных писак - море. А уж в зоне «перевоспитывать» умеют. Веками учились.

      Представим, что в 1955 году советские психиатры инспектируют американских. Изучают истории болезни психически больных, умерших на операционном столе. Определяют показания для оперативного лечения теми же глазами, какими американцы смотрели в 1989 году на наших «узников психиатрии». Если советских психиатров исключили из ВПА, то американским психиатрам, случись такая инспекция, не миновать электрического стула. Пусть эта инспекция и стул будет виртуальными, но welcome to the electric chair! По количеству стерилизаций, кастраций и лоботомий, произведённых психически больным, американская психиатрия во много раз превосходит нашу (1)! По количеству обвинений в злоупотреблениях, высказанных в адрес психиатров других стран, тоже! Может и нам посыпать головы пеплом, расцарапать лица и с криками: «Пепел жертв американской психиатрии стучит в наши сердца!» – бегать по планете? Но Россия, в отличие от Штатов, грантов за такую беготню не даёт.
      
                ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

                Все рабы и в рабстве равны. 

                Ф.М. Достоевский. «Бесы»

                1.
      В 60-е - 80-е годы мои знакомые и близкие единодушно относились к социалистическому строю, определявшему их бытие: все, за малым исключением, были убеждены, что «этот паскудный строй вечен» и старались к нему приспособиться с наибольшим комфортом.

      Я помню, посреди нашего двора стоял деревянный стол. Столешница его была сбита из досок и опиралась на два бревна, вкопанных в землю. Сверху столешницы был прибит квадратный кусок фанеры. Четыре, вкопанных в землю бревна, покрытых двумя толстыми досками служили лавками, на которых сидели мужики и играли в домино на высадку. Доски и брёвна они принесли с шахты, где работали. Воровством это не считалось, хотя все знали, что «за это могут уволить и даже посадить».  В послевоенные годы их, с четырьмя довоенными классами, привезли из курских и белгородских деревень на восстановление шахт Донбасса. «Девицы пригожие на чертей похожие руку дружбы подали, повели в забой». Так они, напившись, пели. Опускали их под землю четыре раза в сутки: в 6-ть утра, в 12-ть дня, в 6-ть вечера и в 12-ть ночи. Уже к 35-ти годам многие поспивалось, но продолжали спускаться в шахту. Тела их были расписаны сизыми следами шахтных царапин и травм, а ладони были желтоваты от мозолей. Во хмелю они ругали шахтное начальство, партию, правительство и всех, кто сидел в чистых, тёплых кабинетах пока они, рискуя жизнью, теряя здоровье, долбили и гребли под землёй «чёрное золото». Предостережение жён о том, что «за такие слова» вызывало стереотипный ответ: «Да, пошли они… Лопату у меня не отберут. А где ею махать - здесь или в Сибири – мне по…». «Дурак! О детях бы подумал» - отвечала жена и отворачивалась к, якобы, безразлично плюющим семечки соседкам, чьи пьяные мужья ругались сегодня просто для связки слов, а не в адрес начальников, которых они коллективно ненавидели. Парторги уговаривали их вступить в партию, а они, ссылаясь на безграмотность, отказывались.  Друг другу говорили: «А зачем мне, Алексеич, эта партия? Каждый месяц отнёс рубаху в обком и оставил, а к Новому году – кабана». Оторванные от земли, свезённые на каторжную работу в город, они настроили вокруг 2-х этажных шахтных домов сараев, огородили, самовольно захваченные земли, заборами, вскопали огороды, посадили плодовые деревья, развели свиней, кур, уток, голубей. Остатки сельского быта и сегодня видны в Донецке. Лишённые, растянутого на весь световой день, деревенского трудового дня, переведённые на интенсивный 6-ти часовой, они, отоспавшись после смены, не знали чем себя занять. Играли в домино, сквернословили и пили. Из 10-ти -15-ти шахтёров нашего двора в партию вступил один или два. Их считали подхалимами и приспособленцами потому, что за вступлением в партию часто следовал перевод на более легкий и лучше оплачиваемый участок работы. В домино с ними играли, но поругавшись, спьяну говорили: «Тоже мне, партейный!» - стараясь вложить в слово «партейный»  всё своё мозолисто-малограмотное презрение.

     Когда я сегодня слышу о том, что говорящий «искренно верил в коммунизм» в 60-е – 80-е годы, то я считаю его лжецом или глупцом.

