Эйфория и серебряные запонки

               

Всем пациентам наркологических клиник посвящается...               



«Будет так, как оно будет и по-другому не будет, даже если будет иначе!» -эту замечательную вещицу глубокомысленно изрёк мой сосед по палате, Славик, когда я сидел у окна, расстроено вздыхал и глядел на сойку, деловито снующую в ветвях разлапистой ели, росшей под больничным окном.

Будет, так как будет… «Хуже, уж не будет точно, »- хмуро думал я, держа в руке кружку со свежезаваренным чаем. Сойка, между тем, перепрыгнула с ветки на карниз и разглядывала меня, через стекло, склонив голову набок, внимательно наблюдая за мной чёрным своим блестящим глазом. Стекло разделяющее нас было, примерно, километра полтора, а может быть, и больше толщиной; птица была на воле, снаружи,  я – внутри комнаты-аквариума, запертый под надёжный замок сломившей меня болезнью и жёсткими правилами внутреннего режима наркологического стационара.

  Конечно, это была вовсе не та ужасная лечебница, куда я ухитрился «загреметь» двенадцать лет назад с диагнозом «Delirium Tremens», а по-русски - «алкогольный делирий» или "острый алкогольный психоз", или «белая горячка», или, как ещё ласково её называют в простонародье - «белочка». Двенадцать лет назад…

Привезли меня тогда в безумном совершенно состоянии; машина «Скорой помощи» выла истошной сиреной, бешено  моргала мигалкой, два здоровенных усатых санитара вытащили меня сумасшедшего, невменяемого, с пеной,  стекающей по подбородку, завёрнутого в белую смирительную рубаху, протащили будто куль, через двери, снабжённые специальными железными решётками, заботливо уложили меня на койку с панцирной сеткой, перевернули на спину, руки-ноги ловко припутав к металлическим дужкам плотными лентами-стропами;  сбежавшиеся люди в белых одеяниях, засуетились над моим телом, прокалывая кричащие вскипающей кровью вены острыми и тонкими иглами капельниц…а решётки на входных дверях захлопнулись чьей-то заботливой рукой, да только я этого не слышал и не видел. Тело моё стонало, выгибалось страшной дугой, с треском рвались мышцы и орал я дурным жутким криком, да так что перепугал напрочь,  чуть не всех пациентов клиники. Тех, кто лежал на «вязках»  в моей палате, для буйных, горячечных,  впрочем,  нет  –  каждый из них находился в том же пограничном состоянии, что и я, витая сумеречным сознанием своим в Мирах тёмных потусторонних и призрачных, в Мирах своего личного, персонального Ада. Конечно же, этого я не помню, а знаю только лишь из рассказов санитаров, врачей и таких же безнадёжных больных, которые находились на момент моего прибытия в состоянии много лучшем, нежели я. В состоянии, позволяющем хотя бы ходить, видеть и помнить. Но это всё я узнал, понятное дело, позже. Продержали меня на «вязках»  в палате для «горячечных» неделю - психоз оказался мощным и затяжным – насилу откапали, вывели-вытащили  из психоза, извлекли  из Мира моих страшных бредовых  галлюцинаций и перевели на второй этаж, где продолжили моё дальнейшее лечение.

…Палаты без дверей с решётками на окнах, практически, тюремный режим, прогулки под конвоем дюжих санитаров в зелёной форме, «чифир» в банках-семисотках, сваренный с помощью самодельных, из бритвенных лезвий, кипятильников, вонючая «Прима» в красных плоских пачках, грязные, загаженные, будто на вокзале,  умывальники,  да толчки, как в армейской казарме… И не поверишь, что год тот был -  год 199*,чуть ли не конец века двадцатого!

