Он оказался совершенно непохожим на того, чей образ создала пресса, освещая самый нашумевший процесс последнего времени. Заметки под броскими заголовками: «Илльский Мясник», «Нелюдь из ада», сопровожденные зарисовками из зала суда, явили обывателю жуткий облик нечеловека, обладающего, по какой-то нелепой прихоти природы, всеми присущими человеку чертами. Сорок три несомненно доказанных инцидента (убийства, расчленение, каннибализм), признанная авторитетной комиссией невменяемость, приговор в виде пожизненного заключения – все это никак не похоже на то, что я вижу перед собой.
Проблеск интереса к этому делу случился, когда за ужином в приватном разговоре о событиях последнего дня процесса, мой давнишний знакомый судебный репортер W (я умышленно не называю имен) отметил любопытную метаморфозу, произошедшую с подсудимым во время произнесения обвинительной речи.
- Представьте себе, R, - сказал он мне, промокнув губы салфеткой, - эта старая перечница, будто бы не зная о его сомнамбулическом состоянии, требует внести в зал суда зеркало! Зеркало из той самой комнаты. В качестве вещественного доказательства или черт знает еще зачем!
- Это его стиль, - сказал я. – Именно потому он настолько популярен. Работает на эмоциях присяжных.
- Бросьте! И так все было ясно. Случай для наших мест уникальный. Единодушное одобрение всем составом.
- Публика, - подсказал я.
- Что публика? Все жаждут крови и они, признаюсь, правы. Чертовски жаль, что казнить его не представляется возможным!
- Dura lex, - напомнил я. – Так что с зеркалом?
- Вот здесь и случилось нечто странное! Пристав внес зеркало, а наш обвинитель со всем пафосом, который только возможно вообразить, предложил подсудимому сказать, не видит ли он в нем своих жертв. Думаю, этим он хотел подчеркнуть его эгоцентризм.
- И?
- Его как будто включили! Знаете, вот эти расхожие выражения: «в глазах мелькнула работа мысли», я ведь пристально наблюдал за ним весь процесс, и готов поклясться, что… Нет, мне сложно описать произошедшее. Скажу одно. Он преобразился. Как будто кто-то другой вдруг оказался на скамье за долю секунды! От полнейшей апатии до вполне осмысленного поступка!
- Что же?
- Вскочив, он разбил зеркало.
- Это показалось вам необычным? Я читал о приступах беспричинного буйства, овладевавших им.
- Да. Но здесь было совершенно по-другому. Никаких наручников, смирительной рубашки, инъекций, длительного перерыва в заседании. Разбив зеркало, он тут же взял себя в руки, позволил наложить бинты и был, вне всякого сомнения, спокоен. Я бы сказал, что после произошедшего вид у него был умиротворенным. Приговор он выслушал со вниманием и, мне показалось, с облегчением.
- Странно, - сказал я. – Учитывая тяжесть приговора.
- Странно другое. С этого дня он заговорил.
Именно это обстоятельство (появившийся интерес к делу и хорошие связи в пенитенциарной системе вторичны) и привело к тому, что сейчас он сидит напротив меня, вытянув перед собой руки. Запястья перехватывают стальные кольца, каждое из которых соединено недлинной цепью с кольцом, закрепленным в середине стола. Несмотря на это, сидит он расслабленно, с интересом рассматривая меня. В глазах его вежливое, благожелательное внимание. В комнате кроме нас никого нет, но в соседнем помещении за зеркалом Гезелла (в него он смотреть явно избегает) за нами наблюдает трое вооруженных людей. Его правая кисть до сих пор в бинтах.
- Не беспокоит? - интересуюсь я. Мы уже знакомы, сегодняшняя встреча вторая. Позавчера мы общались недолго, в основном на общие темы, как-то условия содержания и перспективы в них что-либо изменить. Я для него некто обладающий полномочиями, хотя это, разумеется, не так.
