На Фиалковых Полях, под Лазоревым Шатром
Когда наступит день твой последний я не знал.
Не знал, что случится это жарким пыльным летом, ввечеру, когда красный шар низко-висящего закатного солнца окропит брызгами последних своих лучей горбатые черепичные крыши домов и, со стоном, истекая кровью, будто густым разлившимся томатным соком, рухнет в тёмную бездну хладных молчаливых вод. Рухнет устало и безвозвратно и там, в сонной тёмно-фиалковой глубине, превратившись в древнюю реликтовую рыбу, отправится бороздить необъятные просторы южных морей. Я не знал об этом. Не знал, впрочем, не вчера, не год и не два назад. И уж, конечно, не знал об этом тогда, когда мы сидели с тобой на скамейке и кормили хлебными крошками воркующих голубей, слетевшихся на бульвар , казалось, со всех окрестных чердаков и крыш. Ты была одета в белую блузку с воротником, серую прямую и до колен юбку, медь твоих вьющихся волос рассыпалась по плечам и твой тихий смех серебряными колокольцами звучал в синих майских предзакатных часах. Сирень сводила с ума своим невыносимо-приторным ароматом. Казалось, с кустов её на нас льётся вязкий сладкий сироп и мы, и бульвар, и деревья, и здания, и Город – всё, всё тонет в нём, смешиваясь прихотливо в мазках ирреальной воздушной акварели, нанесённой волшебной кистью Моне на смоченный водой лист бристольского картона. Ты крошила длинными тонкими пальцами, унизанными золотом колец, хлебный мякиш и тихо смеялась, радовалась, словно, ребёнок, когда голуби, совсем потеряв осторожность, подбегали ближе к твоим ногам, оплетённым тесьмой сандалий вокруг изящных девичьих лодыжек.
- Смотри, смотри! - смеясь и с восхищением в голосе, сказала ты – видишь, вон ту пару? Белую голубку и вон того сизого голубя?! Да-да, того, с лохматыми лапками! Смотри, как он смешно и трогательно крутится возле неё, как ухаживает за своей любимой! А ей-то не до того! Вот ведь глупый, какой! Я кину ей ещё крошек!
А я не отрывал взгляда от твоих глаз, прекрасных, влажных, цвета спелого ореха. Мне казалось тогда, что эти глаза - самое дорогое, самое удивительное, что есть во всём свете! В них, словно в бескрайнем бездонном океане, отражались Город, цветущий бульвар, розово-пенные облака, плывущие в закатном небе, подсвеченные изнутри лучами умирающего на западе солнца; в этих глазах, наполненных любовью к Миру, отражался и сам этот Мир, но неизмеримо лучший, в тысячи раз более красочный и восхитительный! Мир, отражённый в глазах цвета спелого ореха, в твоих глазах, переливался неземными оттенками красок, расцветая сладострастными, томными ночными фиалками в наступающем майском вечере. Я, с замиранием в сердце, слушал твой голос, льющийся и чарующий тихой волшебной речкой, не стараясь даже понять и осмыслить того, о чём говорила ты. Да мне не было в этом надобности: я просто тонул в его ласковом тёплом течении, уносящем меня далеко-далеко, мимо сонных низких берегов, заросших камышом и осокой; голова моя лежала на твоих острых коленях и синее небо, и плывущие по нему розовые облака… Я чувствовал себя лодкой, влекомой тихим течением сонной реки в неведомые призрачные, сокрытые от глаз лазоревые дали. Туман, поднимающийся над рекой, казался мне загадочным и таинственным - то смутные и бесплотные призраки грядущего затеяли странные игрища свои, кружась разноцветными клубящимися вихрями,вспыхивающими изнутри,то прячась в заросших осокой берегах колдовской речки. Плакучие ивы, низко склонённые над покосившимися дощатыми пристанями, любовались своим отражением в зыбком зеркале тёмной фиалковой воды, стараясь прикоснуться к нему своими ветвями. Старые покосившиеся пристани эти, словно грядущие годы-вехи, возникали, вдруг, из неясных лазоревых далей; вначале едва различимые, они вырисовывались вот уже почти ясно,и я видел их,да так,что рукой подать - полузатопленные, облизанные до костей жадной водой - но показавшись ненадолго, они проплывали мимо моей утлой лодки, утопая в густой вари морока небытия минувших лет… Я лежал, полузакрыв глаза, постепенно погружаясь в волшебный мир своих призрачных фантастических воспоминаний, а бесконечная лента тайной реки, петляя излучинами, лениво раскручивалась предо мною, открывая моему угасающему взору всё новые и новые картины грядущих дней. И я, очарованный магией её,плыл всё дальше и дальше ,на своей утлой лодке, увлекаемой неспешным течением сонных тёмно-фиалковых вод.