     Наши тогдашние полуподпольные, кухонные разговоры! Они предполагали проверенный круг лиц и особую доверительность. Все знали где, с кем и когда можно говорить, а где и с кем следует молчать.

     Можете представить моё замешательство и удивление, когда я, переступив в 1980 году порог Кировоградской областной психиатрической больницы, отделения с замком на дверях, вдруг услышал знакомое с детства возмущение, знакомые поверхностные рассуждения о политике из уст людей, на которых здесь пишут истории болезни. Поначалу голова шла кругом: с одной стороны психически больной человек, в болезни которого неглупые и вроде бы честные люди не сомневаются, с другой - говорит то, что я говорил вчера на кухне. Значит, стоит мне сказать вслух то, что я думаю о партии и правительстве, как я поменяю белый халат на больничную пижаму? Те трудноуловимые симптомы, на которые указывали опытные психиатры, воспринимались малоубедительными придирками к здоровому, сильно обиженному или на редкость честному и упрямому человеку. «В моем доме десяток таких» - думал я. Симпатии были на стороне больных, от которых «меня отделял лишь случай». На психиатрию и психиатров смотрел осторожно и подозрительно, понимая, что в любой момент могу оказаться по другую сторону стола. Иногда представлял, как тот или другой психиатр будет меня лечить. «Залечат же, гады!» - думал с горечью. Хотелось понять правила игры и «вывести всех на чистую воду». От открытого бунта удерживало не раз уязвленное самолюбие. Не хотелось снова попадать в дурацкое положение. Уверенность в «абсолютном здоровье» пациента легко улетучивалось в присутствии опытного психиатра. «Здоровый» вдруг начинал нести такую пургу, что сразу всё становилось понятным. Приходилось в сотый раз говорить себе: «Не торопись с выводами!» - а вслух извиняться за категоричность и благодарить за науку. Иногда казалось, что больные специально скрывают от меня проявления болезни. Опытным психиатрам они рассказывали как по учебнику, а мне говорили всё, что угодно, только не то, что нужно. Хотелось перевернуть их вверх тормашками и вытрусить в историю болезни все нужные для диагностики симптомы. Желание самому научиться видеть то, что с трудом замечал с чужой помощью, заставляло часами беседовать с больными и сравнивать найденное с написанным в учебниках и руководствах. Еще не психиатр, но уже и не самоуверенный болван с дипломом.

     Ежедневная государственная ложь, наивность коммунистической идеи, постоянное интеллектуальное насилие порождали симпатии к психически больным с антигосударственными высказываниями. Это были единственные люди, которые трезвыми и при незнакомых ругали матерно наше прекрасное государство и его восхитительных руководителей. Нужно было видеть доброжелательное удивление психиатра при беседе с таким больным, его подробный расспрос-смакование о том, почему эти руководители гады и сволочи. (В историях болезни стереотипно писали: «нецензурно выражается в адрес руководителей партии и правительства»). Нужно было присутствовать при рассказе молодого психиатра о вновь поступившем больном с излишне подробным пересказом от лица больного всех ругательств в адрес партии и правительства, а потом делать выводы о готовности советских психиатров к «злоупотреблению психиатрией в политических целях».

            «Один, гад, рассказал анекдот…». «Поступил больной, который говорил…». На территории СССР только психически больные, не таясь, говорили вслух то, что у здоровых было на уме. Только психически больные публично плевали в социалистические ценности. Они выражали подпольный, подцензурный пласт общественного сознания. Здоровые этого не смели. Здоровые хотели жить дома, а не в местах лишения свободы. Здоровые соблюдали правила навязанной им ненавистной социальной игры. Можно сказать, что глаза мои были заклеены советскими ценностями, но именно тогда, в начале психиатрической карьеры я подружился с кировоградским психиатром, который был старше меня лет на 15-ть. Он угощал меня коньяком и запрещёнными книгами Цветаевой, Ахматовой, Булгакова, Пастернака, Мандельштама и многих других. Мы, молодые врачи, переписывали их от руки, перепечатывали на машинке. Рукописные блокноты с текстами Ницше, Шопенгауэра, Камю, Сартра у меня сохранились. Пожелтевшие машинописные листы «Лебединого стана», «Поэмы без героя» я недавно выкинул. Квартира моя, назло демократическим завоеваниям, сохраняет свои малолитражно-советские габариты, доставшиеся мне по наследству от родителей. В ней негде хранить воспоминания. 