- Благодарю, - отвечает он, - все в порядке.
Я раскладываю на столе письменные принадлежности. Моя задача разговорить его, постараться понять, что сделало чудовищным монстром этого человека с образованием и достатком, человека с некогда безукоризненной репутацией, человека кого-то любящего и кем-то, несомненно, любимого. Зафиксировать им сказанное.
- Это хорошо, - говорю я. – Есть ли у вас какие-то пожелания? Просьбы?
- Просьбы? – удивляется он. – Нет. Впрочем, одна…
- Слушаю.
- Я расскажу вам то, что произошло со мной. Свою просьбу я изложу после.
Признаюсь, я удивлен. Тому, что дело так быстро пошло на лад. Мне не понадобилось ничего из моего обширного арсенала, наработанного постоянной практикой общения с подобным контингентом, он сам согласен работать. Это – удача. Хотя, посмотрим. Я с готовностью подвигаю ближе к себе бумагу, беру карандаш. Минутная пауза.
- Задумывались ли вы когда-нибудь о природе зеркал? – спрашивает он, наконец. – Нет, уверен, что нет. В лучшем случае школьный курс физики.
- В университете я прослушал курс органической химии, - уточняю я.
- Поверьте, все намного сложнее, - говорит он, вздыхает, явно собираясь с мыслями, и повторяет, - намного!
* * *
- Знаете, это было обычное утро обычного осеннего дня. Я проснулся довольно поздно - вечером засиделись с друзьями за игрой в покер - каких-либо срочных дел у меня не намечалось, а потому я не торопясь встал, приготовил кофе и отправился в ванную комнату, совершить утренний моцион. Бреясь, я ощутил одну странность. Нелепицу, которую счел вначале последствием излишне выпитого накануне спиртного.
Согласитесь, что рассматривая себя в зеркале, мы всегда (я подчеркиваю – всегда!) отождествляем себя со своим отражением. Меняясь с возрастом, мы, тем не менее, редко находим возрастные изменения в себе, привыкая к ним постепенно, день ото дня, оставаясь для самого себя тем, кем хотели бы являться. Мы отмахиваемся, не замечая, от проступающей на висках седины, появляющихся в уголках глаз морщин – мы всегда остаемся на каком-то одном определенном уровне, ощущая себя, прежде всего, самим собою. Это также естественно, как дышать, это - на уровне элементарных рефлексов. В то утро рефлексы дали сбой.
Это очень странное ощущение, но мое отражение воспринималось мною как-то отстраненно. Мгновениями я не воспринимал его собою. Нет, оно по-прежнему повторяло за мной всю мою мимику: двигало скулами, жмурило поочередно глаза, закусывало верхнюю губу – все было как всегда! Но что-то было не так! Слегка кружилась голова, я перекрыл теплую воду и, дождавшись холодной, ополоснул лицо.
Все изменилось еще больше, когда я снова взглянул в зеркало. На меня смотрел… не я. Вернее, то, что смотрело на меня из прозрачной глубины, мною не было. Оно выглядело точь в точь как я, было одето в ту же одежду, что и я, оно смотрело на меня моими глазами, но я не ощущал, не воспринимал его собой. Понимаете? Ошеломленный, я протянул руку и коснулся рукой зеркала. Отражение осталось неподвижным, лишь в его (не моих!) глазах плясали мне не знакомые дьяволята. Я судорожно сглотнул вязкую слюну и сипло выдавил из внезапно пересохшей гортани: «Что это?» Отражение издевательски ухмыльнулось. Его губы шевельнулись, явно произнеся какую-то фразу, но я ничего не услышал. Вы когда-нибудь слышали звуки с той стороны зеркала? Сегодня я точно знаю, что с той стороны не слышно ни звука отсюда.
