"Гала, Гала, ну о чем ты мовишь? Я шо-то не бачу. Каки таки расходы? Дядька скоренько помрет, мы все и поделим", - бурным потоком льется певучая украинская речь из уст дородной лифтерши. Не понятно даже, как на этом чудном диалекте можно говорить такие гадости. Она думает, что я ничего не понимаю, а потому выдает семейные тайны одну за другой.
"Дьякую",- коротко роняю я на выходе из ее законной 12-часовой вотчины - больничного лифта и, будто стесняясь услышанного, не смотрю на изумленно перекошенное лицо и вытаращенные глаза бабы.
И в общем понятно, что это- больница, мир довольно жесткий, часто даже безразличный, он насквозь пронизан холодным светом кварцевых ламп и звоном безжалостной хирургической стали. Однако, надежда на то, что никто не будет так же ждать моей смерти, как ждут смерти неизвестного мне украинского "дядьки", все же побеждает.
День первый
Крупный, заросший недельной щетиной дед трясясь прошамкал по коридору. Каждого, кто попадался ему на пути, он дрожащим голосом вопрошал:"Вы не скажете, где здесь делают ДМК?".Большинство больничных обывателей, впервые слышащих эту странную аббревиатуру, отрицательно мотают головой. Кто-то показывал в дальний конец коридора, но, как только дед все-таки доплетался до, как ему казалось, конечной точки своего долгого маршрута, оказывалось, что и там не было загадочной процедуры. Оттуда многострадального путешественника гнали в другой конец. Вот так он и ходил: оттуда-сюда, отсюда-туда. Наконец кто-то из сжалившихся медсестер подсказал,что ни на этом этаже, ни во всей больнице, ни,вообще, в мировой медицине такой методики проведения процедур никогда не было и нет.
Бедный дед растерянно моргая устало опустился на коридорную скамейку. И уже тут сердобольные старушки надоумили ,что с его нервами надо проходить не ДМК, а ЭКГ. Обычная лавочка стала местом невероятного озарения - сродни Ньютоновской яблоне - бледное лицо деда осветилось вспышкой внезапной догадки. Обрадованный, он вспомнил, что посылали его именно на ЭКГ и что в больнице этой он лечит действительно сердце.
Умиротворенный, занял он свое законное место в очереди между добрейшими старушками и очередным заплутавшим.
Более ничем, кроме чуда озарения почти счастливого деда и коварства малороссийской лифтерши, день не запомнился. Но ведь и это не мало для провинциальной городской больницы, правда?
Дни со второго по восьмой пролетели в каком-то почти военном кошмаре, только вместо занятой и удерживаемой вражеской позиции была обычная больничная койка. Мой оперирующий хирург, по меткому выражению мед.сестер и санитарок прозванный "неуловимый Джо", профессор и большой молодец, умотал на очередную конференцию, оттягивая и без того долго ожидаемую операцию. А потому на эти дни койко-место превратилось в стратегический пункт или высотку противника, которую я должен был удерживать.
Домой меня, впрочем, отпустили (зачем впустую мучить пациента, не зря же клятву Гиппократа давали), но велели свято помнить и чтить лозунг: "Главное для нас - это занять койку!"
День девятый
Ну и зря. Лозунг я помнил , а заветную койку все равно потерял - на ней теперь лежал деда Вова. Деда Вова - инсультник. Наполовину разбитый параличом и мало что соображающий, он шатаясь бродил по пустой квартире. Самым любимым пунктом бесконечных хождений - по квартире, как по мукам - была кухня, где он благополучно и навернулся, растеряв остатки соображения и адекватности.
Теперь заняв мою коечку у окна, он матерился на несчастную мать, вынужденную выхаживать сына до смерти. Причем пока не вполне было ясно, чьей именно.
Занимаю соседнюю, сиротливо оставленную другим дедом "высотку". Мой предшественник благополучно помер, что является в больничных кругах приметой самого паскудного свойства, однако, других свободных коек не предвидится - выбирать особо не из чего.
Мед.сестра Нурия - вопреки названию своей, безусловно, нужной профессии - совсем не похожа на доброго заботливого родственника, отмахавшего ради меня полмира. На жалобы моих "сопалатников" вроде: " Так сильно болит голова" она бесстрастно изрекает: "У тебя черепно-мозговая травма. Вот череп и болит - все правильно". Прям Ангел милосердия, несущий на своих белоснежных крыльях покой и облегчение страданий, а не мед.сестра.
Правда, вечером снизошла и провела чудодейственное клизмение - и на том спасибо.
А вот с соседями по отделению определенно повезло, поговорить хоть есть с кем: девушка-казашка, слетевшая на бешеной скорости с обледенелой трассы на своей четырнаднадцатой, бойкий семилетний парнишка с разбитым лбом и его мать - умная, красивая разведенка.
С ней у меня и завязался - нет, не роман, конечно, а спор по поводу правильного воспитания детей: надо наказывать, не надо, если надо, то за что и когда. Апогеем диспута явилась фраза:"Ну и кто падал с 10 этажа и выжил? Это его чему-нибудь научило?" Скромно потупившись, молчу. Конечно, ничему я так и не научился.
