А коли ты сам по себе, то и наказа (Божьей воли) не слышишь… Тогда откуда сказ твой возьмётся, коли нет его – Бога нашего у тебя на сердце?
Дед Алла-лай
Люблю мечты моей созданье с глазами полными лазурного огня. Так видел мир Михаил Лермонтов: через призму неба, - «вижу я себя ребёнком». Поэт призывал сохранить блеск лазурных глаз, звонкий детский смех, речь живую. И, сожалея, восклицал: «Зачем они не дети!..»
Неузнанный избранник неба в очередной раз принёс на Землю весть о том, что пламень неземной, огонь божественный в душе каждого человека со дней младенчества оправдан Творцом; в душе горит от самой колыбели новый мир, в котором присутствует гордый дух отца, бродящий в небесах, а в душе как крест забытый («И вьюгой зла занесено, как снегом крест в степи забытый»).
Сын славян обращается к отцу небесному: в твой мир ведут столь разные пути, но избирать мешает тайный страх. Сам поэт мужественно, без страха ждущий свой довременный конец, живёт как камень (к аминь) меж камней; как богатырь, читающий надпись на камне у трёх дорог в Судный день:
- налево пойдёшь по пути славы – КОНя потеряешь;
- направо пойдёшь по пути любви в поисках счастья – жизнь потеряешь;
- прямо пойдёшь по пути таинственных дум – себя позабудешь.
Как говорит сам поэт:
- Я тем живу, что смерть другим: живу как неба властелин – в прекрасном мире – но один.
На перепутье трёх дорог.
Всеведение пророка позволяет Лермонтову наблюдать, сравнивать, анализировать, делать выводы. Ему открываются тайны бытия, недоступные тем, кто идёт лишь одним из путей к своему камню (к концу). Избранник может выбирать, - и Михаил Юрьевич сделал свой выбор: «для тайных дум я пренебрёг и путь любви и славы путь». Да, безумный сердце бросил бы в море жизни, из детских вырвавшись одежд. Избранник же несёт свой крест, - гордо творческая дума на сердце зреет у него, плод его муки и томительных забот. И более того, избранный несёт полную личную ответственность за созревающий плод своей жизни.
В результате наблюдения и анализа поэт понимает, что другой, новый мир – это мир единства, озаряемый огнём любви первоначальной. И принимает решение: Михаил Лермонтов решился ЗАРОДИТЬ (не возродить как утраченное ранее, но зародить как новое, ещё неведомое: «Открыть в душе давно безмолвной ещё неведомый и девственный родник, простых и сладких звуков полный»; «он покупает неба звуки ценою муки , томительных забот») этот огонь, КОН, наказ, объединяющий земное и небесное, и возвестить о нём людям («Провозглашать я стал любви // И правды чистые ученья»).
Лермонтов «твёрдо ждал» плодов своей таинственной думы, «с собой беседовать любя». И понял, что плод его сочный, до времени созрелый. Но…
Поэт пишет, что огонь любви первоначальной решился зародить, но далее не мог любить, достигнув цели сей печальной. В чём же дело? В ходе исследования души, избранник начинает понимать, что ум избалован миром, шумным светом («мой ум избаловали», пишет он). В результате чего таинственная дума оказалась несовершенной. Вот это несовершенство и обнаружилось в свете нового мира, в свете огня первоначальной любви. Михаил Юрьевич осознал, что избранный им путь ведёт к необходимости забвенья: забыть свою боль, забыть себя. Однажды положившись на свой ум, не преображённый ум ветхого человека, и достигнув своей высокой цели (в мир гордого духа отца ведут столь разные пути), зарождённый пророк сокрушается:
- Бессмысленный, ты обладал душою чистой, откровенной, всеобщим злом не заражённой. И этот клад ты потерял.
Превознесённый ум низвергнут, потому что «жадный червь его грызёт»: Есть рай небесный! – звёзды говорят; но где же он? Вот вопрос – и в нём-то яд; он сделал то, что в женском сердце я хотел сыскать отраду бытия.
В отчаянье избранник произносит: «Пятно тоски в уме моём», - пятно как причина довременного конца. «Две жизни в нас до гроба есть, есть грозный дух: он чужд уму; любовь, надежда, скорбь и месть: всё, всё подвержено ему. Он основал жилище там, где можем память сохранять, и предвещает гибель нам, когда уж поздно избегать».
Да, необходимо возродить, воскресить чистую душу, душу, способную любить в огне зарождённой первоначальной любви. Жизненно важно преобразить со-знание, обрести утраченный клад. Пророк называет себя земным червём, не находя возможности преображения души. Он понимает, что жизнь потеряна: достигнув небес, он не может воспользоваться божественным огнём, потому что проводник-душа не готова к принятию неземного пламени. «Как червь к душе твоей я прилеплюсь, и будет жизнь тебе долга как вечность, а всё не будешь жить», - сокрушается Михаил Юрьевич. Он живёт, в душе скрыв негодованье (« Дерзко бросить им в глаза железный стих, облитый горечью и злостью»).
Почему? Откуда столько горечи и боли в душе, познавшей первозданную любовь?
В душе того, который начал понимать, что самым важным в жизни является примирение: «Не то ты приготовишь сам свой ад, отвергнув примиренье», - и увидел в этом ведущую цель жизни. Но примириться не смог: грозный дух предвещает гибель нам, когда уж поздно избегать.