Отражение (я?), скривившись, произнесло целую фразу, затем еще одну. Судя по всему, ответа оно не ожидало – теперь я уверен, оно все знало и только выжидало годами возможность поменяться со мной местами. Представьте себе степень моего шока, когда я в зеркале поднял руку, помахал ею мне и, развернувшись, стал удаляться от меня к видневшейся в глубине зеркала двери. Я стоял и тупо смотрел ему в спину, неосознанно подмечая незнакомые мне ранее детали в посадке моей головы, осанке, походке. Лихорадочно я вцепился в край раковины, а в голове проносились обрывки каких-то дичайших мыслей. Взгляд от зеркальной поверхности передо мной я отвести был не в силах. Там открылась дверь, я обернулся, еще раз помахал мне рукой и… Выйдя, закрыл ее за собой. В зеркале передо мной теперь отражалось… нет, тут другое. Зеркало передо мной теперь зеркалом не было. Это было «окно» в мою ванную комнату. Пустую, если не считать предметов интерьера.
Не знаю, какое время я пребывал в состоянии тяжелейшей прострации. Я пытался убедить себя, что на меня нашло всего лишь временное умопомрачение, но зеркало, взгляд от которого я не отрывал, по-прежнему не отражало меня. Быть может, подумал я вдруг, все дело именно в этом зеркале? В другом все будет как прежде? Что ж, это надо было проверить! Я, не отворачиваясь, осторожно, стал пятиться к выходу. Нащупал ручку двери, провернул ее и выскользнул из ванной комнаты.
Так я попал в коридор.
Мне и сегодня – а я провел в нем достаточное время – до конца непонятна его суть. Наверное, это некий проводник между тем, что я называю условными и безусловной реальностью. Оказалось, что в нем можно было находиться бесконечно долго, но его однообразие сводило с ума не меньше, чем то, что происходило со мной потом за бесчисленными дверями, в которые я имел неосторожность входить. Впрочем, был ли у меня выбор?
Наверное, вы уже поняли, что выйдя из ванной комнаты, я оказался вовсе не в своем доме. Закрыв дверь, я обернулся и обнаружил перед собой нечто удивительное. Бесконечность, ограниченную двумя параллельными друг другу, иллюзорно сходящимися вдали стенами. Выложенный каменными плитами пол, потолок, еле угадывающийся в скудном свете, непонятного происхождения. Стены были тоже каменными и замшелыми. Древними. Кое-где на стенах проступали непонятные мне рисунки, состоящие из сплетенных между собою многоугольных фигур. Что-то неприятное было в этих знаках, что-то отталкивающее. Знаете, это как смотреть на некое уродство – и внутри все замирает от отвращения, и взгляд отвести невозможно.
Все это было настолько неожиданным, что недавнее событие с исчезновением моего отражения отошло на второй план! Пораженный, я вспомнил о нем далеко не сразу, а когда вспомнил, то, посмотрев назад в расчете хоть на что-то, связывающее меня с еще недавним… В общем, я не увидел двери, из которой вышел. Там, за мною, была все та же бесконечность, среди которой пребывал я.
Делать нечего – я пошел этим коридором. Куда? Я не знал. Гулкое эхо моих шагов отражалось слева, справа и сверху, движения воздуха не ощущалось. Наверное, я прошагал не один километр вдоль однообразных стен, как вдруг в полумраке различил в одной из них темный проем. Ускорив шаг, я приблизился. Дверь! Наконец-то, подумал я! Несчастный глупец.
За дверью была целая анфилада комнат. Сырых и запущенных. Старая потрескавшаяся мебель, рассохшиеся деревянные половицы, клочья паутины во всех углах и мутные, запыленные зеркала, меня не отражавшие, но отражавшие то, чего не было в этих совершенно безлюдных комнатах. Какая-то расплывчатая фигура неторопливо пересекла залу, тени странных существ прыгали со стены на стену.