День заканчивается под стенания инсультника и собственные молитвы: "Ладно я, лишь бы выспался хирург".
День десятый. "Окропим снежок красненьким..."
Мое ожидание, хвала Всевышнему, закончилось, а то оно уже стало напоминать изощренную пытку инквизиции. Сегодня меня будут оперировать.
Жаль, выспаться так и не удалось, всю ночь из палаты неслись истошные вопли :" Нинка, Нинка". Это деда Вова так зовет мать - Нину Александровну, стоящую, к слову, рядом с его койкой. Заспанная мед.сестра, мимоходом приоткрывшая дверь, все тем же бесстрастным тоном констатирует: "Летчик опять чудит". Не выдержав подобной наглости - что же теперь вся палата должна не спать, если у вас нужного снотворного для деда нет -собираюсь вывезти кровать с орущим в коридор, за что получаю нагоняй от самого главного больничного начальства - уборщицы.
"Ишь, какой выискался, самый умный, да?", - смешно пуча глаза, риторически вопрошает она.
Приехавшая из операционной каталка становится небесной колесницей, спасающей меня от гнева повелительницы моющих средств и королевы швабр, этого серого кардинала каждого производственного процесса.
"Подгружать" (то есть начинать вводить в спасительное состояние наркоза) меня решено непосредственно в операционной, а потому качу по больничным коридорам я в трезвом уме и твердой памяти, широко раскрыв глаза и жадно ловя каждое слово.
На въезде в операционное отделение, потирая руки, красуется конопатый громила-хирург. У него хорошее настроение, улыбаясь, он цитирует "Место встречи изменить нельзя": "Окропим снежок красненьким".Ему через 10 минут человека резать, а он смеется - завидую:" Вот это жизнелюбие, всем бы его пациентам такое, смертность бы точно была нулевой".
Да-а-а, один сплошной человеческий фактор. Мне, похоже, повезло. В своем хирурге я был уверен и до того, но сейчас, оказывается, что у меня будет еще и чудесный анестезиолог. Укололи, и уже начиная погружение в чарующий мир наркоза, замечаю, как хирургическая бригада из соседней операционной, обнаружив в организме пациента что-то невероятно забавное, склонилась над телом страдальца и дружно хохочет. Может быть, рыжий здоровяк рассказал какую-то новую шутку. Что же это может бы....
Неделя вторая - напряженная
Дни с десятого по двадцатый слились в одну, казалось нескончаемую череду погружений в наркоз, выходов из него, реанимационной чехарды, боли и страданий. Прерывалось, правда, все это почти счастливыми моментами просветления и божьей благодати. Открыл глаза - спасибо, Господи, ты есть, смог говорить - отлично, теперь можно вслух произносить слова молитвы, чуток приподнялся на локте - вообще, чудо.
Три операции - наверное, иногда это не очень хорошо, если твой оперирующий хирург - максималист, творящий под девизом:"Просто хорошо для нас мало. У нас все должно быть идеально".
Ну, ничего, пережил, и слава Богу, значит почадит еще коптилка. Видать, многим я нужен, раз опять выкарабкался.
После первого внедрения в мой многострадальный организм на спине обнаружилась странная металлическая конструкция. Пришедший меня навестить хирург, словно заправский автослесарь вертящий в руках гаечный ключ, объяснил, что она нужна для какого-то выравнивания и декомпрессии. Проще говоря, как это водится у врачей, навел туману. В результате же "выравнивание и декомпрессия" обернулись ежедневными процедурами в виде завинчивания гаек, как в буквальном, так и в переносном смыслах, с помощью все того же гаечного ключа.
На седьмой после первой операции день мне было объявлено, что все уже достаточно "выровнялось и декомпрессировалось". Конструкцию будут снимать. Наконец-то, а то я думал, придется Новый год с этой штуковиной встречать. А что - зато над костюмом думать не надо. Эту удивительную систему можно представить в виде баллона, а самому сказаться аквалангистом, ну, на крайний случай сошел бы образ Карлсона с его пропеллером за спиной.
Снимать, так снимать, правда, новая операция, но ведь мне не привыкать. Без подсказки побрил спину и пузо, сам попросил сделать клизму , помолился - вроде все. Остается ждать.
Хорошо хоть из реанимации перевели в отделение - а то уже порядком устал смотреть на поступающих без всякой надежды на поправку больных и, соответственно, вывозимые трупы. Обычная палата не дом, конечно, но все повеселее.
Деда Вову повезли на очередную трепанацию черепа - что-то у него там оказалось не в порядке. Таким макаром скоро трепанации будут в большом дефиците, ежели их по две выдавать в одни руки, то есть на одну голову.
Услышав про операцию, он заплакал. Жалобные всхлипы совмещались с увещеваниями матери:"Миленький мой, крошечка (видимо, и в 58 лет для мамы остаешься самым маленьким), не плачь. Была у волка одна песня, ты и ту перенял".