  А стояло в тот год чудное лето. Тёплое и совсем не дождливое. Яркое голубое небо с проплывающими по нему парусами белых облаков, буйная сочная зелень клёнов, сводящий с ума медвяный  аромат цветущих лип, пёстрые клумбы цветов -  красные, жёлтые, розовые, вперемешку и солнце; солнце, светящее тепло и ласково сквозь нечастую решётку окна. Солнцу без разницы кому светить - хоть в тюрьму, хоть на волю; солнцу нет никакого дела до того, кто ты – наркоман, алкоголик, вор, милиционер, слесарюга из ЖЭКа  или токарь с металлургического завода, депутат, продавец мороженного, домохозяйка, или налоговый инспектор - оно светит одинаково для всех, безо всякого ожидания благодарности даря свою любовь, теплоту и ласку каждому. Каждому из нас.

Лежали мы в  «больничке»  вперемешку: мужчины и женщины, наркоманы и алкоголики. Понятно, женщины – в женских палатах, мужики - отдельно. Да дверей-то всё одно не было…

Будто, в насмешку, определили меня в "шестую" палату.Ха-ха-ха! Палата № 6! В ЭТОМ-то Городе! Впрочем...впрочем, вся больница представляла собой "Палату № 6"...

Лечили нас таблетками и трудотерапией - на дневных прогулках мы облагораживали цветочные клумбы, помню, что-то всё время подкрашивали, драили умывальники и сортиры; по три раза на день нас шыряли уколами  в задницы и вены, капали капельницами…По ночам, когда весь персонал больницы разбегался по домам, и на всю больницу оставался только дежурный врач с постовой медсестрой, да санитар, коля или серёга, нас,после просмотра вечерних новостей, загоняли по палатам, объявляли отбой и тушили свет. Понятно, в ночь не спалось, (после доброго запоя нарушается вообще всякий сон),  да впрочем, кому как. Кто курил в открытое окно, тлея  огоньком сигареты в июльской ночи и пуская невидимый дым сквозь железные решётки, кто варил «чифир», а потом гоняли кружку по кругу, глотали чёрную горькую и  вязкую жидкость, обжигаясь, и она развязывала языки не хуже водки; кто храпел разметавшись на простынях, давно уж вовсе и  не белых, сводя с ума своим храпом соседей по палатам. При свете ночников резались в «преф» и «очко», до самого утра, ставя на кон дешёвые, без фильтра сигареты; кто-то, договорившись с санитарами, за небольшие деньги общался с местными дамами в запертой «продцедурке», час стоил «стольник» или около того; кто-то пил карбидный самогон, подкрашенный грецкими орехами, принесённый теми же сердобольными медбратьями; самогон, купленный тут же, неподалёку,  на «точке»; наркоманы, лёгшие в клинику малость сбить дозу,  кололись в умывальнике; тех, кто буянил, терял «нюх», ночью лечили медбратья колотушками и тумаками…

Контингент в клинике подобрался самый, что ни на есть, пёстрый и разнообразный - лечились и воры и менты, в званиях не ниже полковников ( менты, впрочем, анонимно); лечились все, кому суждено было попасть тем летом под глухой пудовый замок стационара №1: были и учителя математики и пения, художники и поэты, домохозяйки и нигде не работающие наркоманки, бродяги тоже обретались в больничке; колхозники-селяне, запившие не в срок, в самый разгар полевых работ,  работяги и инженеры с Авиационного завода, рыбачки-браконьеры - их было много - город-то наш, как-никак, приморский, да мало ли кто; общество подобралось самое что ни на есть, повторяю, пёстрое и разнообразное. Как по уровню доходов, социальному статусу, происхождению, так и по интеллекту. Жили просто, всё - на «общак», что называется,  душа в душу, вплоть до выписки. Держались, впрочем, кланами, небольшими группками по четыре-пять человек.