Очередная загадка, но обратно в коридор я попасть уже не мог. Пропустившая меня сюда дверь оказалась намертво закрытой. В следующей комнате кто-то, неопределимый во мраке, жадно разглядывал меня из глубины соседней. Этот кто-то (я чувствовал это всей кожей) – обладал неимоверной массой и еще более неимоверной злобой. «Я это Быхм! – снова это ощущение пробежавшими обжигающими мурашками. Низкочастотное, гудящее в голове. – Я коричневый, я бурый! Я коричнево-бурый! Быхм! Быхм!»
Сломя голову, я бросился прочь оттуда. За мной – тишина. Череда комнат сменила друг друга. Тяжело дыша и нервно озираясь, я остановился в одной из них, спрятавшись за каким-то шкафом. Ничего. Совершенно ничего. Никакого бурого Быхма в поле зрения. Идея (сознаю, это была глупая идея) пришла внезапно. Поискав глазами, я нашел очередное мутное зеркало и, подойдя, посмотрел в него. «Быхм! – снова гул в моей голове и ощущение, как будто неосязаемое нечто разглядывает меня с гораздо более близкого расстояния, чем прежде. Разглядывает, плотоядно облизываясь и тяжело посапывая. – Быхм это голодный! Быхм!»
Меня начали есть заживо в пятом по счету зеркале. Знаете, этого не передать никакими словами, но эта боль, эти звуки чавканья моей плотью в чьей-то пасти, этот запах крови, запах моего страха… Скажу одно, хорошо, что я не видел того, кто пожирал меня. Ступни, кисти рук, половые органы. Когда мне рывком выдрали нижнюю челюсть, я отключился.
И очутился в своей ванной комнате. Да-да, в своей ванной комнате. Перед зеркалом, в котором обнаружилось мое отражение. Занятое свежеванием чьего-то трупа и в мою сторону не смотрящее. Не обращая на меня внимания – будьте уверенны, я из всех сил пытался его привлечь, не смотря на приступы тошноты – он (теперь исключительно «он», не я!) занимался своим делом, а когда закончил, тщательно прибрался в помещении. Затем покинул его. Я же снова остался наедине сам с собой и провел в этом приятном обществе довольно продолжительное время. Пытаясь хоть что-то понять, разобраться хоть в чем-либо, в конце концов, хоть немного успокоиться.
В конечном итоге, я вновь вышел в коридор. Все те же стены, все те же многоугольные фигуры с загадочным смыслом, который все-таки стал понятен мне, когда напротив той самой двери, в которую я вошел в первый раз, вместо многоугольника появилась очень натуралистичная фреска. Нечто бесформенное, буро-коричневого цвета, лакомилось чем-то, напоминающим человеческий обрубок.
За следующей дверью была ночь. Вы поражены? Не удивляйтесь, вторую дверь я открыл после очень долгого блуждания в коридоре. Невыносимо долгого, я бы сказал. Итак, там была ночь, а в ней притаился лес. В нем все было жутким. Казалось, он умер давным-давно: мертвые деревья, чьи безлистные ветви напоминали скрюченные пальцы, рассыпающийся в труху валежник, седой мох. Почему-то пахло прелью, хотя листья, осыпавшиеся с деревьев, истлели в прах. Цепляясь за деревья, в небе висела тусклая луна, похожая на чье-то полуобглоданное лицо.
Мне очень не понравилось в этом лесу и, продираясь через колючий кустарник, я стремился выбраться из него как можно быстрее. Даже после первой двери я не понимал, насколько тщетны предпринимаемые мною усилия.
Лес понемногу редел. Я совершенно потерял ориентацию, чертовски устал и когда, наконец, вышел к руслу пересохшего ручья на его краю, то в изнеможении опустился на землю. Мне нужен был отдых. Вокруг – ни души. Белели в дали остовы деревьев. Луну затянули облака и стало еще темнее, чем прежде. Когда я немного отдышался, то с удивлением обнаружил, что деревья вновь обступили меня со всех сторон. Поднялся ветер. Под его порывами мертвые ветви-пальцы принялись раскачиваться, скрипеть, и в этом скрипе я ощутил неприкрытую угрозу. «Мы это Шах-ммс! – снова ощутил я послание. На этот раз шелестящее. – Мы это шамуа! Ты это мы! Шах-ммс!»