                2.

     Немецкий психиатр Освальд Бумке в начале 20-го века писал: «… влияние среды на содержание психозов, на проявления душевных заболеваний представляется после целого ряда наблюдений… несомненным…» (19).

    Из того факта, что некоторые психически больные говорили то, о чем боялись говорить здоровые, вовсе не следует, что «именно за это их упекли». Они такие же люди, как и мы. Они члены нашего общества. Социальные проблемы волнуют психически больных иногда ещё больше, чем здоровых. Антиправительственные выступления и действия психически больных являются проявлением их болезненной дезадаптации к привычной среде. Это вершина айсберга, которая видна всем. Помимо неё, всегда есть подводная часть айсберга, которую видят только специалисты. Эту подводную часть айсберга (клинику психического расстройства) составляют симптомы психического расстройства, которые сочетаются в синдромы. Симптомы и синдромы возникают и исчезают не хаотично, а в определенной последовательности. Зная эту последовательность, психиатр может по одному симптому предположить наличие тех симптомов, которые «ходят с ним парой». Потому-то опытные психиатры так быстро и легко находили то, что в начале своей карьеры я не мог найти. Они знали, что и где искать, а я блуждал в потемках своего незнания. Я видел сначала только вершину айсберга: социальную неприспособленность и антисоветские разговоры. С годами научился видеть и скрытую от глаз неспециалистов, подводную часть айсберга.

    «Эта неприспособляемость к социальным условиям одно из очевидных доказательств болезни данного лица; это, если можно так выразиться, самый чувствительный реактив, указывающий на несовершенство психического механизма» (20) - писал русский психиатр В. Ф. Чиж.

     Если бы он не умер в 1914 году, то его бы, как и Снежневского, обвинили в создании теории с помощью, которой можно «прятать в психбольницу» диссидентов.

                3.

      В психиатрических больницах воздействие персонала на больных осуществляется одновременно на трех различных уровнях: врачебном, медсестринском и санитарском. На каждом уровне свое понимание больных, своя дистанция, своя диагностика и даже свое «лечение», несмотря на стремления врачей к единоначалию. Если для врача все 70 пациентов отделения больны, то медсестра у 10 - 20 человек уже психического расстройства не видит. Для санитарки же большая часть больных «такие же больные, как и мы, только работать не хотят». (Подобное многоуровневое понимание больных, диагностики, лечения существует и между психиатрами: начинающие видят меньше опытных, а талантливые больше бездарных, которые разбираются только в «студенческих случаях».)

     В 1990 году в Донецкой городской психиатрической больнице №1, рассчитанной на 550 коек, работало 166 женщин-санитарок в возрасте от 40 до 50 лет и 1 санитар. Среди медицинских сестер – мужчин не было. Половина врачей – женщины. Более половины коек больницы было рассчитано на прием возбужденных больных! В подавляющем большинстве психиатрических больниц СССР агрессивных больных фиксировали, то есть, привязывали к койкам, сами больные, из выздоравливающих! Это за бугром санитарами в психбольницах, работают мужчины. У нас женщины, которые после смены, с матерными угрозами в их адрес, в одиночку боятся идти домой. Их встречают мужья, сыновья, зятья.

      Психиатры всегда чувствуют давление персонала и больных, которые тоже определяют, кого и как нужно полечить, исходя из соображений собственной безопасности, удобства и спокойствия. Если психиатр не в состоянии поддержать лечебно-охранительный режим отделения и предотвратить нарушения его, то отделение может выйти из-под контроля. Жизнь психиатра и окружающих его людей иногда висит на волоске.

     «Иванова, доктор, нужно полечить. Проходу не даёт: обнимает, лапает. Петров ночью по коридору ходил и сам с собой разговаривал. Сидоров дедушку Шевчука ударил и обещал убить. Сорока по-прежнему молчит, онанирует и что-то пишет. И с Тимошенко поговорите. Что он нас всех, простите, ****ями называет? Все смены жалуются».

     В этой урезанной версии утреннего сестринского доклада уже заложен дневной план работы психиатра.