  Компания у меня случилась замечательная.  То ли от того, что я человек незлобивый и хороший, а Господь Бог, известно, сводит хороших людей до кучи, то ли так просто - подобралась. Я, простой русский офицер, художник Женька, так и не нарисовавший мой портрет, здоровенный мужик Вовчик - то ли бродяга, то ли мелкий вор, Васька - Пострелёныш, весёлый и никогда не унывающий  молодой паренёк из села Весёловознесеновка, да Алексей Иваныч - инженер-конструктор с Авиационного завода. Давно известно, что общая беда сближает людей, беда или болезнь. А мы…мы стояли на самом крае… Помню наши задушевные, заполночь разговоры, о том ,как выйдем из застенков и «завяжем» накрепко пить, наши клятвы в вечной и верной дружбе, ещё - мечты, мечты…впрочем, сбывшиеся, ох, далеко не у всех! Конечно же, по выписке, многие обменивались адресами и телефонными номерами;  мы тоже обменялись номерами мобильных телефонов; я звонил как-то пару раз Алексею Иванычу, покалякали о том о сём…да ещё Васька-Пострелёныш приезжал ко мне в гости, под Новый год, приехал он тогда навеселе, весь такой здоровый и цветущий, притащил утку и живого гуся в мешке. Как водится, врезали мы с ним, тогда крепко, но без напряга, без напряга и последствий. Попили пару-тройку дней, гуся продали, да и проводил я Ваську с Богом в эту его Весёловознесеновку. А после уж и не видал больше.

Приходили к нам в больницу и убитые горем родственники, но виду они не подавали, держались, как один, все молодцом. Ко мне часто бегал отец, уже совсем старенький, носил мне кульками-килограммами пряники (С  того самого года пряники я и невзлюбил до отвращения!), а я их скармливал вечно-голодному бродяге  Вовчику. Отец мой, тоже офицер, давно, правда, вышедший в отставку, говорил мне: «Крепись, сынок, мы же с тобой, как-никак,  - офицеры!». И каждый раз качал в недоумении головой и просил честного офицерского слова, что я никогда больше не притронусь к рюмке. А я со слезами на глазах давал, давал и давал ему это честное офицерское слово! Мать тоже забегала ко мне, она-то тоже крепилась, но я, конечно, видел её скорбь и горе, поселившиеся в глазах, и невыносимую тяжесть, лёгшую на её худенькие плечи. Конечно, я жалел её, казнил себя, казнил жестоко, порой доходя до умоисступления  и эти мучительные мысли не давали мне уснуть в лунные июльские ночи. Мать приносила мне еду и минеральную воду; да и кормили нас, в общем-то, неплохо; как я узнал впоследствии, есть такая государственная Программа, направленная на финансовую поддержку наркологических клиник, понятно, это касалось и всех лежавших в них больных. С супругой со своей, на то время, я уж был в разводе, да и не думаю, что она сильно желала бы меня видеть…

