Пятидесятилетие Геннадия Степановича Бородавкина товарищи по цеху отметили на широкую ногу. Сначала в Красном уголке, где все произносили поздравительные речи. Директор завода вручил почётную грамоту. Начальник цеха – грамоту и десять рублей премии. Профорг – грамоту и хрустальную вазу. В партии Бородавкин не состоял, а то бы одной грамотой было больше.
Потом выпили в кабинете начальника цеха. Потом Степаныч пригласил всех домой. Выпили дома. На следующий день приехала вся родня, и началось всё сначала. Остановились через неделю. И не то, что бы это непривычно было для Геннадия Степановича. Пил он, вообще-то, каждый день. Вот сколько работал на заводе железобетонных изделий, слесарем сначала, а теперь мастером на печи обжига известняка, столько и пил. Но начальство его ценило. Был у него талант руководителя среднего звена. Организатор он был хороший. Готов был неделями ночевать на заводе. За словом в карман не лез. Иногда такое заворачивал – у старых кочегаров уши в трубочку сворачивались.
Однажды в ночную смену Надька Тонкова уснула на рабочем месте. А в это время, барабан транспортёрной ленты заклинило и горячая известь из печи обжига грудой скопилась да деревянном полу галереи. Галерея вспыхнула.
Когда пожар потушили, Бородавкин с Надькой такую «беседу» провёл, что та в слезах прибежала к начальнику цеха и целый час у него в кабинете рыдала, а он её водой из графина отпаивал. Она всё пересказывала начальнику, что с ней Степаныч обещал сделать, если это ещё раз повторится:
- И такая, говорит, ты и сякая! И туды, говорит тебя, и сюды! А ещё, говорит, надо тебя так и эдак!
Молодой начальник подпрыгивал вокруг неё со стаканом воды и причитал:
- Надежда Константиновна, прошу вас, не надо мне всё это пересказывать! Прошу вас, успокойтесь! Не надо про это!
Не мог он воздействовать на Бородавкина. Тот был авторитет. Начальник цеха его даже вместо себя посылал в заводской отдел снабжения, если нужно было срочно что-то «выбить» для цеха. Геннадий Степанович все детали и механизмы называл производными наименованиями от нецензурных слов и поэтому брал с собой механика, у которого было средне-техническое образование. Собираясь к снабженцам, Степаныч говорил ему:
- Пойдём, академик! Я буду просить, а ты будешь переводить этим, так их перетак, чтобы поняли, что нам надо.
Он врывался в отдел снабжения, как Чапаев на лихом коне в стройные ряды ненавистных каппелевцев. Эмоционально, с натянутым нервом объяснял снабженцам, кто они такие, до чего они довели завод и где будет их место, если они сейчас же не снабдят его родной цех самым необходимым. Снабженцы – те, кто не успел выскочить из кабинета – лихорадочно записывали в ежедневники, что требовал Степаныч и, естественно, всё находили, чтобы второй раз с ним не встречаться.
Так что, бесполезно было на Бородавкина жаловаться. Он был незаменим, носился по цеху с обветренным и красным от известковой пыли лицом и торчащими вверх, от той же извести волосами, от чего вид у него был лихой и придурковатый, что очень нравилось начальству. Ну а для рабочих, для рабочих у него было слово! К каждому мог подобрать ключик, ну и с каждым выпить, естественно, не без этого.
А вот к пятидесятилетию Геннадий Степанович решил пить бросить. Так и сказал Нине, своей жене:
- Отпраздную «полтинник» и ша! Завязываю.
После, как отпраздновал, вышел на работу и действительно – не пьёт. Говорить стал спокойнее, но зато придирчив стал по каждой мелочи. Смеяться совсем перестал. Одно слово трезвенник. Так прошла неделя.
Вышли они с женой в пятницу после работы из цеховой душевой. Оба румяные, чистенькие. У Степаныча волосы ещё мокрые, назад гребешком аккуратно зачёсанные. Идут мимо слесарки. Из дверей выглядывает Васька Трошин и кричит:
- Степаныч! Тут флянцы притащили из ремонтного цеха, куда их такие?
Бородавкин жене говорит:
- Иди Нина, я сейчас быстро разберусь и тебя догоню.
Заходит в слесарку, а там не флянцы, там бутылка с зелёной этикеткой на столе и слесарюги – провокаторы уже сто грамм налили и протягивают.
- Держи, Степаныч, за компанию. Аванс ведь получили!
И тут на Бородавкина словно затмение нашло, хочет послать их подальше, завязал ведь он. А язык совсем другое говорит:
- Наливай полный! Мне быстрее надо жену догонять.
Ему полный стакан налили. Он хлопнул его залпом. Рот открыл, из глаз слёзы. Еле отдышался. Водой запил.
- Чего не предупреждаете, что спирт?
- Так ты и не спросил даже!
Степаныч закурил «беломорину», поговорил пять минут, почувствовав, как спирт в организме расходится. И вдруг отключился. Развезло его с устатку и не евши. Ну, что ты будешь делать! Доставлять надо домой Степаныча. Вызвал бригадир слесарей из цеха технологическую машину ЗИЛ – 555. Погрузили мастера в кабину. Шофёру строго-настрого наказали довести до самого дома!
Водитель подъехал к частному дому Бородавкиных быстрее автобуса. Пока тот идёт с остановками! Дома никого нет, замок висит. Он открыл калиточку из штакетника. Занёс Степаныча и положил на крылечко. Чтобы голове было удобно, половичок подложил.
Подходит Нина Бородавкина к дому и видит издалека – лежит кто то у них на крыльце в яркой жёлтой рубашке, точь в точь такой как у Генки. Неуж-то он? Да быть не может! Ведь он на заводе остался. Заходит во двор – точно Генка! Как успел, паразит, за пятнадцать минут в усмерть напиться, да ещё вперёд её домой прибежать? Такое её зло взяло, что хлопнула она его авоськой по загривку и оставила спать на крыльце.
Лето летом, а ночи-то прохладные. К полуночи Степаныч проснулся от холода. Встал, отряхнулся. Вспомнил, как пил в слесарке. Хорошо, хоть ребята привезли, а домой заносить не стали. Авось Нинка не догадается.
Постучал раз, второй. Нина подошла:
- Кто там?
- Это я, Нина!
- Так, где же ты был-то?
- Где-где! Авария на заводе. Полночи кувыркались!
Обида и злость наполнили сердце Нины Бородавкиной – обещал ведь завязать, какие клятвы давал!
- Сейчас, Гена, ты у меня покувыркаешься!
Степаныч шагнул через порог. Удар сковородкой в лоб выключил его до утра.