     «Нужно оценить реальность угроз Сидорова. Осмотреть Шевчука. Попросить Иванова и Тимошенко «вести себя с женщинами по-мужски». Петрову нужно добавить что-то на ночь, чтоб он «не раскрутился на полную». Сороку надо перевести в наблюдательную палату, чтоб его снова не побили».

      Психиатр работает как повар. В одного добавляет щепотку сна, в другого - веселья, в третьего - спокойствия. Четвертого он пытается лишить несуществующего голоса, пятому - инсталлировать умные мысли, шестому…, десятому…, сотому…

     В зависимости от точки зрения любое воздействие на организм психически больного можно трактовать как лечение или наказание. Сегодня за применение методов лечения столетней давности можно угодить за решетку. А через 100 лет о сегодняшних лауреатах Нобелевской премии по физиологии и медицине, может быть, стыдливо будут умалчивать.

    «Спокойно в отделении?» - «Не очень. Что-то плохо лечите». Это частый диалог между психиатром и дежурной медсестрой в закрытых психиатрических отделениях.

     Персонал любого учреждения делит клиентов на плохих и хороших. Плохие - приносят неудобства и не платят за них. Хорошие - не доставляют хлопот и щедро платят. Персонал психиатрических больниц, в этом отношении, мало чем отличается от персонала гостиниц и санаториев. Плохие пациенты кричат, дерутся, плюются, кусаются, нецензурно бранятся, не спят ночью, оправляются под себя, требуют постоянного ухода, и родственники их не платят персоналу дополнительно за хлопоты и неудобства. Хорошие - это тихие, спокойные, аккуратные, вежливые люди, родственники которых платят за лечение и уход сверх положенного.

      Допустим, что психически здорового диссидента упрятали в психушку и приказали пролечить. С одной стороны - ничем не подмазанный приказ, с другой - щедрые родственники и друзья-подпольщики. Выписка от врача не зависит, но лечить можно по-разному. Проконсультировал у терапевта, невролога и лечишь сопутствующие заболевания, назначаешь общеукрепляющее лечение и микстуры, из тех, что терапевты бабушкам на сон грядущий прописывают. Отказ от применения психотропных препаратов или назначение их в минимальных дозах психиатр всегда обоснует.

     Но, положим, не только госпитализировали, но и лечение продиктовали. Прямо или косвенно, через приказ или инструкцию. Так ведь, когда начальники уедут, медсестре можно сказать, что из назначенного лечения делать, а что отмечать, что сделано. Рекомендованное начальниками лечение «обязательно, под моим личным контролем» проводится, но на бумаге.

     Сочиняем дальше. Врач - коммуно-кэгэбэшная сволочь и для того, чтоб выслужиться (стать главврачом или директором) лечит заведомо здорового человека. Однако уколы не робот делает и таблетки раздает не автомат. Одним из первых вопросов медсестры к вновь поступившему больному будет: «А почему вы к нам поступили?» Этот вопрос входит в её обязанности. И если она найдет больного здоровым, мало того - жертвой системы, которая и её не балует, то все врачебные назначения так и останутся на бумаге. Она пригласит симпатичного ей больного в манипуляционный кабинет и вместо нейролептика уколет ему витамин, если уж врач - дотошная скотина - и может сосчитать следы от инъекций.

     Академики уколов не делают и редко нисходят до лечения простых смертных. Выдумай они теорию борьбы с инакомыслием, она бы всё равно не работала. Теория, для того, чтобы стать практикой, должна овладеть умами, отрастить руки и ноги. Даже если промыть мозги психиатрам, то, что делать со здравомыслием и совестью медсестёр и санитарок? Как заставить их делать то, что они считают неправильным или преступным? Между больными и персоналом всегда возникают человеческие отношения, не редко углубленные многочасовыми двусторонними ночными исповедями и разговорами. Они метут вместе больничный двор, красят окна и полы, рассказывают друг другу анекдоты, угощают фруктами и конфетами, ссорятся, мирятся, флиртуют и даже женятся. Психиатры не редко делают замечания персоналу, особенно младшему, за чрезмерное сокращение дистанции с больными. Психически здоровый человек найдет в психиатрической больнице тысячу способов держаться подальше от уколов и поближе к кухне, а иногда и к постели  сотрудниц. Он мигом оценит ситуацию и присоединится к команде выздоравливающих пациентов, которые в закрытых мужских отделениях следят за порядком, охраняют и развлекают персонал во время длинных ночных дежурств. Он станет нужным человеком в отделении, взяв на себя часть обязанностей санитарок и медсестёр. В Кировоградской областной психиатрической больнице медсестре с рано начавшимся слабоумием нужно было доработать полгода до пенсии. Её из жалости не увольняли и посылали сопровождать больных. Вместе с ней шел выздоравливающий пациент. Он смотрел и за больными и за медсестрой.

