Новая жизнь

               

Иван Андреевич любил день своего рождения с детства.
Подарки, гости приятно нарушали скучную размеренность жизни. И так вошло это в его натуру, что какой бы день рождения он не отмечал, всегда предчувствовал что-то приятное и неожиданное.  Правда, когда-то в этот день мама заставляла надевать неприятно - колючую, накрахмаленную рубашку, но это не мешало всем остальным радостям.
 Сегодня же он отмечал своё шестидесятилетие. А потому – новый костюм, свежая рубашка и даже одеколон.  Рубашка была мягкой, из современной материи, в ней дышало тело, и даже воротничок не натирал шею. Последнее было особенно важно для Ивана Андреевича, поскольку кожа у него была нежной.  Как, впрочем, и душа…
 Он ждал, что сегодня в день своего юбилея, он наконец-то получит долгожданную признательность за свой многолетний честный труд в родном НИИ. Нет, конечно, не орден, не медаль, но хотя бы приветственный адрес, приказ из министерства. Он всегда мечтал, что когда-нибудь его обязательно отметят. В этот день он представлял себя окружённым друзьями, молодёжью, смотрящей на него с уважением, надеялся на присутствие высокого институтского начальства.
Конечно, было бы хорошо отпраздновать юбилей в ресторане. Но, прожив всю жизнь скромно, по-хорошему бедно, Иван Андреевич привык к тощему кошельку бывшего советского, а ныне российского инженера, и потому был готов ограничиться пирожками и салатами, приготовленными женой Антониной Фёдоровной.
Когда-то Антонина Фёдоровна, ТОнюшка, была хороша. Тёмные густые волосы, тонкий стан. Нравилась она не только Ивану, но и его приятелям. Однако в мужья выбрала именно его, Ивана Андреевича.  Это был брак по расчёту. Тоня часто слышала, как однокурсники Ивана восхищались его математическими способностям. С такой головой, думала Тоня, он и до академика доберётся. Вот тогда-то….  Но…Иван Андреевич не только не стал академиком, он не выбился ни в руководство института, ни отдела. Поэтому приходилось и ей ходить на работу, бегать по магазинам, печь пирожки.
На эти-то пирожки Иван Андреевич в день своего рождения как раз и рассчитывал. К пирожкам у них в институте до сих пор отношение было трепетное и, если кто из мужиков приносил их на торжество, то все завидовали и говорили: “Повезло с женой”.
Но, увы, в последнее время Антонина Фёдоровна почему-то не горела желанием стряпать. В тот вечер накануне юбилея, Иван Андреевич не раз нервно поглядывал на часы, в окно….  Антонина Фёдоровна задерживалась.  Когда же пришла, бросила пакеты с продуктами на стол, обругала продавцов, весь белый свет и пришлось Ивану Андреевичу сдирать наклейки с пластиковых упаковок с салатами, чтобы сослуживцы не догадались, что они куплены в супермаркете, и ворчать про себя на нерадивую жену.
Он хотел спросить у неё про пирожки, но только вздохнул.
Но то было вечером, а утром в приподнято-торжественном настроении, он шёл через проходную, где когда-то сидел живой дядя Паша.
Дядя Паша был ветераном, на фронт уходил из их института, вернулся победителем.  Правда, столяром, как прежде, работать не мог, потому что потерял руку, но вахтёр из него получился отменный. Теперь же вместо него стоял стальной турникет, мимо несгибаемой руки которого не проскочишь, пока не сунешь ему в пасть пластмассовую карточку: время прибытия, убытия и … ничего личного.
Если раньше их отдел занимал целый этаж, был многолюден, то теперь он сжался до одной комнаты, где когда-то размещалась институтская техническая библиотека.  Иван Андреевич хорошо помнил, как они с дядей Пашей помогали перетаскивать библиотечные каталоги во двор, где уже полыхал костёр. Рядом с костром, на перевёрнутом каталожном ящике сидела библиотекарша. Опустив голову, она время от времени подбрасывала в огонь библиотечные карточки, которые в начале своего трудового пути заполняла от руки, потом на пишущей машинке, сначала на “Москве”, потом на “Ятрани”. Перевести каталог на жёсткий диск она не успела…
Иван Андреевич подошёл к библиотекарше.
- Смотри, Иван Андреевич, как на Опернплаце, - сказала она и добавила, – “Сожгите меня”. Помнишь, у Брехта?
Библиотекаршу и, правда, скоро сожги. И дядю Пашу следом. В крематории.
А после увезли куда-то институтское оборудование и мебель.
Освобождённые помещения, большие, просторные, светлые с высокими потолками, кажется - Сталинский ампир, разделили на офисы, и в них теперь вращались какие-то арендаторы.  Чем они там занимались, никто из институтских не знал, но Ивану Андреевичу казалось, что из - под дверей в коридор тянется запах денег.
 С особенным недоумением смотрел он на бледных девиц с неестественно длинными разноцветными ногтями.  Их одежда казалась ему непристойной, а лица пустыми. Он не мог понять, почему вдруг женщины стали выше мужчин….  Но больше всего Ивана Андреевича поразил Анатолий Максимович, Толя, его бывший однокурсник, выросший до директора Института. Он часто видел его среди этих новых, чуждых им людей.
“Что стало с его лицом?”  думал в последнее время Иван Андреевич.  Сейчас же он волновался:
“Придёт ли Толя сегодня в их закуток, вызовет ли его к себе?»
С этими мыслями Иван Андреевич быстро шёл к своему отделу, спеша поскорее оказаться среди своих, потому что месяца два назад, поднимаясь по лестнице, он слышал, как кто-то из офисных бросил ему в след:
 - Смотри, смотри какой перец пошёл”, - и стоящие с ним рядом, глумливо расхохотались.
- Балласт, - добавил кто-то.
И вот это последнее слово так задело Ивана Андреевича за живое, что он до сих пор не мог отделаться от обиды и всё повторял:
“Какой же балласт, у меня и авторские, и внедрения, да я и сейчас всю тему тащу. А что эти? Только и умеют, что кнопки в компьютере нажимать. Ну, конечно, возраст… Что ж я теперь и не мужчина?.. Балласт, ну надо же, балласт”.  И он всё повторял и повторял это ужасное слово и сокрушённо качал головой, будто оно открыло для него что-то новое, страшное.
Помнится, в тот вечер, придя домой, он с возмущением рассказал об этом жене и неприятно поразился, что она не разделила его негодования.  Ему даже показалось, что при слове “балласт” на её лице промелькнула злорадная улыбка.