Пролежал я в наркологическом стационаре месяц с небольшим  и был выдворен с добрыми напутствиями заведующего клиникой за порог опостылевшей мне больницы-тюрьмы. В память о своём освобождении, в тот же день я купил себе дорогие часы, вот только проходили они, к сожалению недолго…  При выписке, в беседе с лечащим врачом,  я узнал, что я -  хронический алкоголик, да ещё ни много ни мало второй стадии, то есть, сами понимаете, не самой наилучшей, узнал это с удивлением и, помнится, никак не мог взять в толк, как же… как же это я…Ещё мне сообщили, что алкоголизм-болезнь неизлечимая! И, мало того, постоянно прогрессирующая и что, коль скоро меня накрыла первая в моей жизни «белка», то вернее всего она, родимая, будет посещать меня после каждого более-менее значительного запоя. Помню,  мне тогда это ужасно не понравилось. Но, полистав на досуге медицинскую литературу на тему, я, действительно, убедился, что это так. Впрочем, литература по наркологии показалась мне малоубедительной, особого впечатления не произвела, я продолжал пить, но не то, чтобы каждый день и изо дня в день, нет, абсолютно. Я - алкоголик запойный, придёт срок, попью неделю-другую и …ничего, кажется, с трудом, с трудом, но отхожу, поднимаюсь с колен, отряхиваюсь, отмываюсь от налипшей на душе грязи и пытаюсь жить заново. Каждый раз – заново. За три последующих года, в результате моих экспериментов с алкоголем, «залетал» я в клинику пять раз – и все, как один, с диагнозом - "белая горячка" или, если хотите, "острый алкогольный психоз". Со службы, понятное дело, я вылетел как пробка из бутылки, не дослужив до пенсии, пил с горя, долго и жестоко. Пытался я и покончить со своей подлой никчемной  жизнью, произвести, так сказать полный и окончательный расчет; пару кидался под поезд и электричку, вешался раза три или четыре,один раз даже стрелялся из пистолета, да как-то всё выходило неудачно: из-под электрички меня вытащил проходящий мимо мужик,паровоз до меня не доехал - каким чудом непонятно,но машинист успел притормозить,с табельным оружием ничего путного тоже не вышло - кому рассказать, не поверят! - три осечки подряд, рвались верёвки и  вылетали потолочные крюки… Много раз менял работы, да ну что тут говорить…Всяко приходилось мне в жизни.Потом, несколько лет спустя я как-то угомонился, сумел справиться с собой и жизнь моя потекла тихо и размеренно. Не скажу, что я стал абсолютным трезвенником, не пил я, правда, был период лет около  семи, а потом как-то отпустил вожжи, раз, другой…Но в клинику больше не попадал, обходился лечением, так скажем, амбулаторным… Долгое время мне удавалось скрывать приступы своей болезни от дочери, но как-то пришло время, она повзрослела, узнала о том, что со мной происходит; мы говорили с ней на эту тему и не раз,пришли к общему знаменателю, а сейчас я просто  не хочу думать, не то, что писать об этом, и вовсе.


Да…так на чём я остановился… Жизнь моя текла тихо и размеренно, без глобальных, особо, потрясений. Как-то наладилось и с работой, вернулись старые друзья, которых я оттолкнул своим беспросветным пьянством, появились новые, да и,  в общем, как-то всё устаканилось, вернулось на круги своя. И всё бы, казалось катилось ничего, держась в своём русле, пока…пока…


Стеклянная дверь палаты распахнулась и медбрат Серёжа возвестил:


-  Господа, на приём таблеток!


Да, нынешняя клинка - не то, что старый наркологический стационар –она переехала в новое совершенно здание, отгрохали шикарный  ремонт,  тут тебе и предупредительный высококвалифицированный персонал, впрочем, врачи-то, да и медсёстры остались прежние, в основной массе, а вот квалификацию за десять-то лет, повысили несомненно; опять же новые методики лечения, современное оборудование, препараты, - всё течёт, всё меняется; нет тебе никаких решёток ни на дверях ни на окнах, везде евроремонт, чистота просто поразительная, как в операционной, санитарки трут, моют,  кварцуют палаты ежедневно, с утра и до вечера; стеклопакеты, стеклянные же двери в палатах; для больших городов, навроде, Питера или, скажем, Москвы, может быть, ничего и удивительного, а у нас, в провинции, так это самое и поражает воображение; столовая в основном же здании, а в былые времена нас водили кормиться в близлежащую больницу, вот было позору-то, когда нас вели под конвоем, с бачками для лежачих больных,  по улицам города!  Добавилось, правда,  обширное детское отделение - что тут скажешь: влияние времени, дети лет до 18 лежат на излечении, в основном малолетние наркоманы,токсикоманы,есть и алкоголики, жуть, конечно, берёт… - я лежал на кровати у окна и размышлял… Собственно, над чем я размышлял?


Отчего так нескладно прошла моя жизнь? Отчего я нежданно-негаданно вновь оказался на больничной койке? Нежданно ли? Негаданно? Эх, Судьба, ты моя, злодейка!


«Будет, как будет…» Сосед по палате Славик сегодня уходил на выписку. Мне же оставалось ещё две недели лечения.


«Во-всяком случае, хуже не будет!», - мрачно думал я, глядя в белый, как ноябрьский выпавший по утру снег, потолок.