                4.

       Когда на Западе обвиняли психиатров в том, что те «продались капиталистам», в этих обвинениях было хоть правдоподобие. Когда же эти обвинения переносили в СССР, их абсурдность становилась очевидной. За какие шиши советские психиатры «продались коммунистам»? У них, как и у медсестер, не было оснований для любви к пролетарскому государству. Это государство было не их и не для них. Любили Родину, Россию, но не государство, где врачебное и медсестринское искусство ценилось ниже искусства дворников и сантехников. (В Украине по сей день такая ситуация.) Разве психиатры не умели и не умеют считать? Зачем психиатрам было бороться с диссидентами? Не они мешали и мешают им жить и зарабатывать, как их коллеги на Рейне или за океаном.

                5.

      Подведем итоги. Обвинения в адрес психиатров продуцируют: 1) психически больные без критики к своему психическому расстройству; 2) психически здоровые, которые по политическим, религиозным, меркантильным и прочим корыстным мотивам оспаривают диагнозы психиатров; 3) психически здоровые и больные психиатры. Первая группа даже в раю будет скандалить и жаловаться. Прогресс в лечении может её уменьшить, но вряд ли сведёт на нет. Численность второй группы, «психиатров»-самозванцев, тех, которые знают психиатрию «лучше психиатров», зависит от реакции на неё общества. Чем больше общество будет «вестись» на разговоры о «злоупотреблениях психиатрией», тем больше будут пользоваться этой ширмой. Третья группа - больных психиатров и психиатров, которые избрали карьеру предателя - самая малочисленная. Можно и нужно сомневаться в честности профессионалов. Можно и нужно пересматривать теорию и практику психиатрии. Но нельзя, пользуясь знаниями психиатрии, шельмовать психиатрию и психиатров ради своих психологических, политических, меркантильных и прочих выгод.

     Когда-то демократическая печать ругала Н.А. Некрасова за то, что он в Английском клубе прочитал хвалебные стихи Муравьёву-вешателю. Некрасов ответил стихами, которые при его жизни не печатались. Они начинаются словами, которые могла бы сказать нашему обществу отечественная психиатрия:

«Зачем меня на части рвёте,
Клеймите именем раба?..
Я от костей твоих и плоти,
Остервенелая толпа!»

         Обществу нужно понять простую истину: злоупотреблений в психиатрии не больше, чем в других медицинских специальностях, а злоупотреблений в медицине не больше, чем в целом по стране. Если уровень коррупции в стране высок, то и профессиональных злоупотреблений много. Когда своими профессиональными возможностями торгуют все, кто только может, врачи не остаются белыми и пушистыми. Они «от костей и плоти» своего общества и потому торгуют своими знаниями, умениями, диагнозами, группами инвалидности, больничными листами, украденными медикаментами и всем чем придётся, чтобы не отстать по уровню жизни от тех, от кого они не отстают по уму, образованию и желанию жить хорошо. Личностные особенности, такие как жадность, честность, гордость и прочие, вносят коррективы в объёмы торговли профессионалов, но объёмы торговли зависят от места на служебной лестнице. Чем выше должность, тем больше служебных возможностей и жирнее навар. Год работы главного врача принесёт навара больше, чем век жебракування украинским психиатром. А день работы Президента…

      Если я предположу, что по количеству профессиональных и служебных злоупотреблений, по объёмам мздоимства Украина обогнала СССР, то я буду неправ? Если прав, то почему не слышно криков о «злоупотреблениях психиатрией»? Их ведь должно быть больше! Куда подевались крикуны? Куда исчезли «узники»? Почему-то никто из сегодняшних психически здоровых покупателей психиатрических диагнозов и групп инвалидности не кричит «караул»?! Наоборот, они радуются тому, как хорошо пристроились: получают по группе инвалидности халявные деньги, делятся ими с врачами, нигде не работают или работают без оформления трудовой книжки. Попасть в число таких «узников психиатрии» особенно стремятся чернобыльцы и лица, перенесшие производственные травмы, ибо пенсии их исчисляются тысячами.