Я видел тебя, босую рыжеволосую, стоящей на берегу, в тонком белом льняном платье, видел твой силуэт в отблесках разожжённого мною костра; я видел тебя танцующей на фиалковой воде под оранжевой луной; видел, как ты идёшь по колеблющейся лунной дорожке, держа в своих руках букетик гиацинтов; я слышал твой серебряный голос в пении южного ветра, в сонном шорохе прибрежного тростника, в шёпоте диких вьющихся трав, в росте лунных цветков, на исходе июльской ночи. Я угадывал твоё имя в рисунках крупных, по-летнему, августовских звёзд ,щедро просыпанных горохом сверкающих брильянтов на тёмном бархате небес. Я видел жёлтый ворох опавших листьев, на усыпанных ракушечником липовых аллеях, проходя ими в тёплом прозрачном октябре; видел я скверы и парки, в унылой пелене осеннего дождя, тяжёлые мокрые ветви деревьев, чугунные решётки пустых садов, умолкшие фонтаны, искрящиеся и играющие когда-то струями разноцветных брызг, кирпичные фасады старинных домов и дворцов, их мёртвые окна, равнодушно глядящие на меня чёрными провалами пустых глазниц. Видел, как бреду без смысла, без цели, крадучись жалким вором, пугающимся своей тени полуночной порой, петляя лабиринтом незнакомых мне улиц, вдоль бесконечных глухих заборов, в городе, который пригрезился мне в моих странных снах. Я видел, как ты дала мне в руки тайную агатовую лампу, освещающую мой путь в лиловом сумраке холодных ноябрьских дней. Её призрачный жёлтый свет, исходящий из неведомых тёмных глубин, освещал замшелые своды и стены склепа, выщербленные временем ступени, уводящие меня в глубину таинственных подземелий, где на мраморном белоснежном ложе, усыпанном потухнувшими лунными цветками, в подвенечном траурном платье возлежала гордо ты. Волосы твои, медные, увитые венками колдовских цветов, струились шелковистыми прядями; змеящийся гиацинтовый локон ниспадал вдоль виска, на хладный мрамор плит твоего траурного ложа. В неверном свете тайной агатовой лампы, бережно поставленной мною в изголовье твоём, тени на стенах твоего склепа танцевали в безумной мистической пляске, водя меж собой хороводы и возносясь к каменным сводам и далее, ввысь, к тёмным сводам шатра мрачных небес. Я видел, как кружась большой коричневой птицей над Городом моих Грёз, я искал тайный знак, оставленный твоею заботливой рукой …но напрасно. Напрасно я кружил в темноте января с зловещим криком, над плоскими заснеженными крышами спящих домов! Свет твоего окна…он погас. Погас для меня навсегда и, скользя над Городом Снов в ниспадающих воздушных потоках, я падал, стремительно падал вниз, сложив в отчаяньи свои крылья, не различая в снежной кутерьме январской ночи приближения неотвратимого своего конца. И на исходе долгой чёрной зимы, утонув в серых снегах февраля, я не ждал уже ничего, лишь вой ветра в каминных трубах, да скрип жёлтого фонаря, пьяно качающегося за моим окном, лишь они напоминали мне, что я ещё жив.
Жив…Для чего? Я не видел этого в своих странных безумных сновидениях. Я не видел, как погаснет призрачный свет тайной агатовой лампы. Не видел, как поднявшись с колен, у твоего мраморного ложа, я задую её, задую потрескавшимися, разбитыми в кровь губами навсегда. И не оглянувшись, сделаю первый шаг прочь. Прочь из этого мрачного затхлого подземелья, прочь от тебя, от себя, оставив мёртвым оплакивать своих мертвецов! Я не видел, как выйдя из страшного тёмного склепа, я запрокину голову вверх и, вдыхая сладкий аромат ночных фиалок, радостно засмеюсь, отыскав глазами ту звезду, что ласково бросит мне свой далёкий свет: Живи! Я не видел и не знал того, что пыльным жарким летом, на исходе июля, ввечеру, когда красный шар низко-висящего закатного солнца окропит брызгами последних своих лучей горбатые черепичные крыши домов и, со стоном, истекая кровью, будто густым разлившимся томатным соком, рухнет в тёмную бездну хладных молчаливых вод, наступит твой последний день. Не знал - не ведал, что имя твоё рассыплется, соскользнув с края горбатой черепичной крыши, ударившись со звоном о булыжную мостовую; рассыплется осколками брызнувших стёкол,отразив в себе тысячи пламенеющих последних лучей заката.
И уж, конечно, не знал об этом тогда, когда мы сидели с тобой на скамейке и кормили хлебными крошками воркующих голубей, слетевшихся на бульвар, казалось со всех окрестных чердаков и крыш. Сирень сводила с ума своим невыносимо-приторным ароматом. Май синим невесомым тюлем окутал Город, бульвар, здания, скверы и сады. Ты крошила длинными тонкими пальцами, унизанными золотом колец, хлебный мякиш булки и тихо смеялась, радовалась, словно ребёнок, когда голуби, совсем потеряв осторожность, подбегали ближе к твоим ногам, оплетённым белой тесьмой сандалий вокруг изящных девичьих лодыжек.
- Смотри, смотри! - смеясь и с восхищением в голосе, сказала ты – видишь, вон ту пару? Белую голубку и вон того сизого голубя?! Да-да, того, с лохматыми лапками! Смотри, как он смешно и трогательно крутится возле неё, как ухаживает за своей любимой! А ей-то не до того! Вот ведь глупый, какой! Я кину ей ещё крошек!
А я не отрывал взгляда от твоих глаз, прекрасных, влажных, цвета спелого ореха. Мне казалось тогда, что эти глаза - самое дорогое, самое удивительное, что есть на свете!
И ныне, возлежа на Фиалковых Полях, под сверкающими алмазными звёздами сводами Третьего Лазоревого Шатра, вольно раскинув в стороны руки, я думаю, о том что это всё мне только приснилось. Иногда, я кажется, пытаюсь что-то вспомнить…но лёжа на Фиалковых Полях, под Лазоревым Шатром ты напрочь забываешь о том, что было ; было когда-то там, на оставленной тобой земле, в долине плача и скорбей… Впрочем, помню смутно то, что когда-то я перебирал густые пряди медных вьющихся волос… Когда-то… Но я совсем-совсем не помню имя.
Таганрог, март 2011г.
© Copyright: Светозар Афанасьев 2, 2011
Свидетельство о публикации №211032901455