И, уж конечно, в голове моей зрел План. План Грандиозный и уже осмысленный, так сказать, окончательно. План этот, впрочем, зародился в моём мозгу давно. Помню, это случилось через полгода после Её Воскрешения (читай рассказ «КАЛЕЙДОСКОП» - прим. Авт.).  Во время моей поездки в Атомный Город. Атомный Город…Город моей Мечты, Город моей Первой и Единственной Любви , Город, где я…


Да какого чёрта! Это случилось не вдруг и очень давно. Не помню уже и когда точно, но если придерживаться хронологии событий в пространственно-временном потоке – то, именно, во время моего пребывания в Атомном Городе. Был январь. Да, кажется, именно, январь. Мы встретились с Ней после двадцатилетней разлуки. Это было чудесное свидание с прошлым. Я почувствовал себя вновь восемнадцатилетним мальчишкой, живым и счастливым; я держал Её нежные узкие запястья в своих ладонях, вдыхал неземной аромат Её рыжих волос…Я ЖИЛ и был, быть может, впервые за долгое – долгое время по-настоящему счастлив! Зима в ТОТ  год, помнится, стояла тёплая. Тёплая и малоснежная. Прямо, как сейчас. Как-будто,  это всё происходило в этом самом январе. Да, может быть, так оно и было?  Какое-то фантастическое смещение временных планов…Не знаю. Я не уверен в этом теперь.

Тогда я снял дешёвый номер в местной гостинице. Номер на шестом этаже, с окнами, выходящими на запад, туда, куда каждый вечер отправлялось умирать кроваво-красное зимнее солнце, туда,  где был Её Дом. Помню, глядя из окна гостиницы на расцвеченное последними золотыми лучами закатное зимнее небо, я видел Её, горящие тёплым и призывным светом окна в просветах между серых коробок панельных многоэтажек… Или мне тогда так казалось? Помню, меня смутило, что номер в гостинице был оклеен дешёвыми жёлтыми обоями. Я, вообще, подозрительно отношусь к жёлтому цвету,  со всеми его оттенками. Сказать, по-правде, я и вовсе его не люблю. У меня нет ни одного предмета в гардеробе, хотя бы отдалённо намекающего на эти жёлтые тона. Жёлтый цвет навевает на меня депрессию. И мысли. Мысли, так или иначе, связанные со смертью. Отчего, почему? Я не знаю. Так сложилось в моём мировосприятии. И вот, именно тогда, когда я отпер ключами номер гостиницы и впервые вошёл в него, я подумал: «Какой замечательный номер!  Что с того, что он дешёвый, он весьма и весьма уютный. Тёплый и уютный. В нём будет божественно-хорошо провести время вдвоём со своей любимой!... Нно, ещё лучше, ещё лучше - продолжил я свой внутренний монолог, включив настольную лампу и оглядевшись по сторонам - в таком номере…в ТАКОМ номере, с его депрессивно-жёлтыми обоями свести счёты со своей паскудной  жизнью. О, да! Именно так. ИМЕННО ТАК!» Помнится,  я даже обмолвился Ей об этом. А Она сказала мне: «Никогда, слышишь, НИКОГДА, об этом не говори!» Что же, я пообещал Ей это. А про себя подумал: «И всё-таки ничего нет лучше…» Вот тогда, кажется, в моей голове и засеялись семена Моего Грандиозного Плана. Семена со временем дали замечательные всходы. По прибытию в свой городок, я связался с администрацией гостиницы, где я…где мы останавливались с Ней в ТОТ год и попросил выслать мне подробные фото номера 608,номера с окнами, выходящими на запад, номера с депрессивно-жёлтыми обоями. Не помню, уж какую жалостливую историю я рассказал им – рассказывать жалостливые истории я – мастер  - но фотографии пришли, пришли чуть погодя,  на мою электронную почту. Да. В тот день я был несказанно рад. И дело, пожалуй, было вовсе не в том, что фотографии этого номера были мне дороги, как память о прошлом. Вернее всего, что не так. Эти фотографии дали мне надежду на Будущее. А что больше всего может вселить  радость в отчаявшегося, вконец,   человека? Именно. Именно надежда. Надежда на Будущее. Надежда на то, что оно непременно, непременно случится. А Сегодня…Сегодня - просто дыра. Просто дыра.