      Сравнение оснований для прошлых антисоветских криков и сегодняшнее молчание, сравнение уровней профессиональных злоупотреблений в СССР и сейчас говорит о том, что советских психиатров оболгали, ошельмовали, использовав в идеологической борьбе национальные, ценностные расхождения в психиатрии. После распада Союза крики стихли.

                ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

     Уже в начале 20 века психиатры понимали, что «душевные расстройства, требующие помещения в больницу» в меньшей степени «мешают жизни и работе людей здоровых», чем те «формы нервной недостаточности», жертвы которой «не выключаются из жизни и могут, таким образом, задерживать общество в его поступательном движении или даже отвлечь его с этого пути, если они достаточно многочисленны».

    «Не подлежит никакому сомнению, что эта опасность в настоящее время сильнее, чем когда-либо. Типографские чернила и пути сообщения выносят на поверхность общественной жизни таких психопатов, о которых раньше нам едва ли пришлось бы слышать» (19).

     Яркой демонстрацией «задержки общества в его поступательном движении» является антипсихиатрическое движение. Миллионы рассказывают страшилки о психушках, вовсе не подозревая в чью дудку дуют, чей взгляд отстаивают. Они не понимают, кому выгодно, чтобы общество потеряло доверие к психиатрам и утвердилось во мнении, будто в психбольницы сажают здоровых.

     Сейчас к типографским чернилам и путям сообщения добавились пути общения, фиксации увиденного, услышанного, восхищающие своим удобством и дешевизной. Почти у каждого есть мобильный телефон с камерой и доступ к Интернету. Применение психотропных препаратов в течение последних 60 лет затормозило и уменьшило неминуемый ранее для больных распад психической деятельности. Успехи психиатрии сохранили обществу миллионы личностей и умов. Когда психиатрам удается полностью восстановить больную психику, то вчерашние «марсиане» и «диссиденты» извиняются за словесную и физическую агрессию и благодарят психиатров за лечение. Когда же улучшение частичное, когда от лекарств «диссидент» не слышит голосов и спецслужбы не следят за ним, тогда «диссидент» ругает психиатров за насилие, тюрьму и уколы. Он не критичен к своим болезненным переживаниям и считает, что голоса прошли не благодаря лечению, а потому, что спецслужбам сейчас не до него.

     Если бы действительно имелись злоупотребления психиатрией, то при нынешнем техническом уровне их можно устранить за пару недель. Например, Томас Сас и К утверждают, что психические расстройства - это выдумки психиатров. Отлично. Размещаем в любой наблюдательной палате любой психиатрической больницы мира камеры и транслируем «выдумки психиатров» по телевизору и в Интернете. Потом наказываем, либо психиатров за выдумки, либо Т. Саса за многолетнюю ложь, за нарушение врачебной тайны, за моральный ущерб больным и т. д. Любому здравомыслящему человеку достаточно беглого взгляда на пациентов наблюдательной палаты, чтобы понять, что они больны.

     Почему никто не требует от психиатров фиксировать диагностические и лечебные беседы на видеокамеру? Ни одна антипсихиатрическая организация видеокамерами психиатрические больницы не спешит оборудовать. Зафиксировали на видео здоровье «узника психиатрии» и привлекли психиатров к ответственности. Но записывать на видео «узников психиатрии» в момент поступления в психиатрическую больницу значит разрушать антипсихиатрический бизнес. Я бы уже сейчас поставил в приёмные покои психиатрических больниц видеорегистраторы. С ними шельмовать психиатрию и психиатров гораздо сложнее.

    Великому коту Базилио и прекрасной лисе Алисе судьба, наконец-то, улыбнулась в 20-м веке. Они встретили богатенького Буратино, сбежавшего из психиатрической больницы. Теперь они ничего не делают, только ругают психиатров. Отъелись, приоделись. Буклеты издают, конгрессы проводят. Обнявшись, поют на берегу тёплого моря:

Покуда есть на свете дураки,
Обманом жить нам, стало быть, с руки.
                … На дурака не нужен нож,
Ему с три короба наврёшь -
И делай с ним, что хошь!