Но жизнь продолжалась.  И вот сегодня, в день своего рождения, он вдруг почему-то почувствовал себя особенно неуютно. Может быть, оттого, что на нём был костюм?
Нет, он никогда и не надел бы его, если бы не торжественная дата.
- Неприлично, - вот уже несколько дней твердила ему жена, - перед начальством и в джинсах. У тебя же костюм ненадёванный.
- Вот заставила меня костюм надеть, - словно оправдывался Иван Андреевич перед сотрудниками, - терпеть я эти костюмы не могу.
- Да, уж,- посмеивались сотрудники, - тебя Иван Андреевич как в гроб обрядили, хорошо хоть в тапки белые не обули.
Иван Андреевич заставлял себя улыбаться, а в голове крутилось:
“Балласт…”

После обеда дали, наконец, команду праздновать. Выпивки было достаточно, но Иван Андреевич и рюмки не выпил. Вызовут, а от него – пахнет. Неудобно.

Не вызвали. А на следующий день к ним в отдел забежала кадровичка, сунула Ивану Андреевичу приказ и попросила расписаться в уведомлении.
“Уволить в связи с уходом на пенсию” - прочитал Иван Андреевич. Его лицо побледнело, пробил пот, ладонью правой руки потёр шею и…расписался,
не веря, что это про него. Вышел в коридор, бросился к кабинету директора.  Как и думал, вернее, боялся думать, Анатолия Максимовича на месте не оказалось.

С тех пор он с утра до вечера лежал на диване, щёлкал пультом от телевизора. Все передачи раздражали его. Похожие друг на друга девицы, с неестественно раздутыми губами преследовали его.
“Кто они?” – думал Иван Андреевич,- “Неужели все шлюхи?”
С раздражением выключал телевизор и решал, что нужно заняться чем-нибудь по дому.
Например, позаниматься с внуками.
Но вдруг оказалось, что даже математику с физикой он не помнит. 

Скоро он совсем слёг, а всем не до него. Жена всё крутилась как белка, зарабатывая деньги в страховой компании.
- На мужиках далеко не уедешь, - любила повторять она, и, обводя рукой комнату, добавляла:
- Всё сама, всё сама. И ковёр, и хрусталь.

 Иван Андреевич лежал один. От него пахло чем-то старым и больным. Он чувствовал, что становится обузой для семьи и часто повторял про себя то словечко, брошенное ему вслед.
 “Балласт”.

Антонина же Фёдоровна теперь ломала голову:
“Как жить дальше?”
Однажды, встретив на улице школьную подругу, принялась ей рассказывать:
- Мы ведь с мужем в одной комнате, в другой – дети, внуки. Хочу его на дачу перевезти. Как ты думаешь?
Только сама знаешь, у нас дача это одно название. Щитовой домик на болоте.
Не знаю вот только, что там с ним будет…
- Да ничего не будет. Есть у меня один таджик на примете, он у нас на даче всё лето работал, - подхватила разговор подруга, -  ты его возьми. У него даже паспорта нет, но будь с ним построже, деньгами не балуй. Кормить будешь и ладно. Что ему ещё?”

В ноябре Ивана Андреевича повезли на дачу.
Когда машина подъехала к участку, шёл мелкий холодный дождь.  Худющий таджик по имени Ахмат, в какой-то бабской накидке, уже поджидал их у забора. Увидев приезжих, Ахмат заулыбался, начал говорить что-то по-своему.


Ивана Андреевича кое-как дотащили до крыльца.
 В доме было холодно и сыро. 
Антонина Фёдоровна с хозяйским видом показала Ахмату на буржуйку, и сказала:
- Топи чаще. В лесу сушняка навалом, сплошной бурелом.  Так что холодно вам не будет…
Иван Андреевич посмотрел на жену, на пар, который шёл у неё изо рта, почувствовал во всём теле дрожь и подумал, что не так жил, не о том думал и тихо сказал:
- Тоня, привези мне Молитвослов…
Какой-нибудь бог нас и услышит…

С тех пор началась у Ивана Андреевича новая жизнь.