А из коридора неслись замечательные по оптимистичному настрою беседы:
- Митрич, смотри, какой у меня карьерный рост. Я тут все ступени служебной лестницы прошел: из гастроэнтерологического отделения на первом этаже попал по сердечным делам в кардиологию на третий, а сейчас черепушку на шестом лечат. Совсем чуток до девятого, где урология, дотерпеть осталось, и буду заслуженным пациентом.
День 17, или инструкция для тех, кто хочет весело встретить Новый год в больнице
Ну вот что за вредный характер у меня, а? И сам праздновать не желаю, и другим не дам. Как говорила моя бабушка о вечно сомневающихся, не понять чего желающих и заплутавших людях:" И в сани не сядет, и так не пойдет". Ну да ладно, суть проблемы может объяснить только хронологически строгое повествование.
День прошел как обычно, мое собственное, унылое мироздание будто не замечало старательно украшенного медсестрами коридора, весело галдящего голосами попкоролей и поп же королев телевизор, и даже расцветающие сказочными бутонами за больничным окном фейерверки оставляли меня безучастным. Намного важнее для меня был поставленный еще неделю назад вопрос: "Как газики? Отходят?"
Размышляя над этой извечной проблематикой полостных операций, я и не заметил, как традиционно долгий, почти нескончаемый день 31 декабря подошел к своему логическому завершению - обращению Президента Всея Руси. Его, правда, никто не слушал - президентствовать-то ему оставалось всего ничего, не больше нескольких месяцев. А далее, согласно известной всему народу, но от того не становящейся более понятной "тандемной доктрине", его место должен занять участник тандема под номером два, все время меняющий спортивную экипировку с номером. Пару раз он уже был главой государства Российского, а теперь опять норовил забраться на кучу (из той самой детской забавы -Царь горы, правда, гора все больше напоминала именно кучу, ибо элементы, ее составляющие, были весьма и весьма сомнительны) в третий раз.
Да уж, пути россейской политики неисповедимы, чудны и загадочны. Мне, однако же, было не до того - у меня болел организьм. Из природной паскудности я отказался от предложенного пару часов назад обезболивающего укола. И теперь - не понять зачем - ждал.
20 минут до часа Х , ну, то бишь наступления Нового года.
Я жалобно скулю в подушку, дежурящая рядом жена предлагает "сгонять к мед.сестре, попросить поставить укольчик". Мужественно терплю, отрицательно махая кудлатой головой. ЗА-ЧЕМ? Нет ответа.
10 минут до Нового года.
Начинаю подвывать от боли. Пустил слезу. "Все - щас точно надо идти", - изрекает супруга. "Не-ет, - мычит во мне благородство, - не порть людям праздник".
Новый год. Бой курантов.
"Все, Насть, иди. Не могу больше терпеть - зови мед.сестер и доктора тоже зови". Ну, не сволочь ли? Самая настоящая.
Зато в должной мере помучавшись и помучав, спустя оговоренное в аннотации к спасительному препарату время, начинаю тихонько посапывать. Однако все мои вредности в виде нервничающего больничного персонала и растерянного врача мироздание решило мне не прощать.
Едва я вошел в сонный раж и стал беспардонно, самым возмутительным образом наплевав на царящее по всему миру веселье, похрапывать, как в палату ввезли нового страдальца. Страдалец был не то, чтобы сильно страдающий, так как пребывал в состоянии, определяемом обычно простым словосочетанием: "мертвецки пьян". Голова его была обмотана бинтами, что не мешало, однако, разящему перегару вырываться из молодецкой глотки. Засыпать снова пришлось вот в такой "праздничной" атмосфере, наполненной, так сказать, ожиданием чуда и верой в новогоднее волшебство.
На утро мы узнали, что под бинтами скрывается распухшая физиономия укротителя львов и тигров, пребывающего в нашем чудном городе по своим гастрольным делам. Дрессировщик пострадал за свою нелюбовь к представителям так расплодившегося, но по-прежнему угнетаемого в цирковой среде секс меньшинства.
Вышеозначенный представитель, судя по изрядно потрепанному дрессировщику и рентгеновским снимкам его многострадального носа,
был персонажем опытным и не в первый раз отстаивал свои убеждения.
В итоге долгих и обстоятельных дискуссий палата сошлась во мнении, что укротитель виноват сам - не смог укротить свой собственный язык в такую ночь. Понятно, что пред новогодняя феерия как бы сама вызывает на откровенность, но ты ведь артист цирка с больших букв А и Ц, так что умей сохранять выдержку и не обзывай своего коллегу "пидарасом", да еще при всей труппе. Да-а, не та нынче цирковая школа, НЕ ТА!
Больничная эпопея медленно, но неуклонно, как белок в моче выздоравливающего, заканчивалась. Все говорило об этом: ставшие редкими визиты врачей, отсутствие перевязок и канувшие в Лету капельницы. Обидно было одно: наличие на руках выписного эпикриза совсем не означает отсутствие болезней, а значит, все опять только начиналось.