     Как-то Герцен в «Письмах из Франции и Италии» жаловался на дух «демократического православия», пропитавший среду высланных участников революции 48 года. Он писал, что «у них учреждена своя радикальная инквизиция, свой ценз для идей… . Цензура демократическая губит нравственно, обвинения ее раздаются… не из прокурорского рта, а из дали ссылки, изгнания, из мрака заточения; приговор, писанный рукой, на которой виден след цепи, отзывается глубоко в сердцах, что вовсе не мешает ему быть несправедливым» (21).

     В 1991 году, как в 1917 году, как и в 1848 году, все, что шло из тюрем, эмиграции воспринималось как истина, взахлёб и без раздумий. Только в конце 20 века в меню «страдальцев» появилось новое блюдо - «узники психиатрии».         

      Приговор отечественной психиатрии, написанный мошенниками и подписанный психически больными, глубоко отозвался в сердце нашего милосердного, но легковерного общества. Коты и лисы подхватили его, почуяв наживу. Недолеченные «мученики и страдальцы» неустанно слагаются свои предания. А мы в своих суждениях о людях и мире по-прежнему опираемся на эмоции, и считаем правыми тех, кто громче визжит и глубже себя царапает. Может быть, потому мы и остаёмся рынком дешёвой рабочей силы для отечественных и международных котов и лис?

ЛИТЕРАТУРА:

1. Каннабих Ю.В. История психиатрии. М., Гос. мед. издат. 1929.

2. Юдин Т.И. Очерки истории отечественной психиатрии. М., Медгиз. 1951.

3. Морозов Г.В., Лунц Д.Р., Фелинская Н.И. Основные этапы развития отечественной судебной психиатрии. М., Медицина. 1976.

4. «Обозрение психиатрии и медицинской психологии имени В.М. Бехтерева». 1991. №1. Ленинград.

5. Смулевич А.Б. Малопрогредиентная шизофрения и пограничные состояния. М., Медицина. 1987.

6. Семичов С.В. Антипсихиатрическое движение, его современное состояние // Медицина и идеология. М., Медицина. 1985.

7. Комментарий к докладу «Оценка последних изменений в советской психиатрии», подготовленному делегацией США по результатам визита в СССР (февраль-март 1989 года).//Психиатрия в СССР.-1990.-№1.-С. 165-176.

8. Сас Т. Фабрика безумия: (сравнительное исследование инквизиции и движения за душевное здоровье). Екатеринбург: Ультра. Культура, 2008.-512 с.

9. Медицинский реферативный журнал. Раздел 14. №3. М., 1990.

10. Руководство по психиатрии. Под ред. Г.В. Морозова. М., Медицина. 1988. т. 1.

11. Ленин В.И. ПСС. т. 18. с.131.

12. K.W.M. Fulford, M. Broom, G. Stanghellini, T. Thornton. Looking with both eyes open: fact and value in psychiatric diagnosis? World Psychiatry, June 2005; 4: 2, pp. 78-86.

13. К.У.М.Фулфорд, М.Брум, Дж.Стангеллини, Т.Торнтон. Взгляд обоими глазами на факты и оценки в психиатрическом диагнозе?//Обзор современной психиатрии.-Вып.26.-2005.

14. К.У.М.Фулфорд, М.Брум, Дж.Стангеллини, Т.Торнтон. Глядя обоими открытыми глазами: факты и ценности в психиатрическом диагнозе?//Независимый психиатрический журнал.-2006.-№2.

15. Journal of neurology, neurosurgery and psychiatry. August 2006, Volume 77, Supplement 1.

16. Доклад делегации США «Оценка последних изменений в советской психиатрии» помощнику Государственного секретаря США по правам человека.//Психиатрия в СССР.-1990.-№1.-С. 57-164.

17. Морозов Г. В. , Шумский Н. Г. Введение в клиническую психиатрию (пропедевтика в психиатрии). – Н. Новгород: Изд – во НГМА, 1998. – 426 с.

18. Psychiatric dictionary. Third edition. Hinsie L.E., Campbell R.J. New York. Oxford university press. 1960.

19. Бумке О. Культура и вырождение. Изд. М. и С. Сабашниковых.-1926.

20. Чиж В.Ф. Учебник психиатрии. СПб., Киев, 1911. с. 104 // Круглянский В.Ф. Психиатрия: история, проблемы, перспективы. Минск, Вышэйшая школа. 1979.

21. Герцен А.И. Сочинения в 9-ти томах. М., Худ. лит. 1956.-т. 3.