На дворе шёл пушистый белый снег. Я вышел за двери клиники, поставил чемодан на заснеженную скамейку и  закурил сигарету, жадно затянувшись горьким ментоловым дымом Свободы.  Я  запрокинул голову и поглядел на окна моей палаты, там, на втором этаже. На карнизе сидела сойка. Та самая сойка, на которую я глядел с тоской целый месяц. Та сойка, которую я прикормил, открывая створку окна,  хлебным мякишем. Та сойка, которая обладала тем, чего, казалось,  не было у меня никогда – СВОБОДОЙ! «Кто-то теперь будет кормить тебя по утрам?»- с тихой грустью подумал я. А потом, вдруг, радостно рассмеялся. Передо мной лежала дорога. Чудесная Дорога. И она, эта Дорога, вела меня в моё замечательное Будущее! Сначала, правда,  по её булыжной мостовой к остановке. Я зашагал уверенно и легко. Причём, ни разу не оглянувшись назад. Снег мягко поскрипывал под  моими туфлями, снег нежно ложился на плечи моего пальто. Впереди меня ожидало настоящее Приключение. Боже, чудное, настоящее Приключение! И я знал об этом. Знал не Сегодня и не Вчера. Знал задолго ДО. Знал уже тогда, когда отпер ключами дверь и вошёл в пустой гостиничный номер. Номер на шестом этаже, номер с окнами, выходящими на запад, в номер с прекрасными, удивительными депрессивно-жёлтыми обоями. Господи, как же это было давно! Кажется, тогда был январь, такой же чудесный, белый, чистый январь, как сейчас. Я помню, помню это!

И ещё я помню, впрочем, что значит «и ещё»? Я помню, помнил об этом всегда и буду помнить доколе…доколе…Но неважно. В  ТОТ год Она подарила мне Эйфорию и Серебряные Запонки. Серебряные запонки, такие изящные, соответствующие Её тонкому вкусу, с тёмно –синим каменным полем и вкраплёнными в него несколькими прозрачными, сверкающими гранями камнями. Мне были исключительно дороги Её подарки. ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО. Господи, мы не виделись с Ней двадцать лет! Её я, как водится, убил. (Боже,какой пассаж! И звучит так буднично, обыденно...) Выстрелом в сердце. Выстрелом в упор. Выстрелом пробки, вылетевшей из бутылки шампанского. (и опять-таки, отсылаю вас к рассказу «КАЛЕЙДОСКОП». – прим. Авт.) Видит Бог, я не желал этого, это… Просто ЭТО случилось. ЭТО СЛУЧИЛОСЬ в том далёком и таком близком январе. И, по-видимому, я не мог сделать иначе. Просто не мог. «Будет, как будет…» Серебряные запонки…Серебряные запонки я потерял. Где, уж и не упомню. Знаю только, что это произошло в день Её смерти. А Эйфория…Что ж, «Эйфория» оказалась всего-навсего туалетной водой. Хотя и не из дешёвых.  С необыкновенно стойким запахом!

И когда я сижу, сейчас,  за низеньким журнальным столиком, скрестив ноги по-турецки и внимательно разглядываю фотографии милого и уютного гостиничного номера с тёплыми жёлтыми обоями, прикидывая, в сотый, нет, в тысячный раз, КАК ВСЁ ЭТО БУДЕТ, я чувствую, я знаю, что стоит мне только  отпереть его дверь и чудесный запах Эйфории окутает, исполнит  меня всего,  проникнет в меня, околдует и у меня уже не останется ни щемящей сердце тоски, ни печали, ни боли, ни отчаянья. Я чувствую уже СЕЙЧАС – тонкий аромат Эйфории заглушает собою всё.   Даже  любовь и память.


Таганрог, январь, 2011г.



© Copyright: Светозар Афанасьев 2, 2011
Свидетельство о публикации №211020501037