Я почувствовал, что начал прорастать. Адская боль пронзила мои стопы, когда что-то вырвалось из них, буравя почву под ними. Сотни корешков кремового цвета опутали нижнюю часть моих ног, стремительно утолщаясь, твердея и не давая ступить ни шагу. Ядовитый плющ вырвался из-под моих ногтей, начисто сорвав их. В легких что-то лопнуло, созрев и набирая силу, поползло вверх, заполняя собою гортань, мешая дышать. Я успел почувствовать, как вытек мой левый глаз, а из пустой глазницы тянулась, все удлиняясь, лоза. Затем, недостаток кислорода притупил ощущения, спустя еще какое-то время мозг милосердно отключился.
Я снова был в своей ванной комнате. Невредимый, но запомнивший все. Вы знаете, что такое фантомные боли? Я в полной мере ощущал нечто подобное во всем теле, но это не помешало мне тут же броситься к зеркалу. Там снова был он. И снова занимался тем же, что и в прошлый раз. Снова избегая смотреть в мою сторону.
Наверное, я понял все именно тогда, в это свое второе «возвращение». Это был какой-то ритуал. Ритуал, позволяющий ему оставаться в моей безусловной реальности, и не позволяющий мне выбраться из его. Условной. Точнее, условных – ведь их было бесконечное множество. Я был за сорока тремя дверями и умирал за каждой из них. Я часто думаю, что счет этим дверям мог идти на сотни и тысячи, но мне повезло. В сорок четвертый раз я увидел, наконец, его глаза. Теперь я здесь.
После всего, что произошло, мне не страшно провести остаток своих дней в изоляции. Я знаю, как могло быть иначе, и отчасти понимаю его – того, кто провел там, в том жутком зазеркалье всю мою прежнюю жизнь. Его, обреченного провести там оставшуюся.
* * *
Он сидит напротив меня, совсем не взволнован и полон спокойствия. Его рассказ окончен, и я разминаю пальцы, уставшие записывать сказанное им. Передо мной лежит стопка исписанных листов бумаги, карандаш укоротился наполовину. Невероятный рассказ, впрочем, он подтверждает выводы психиатрической комиссии. Благоприятные для него выводы, если учитывать тяжесть содеянного им.
- Устали, - спрашиваю я.
- Немного, - отвечает он.
- Вы говорили о некоей просьбе, - напоминаю я.
- Да-да, конечно, - он глубоко вздыхает. – Вам сложно принять все, что я рассказал. Это расходится со здравым смыслом, вашим жизненным опытом и вашей верой. Моя просьба проста.
- Я слушаю?
- Взгляните, - он, не поворачиваясь, показывает в сторону зеркала Гезелла. – Посмотрите туда. Что скажете?
Скептично улыбаюсь, киваю ему в знак согласия и, повернув голову влево, удовлетворяю его пустячную просьбу. В глубине зеркала отражается часть комнаты, широкий стол и два человека, сидящие друг напротив друга. Один из них я. Человек напротив меня совсем не похож на моего визави. Он полностью соответствует тому, что было преподнесено в заметках под броскими заголовками: «Илльский Мясник» и «Нелюдь из ада». Соответствуют ему и виденные мною ранее зарисовки из зала суда. Он пытается освободиться от стальных колец, сковывающих его руки, но они прочны, а плоть на руках нет – по столу растекается лужица крови. Но не кровь пугает меня почти до обморока и не внезапная перемена в облике моего собеседника.
Сердце мое останавливается, когда сидящий напротив него в зеркале я вдруг улыбается мне и, подняв в приветствии руку, затем указывает на меня пальцем.