Мы уже знаем, что поэт выбрал путь таинственной думы, - беседуя с собой, он зарождал любовь, любил шум моря, шум толпы людской. Избранник уверенно и твёрдо искал небесный рай, но: «В женском сердце я хотел сыскать отраду бытия», - подменив небесное на земное, первозданную любовь на счастье. Идеализируя путь любви, Лермонтов полагался на ветхий не преображённый ум, искал счастья, жаждал ответной любви: стремясь к небесному истоку, он цеплялся за образы земли.
Но в свете нового мира поэт увидел, что Земля - гнездо разврата, безумства и печали, что она дарит только рождение: с тех пор, как вечный судия мне дал всеведенье пророка, в очах людей читаю я страницы злобы и порока. Самым тяжёлым грузом, давящим душу, стало осознание того, что чаша бытия пуста, а мечта – отравленный напиток в чаше бытия – она не наша, это завязка на глазах, которая упадёт перед смертью, когда уж поздно избегать последствий обольщения.
Стремление обрести земное счастье – ответную любовь – отравило душу своим ядом (измены душу заразили): избранник не смог донести до Земли океан небесного огня, первозданную любовь. Не смог, потому что не встретил в людях взаимности. Михаил Юрьевич с тоской замечает: «Смеялась надо мною ты», «в меня все ближние мои бросали бешено каменья». Безумная Земля – собрание похвал незаслуженных и стольких же насмешливых клевет – встретила презреньем плод его таинственной думы, завистливый и душный свет предложил бесполезные венцы вниманья и терния пустых своих клевет. Но избранник-пророк даром славы не берёт, он чтит завет Творца (КОН) и покупает неба звуки.
С этого времени начинается самая великая драма человеческой души, идущей к своему распятью: беднейший средь существ земных, останусь я в кругу людей, навек лишась достоинств их и добродетели своей. Всё ещё оставаясь среди людей, пророк видит «при диком шёпоте затверженных речей» мелькание бездушных образов людей, приобретающих всё привычкой, а не опытом души («Всё, что привычкою другие приобретают – вы душой»). Сам же он меж людьми ни раб, ни властелин, и всё, что чувствует, он чувствует один, - ужасно стариком быть без седин, он равных не находит.
Так что же чувствует поэт? Он лишён своих достоинств: на родник звуков наброшен покров забвенья, он не открывает своей таинственной души, таит свои мученья. В его жизни нет надежд и всюду опасенья. Надежды глупые первоначальных лет обмануты: «В душе моей как в океане надежд разбитых груз лежит», - корабль спасенья потоплен. И только грозный дух как червь точит плод жизни как скорпион, наполняя речь ложью: «Ему поверил я – и что ж? Взгляните на моё чело, всмотритесь в очи, в бледный цвет; лицо моё вам не могло сказать, что мне 15 лет». Он презрел всё; между людей стоит как дуб в стране пустынной. От сердца чувство отлетело, и неузнанный избранник с горьким сожаленьем произносит: «И я презреньем отвечал – с тех пор сердечной пустоты я уж ничем не заменял», «пускай забудет свет столь чуждое ему существованье». Пустое сердце убийцы – пустая чаша бытия, лишённая звуков неба и отравленного напитка мечты. Да минет чаша сия… «Я на творца роптал, страшась молиться». «Я не для ангелов и рая как демон мой, я зла избранник, как демон, с гордою душой, я меж людей беспечный странник, для мира и небес чужой».
Тучки небесные, вечные странники. Мотив бездомного странничества занял место властелина небес. «Так царства дивного всесильный господин» становится облаком безводным, твёрдым как камень (к аминь) среди камней, приближаясь к своему концу: «дух ада или рая, ты о земле забыл, как был забыт землёй». Пророк, утративший веру в то, что считал святым, как колокол, служивший вольности одной, «сколько гордых душ увлёк в своё паденье». Падший ангел, демон, чем он может утешить падающих с ним, его сердце пусто: «Сын праха и забвенья и я погибну без следа». «Что имя – звук пустой», - венец певца терновый, зачем им дорожить. Кругом толпа людей, то злых, то благосклонных. Наружно погружась в их блеск и суету, падающий ангел не служил завистливому и душному свету, он «с юных лет коварные его отвергнул цепи» и «долгие часы просиживал один». Он гордый был, как гордый дух отца, он не ужился с ними. И только грозный дух, как червь грозит концом, когда уж поздно что-то изменить… пятно тоски растёт. «Зачем так рано, так ужасно я должен был узнать людей и счастьем жертвовать напрасно».
- О, если так, то небо не сравняю я с этою землёй, где жизнь влачу мою; пускай на ней блаженства я не знаю, по крайней мере, я ЛЮБЛЮ! Ласкаю я в душе старинную мечту, погибших лет святые звуки. Отравленный напиток бытия – мечта как островок на влажной пустыне морей («Когда в душе искал ты, как в пустыне, остатки прежних чувств и прежние мечты»). Да минет пустая чаша…
- Да будет примирение с Землёй – гнездом безумства и разврата. Да будет «гной душевных ран» «в немом кладбище памяти моей»: страдания сгниют в душе как сочный плод, изъеденный червём. Душа забудет всё, что в муку ей дано, чем покупались неба звуки. Сын праха и забвенья - погибну без следа моих надежд, моих мучений: и подойдя к могиле, взглянув на жизнь, на весь ничтожный плод… Наш прах лишь землю умягчит другим, чистейшим существам, меж них ни злата, ни честей не будет; станут течь их дни, невинные, как дни детей… «А мы увидим этот рай земли, окованы над бездной тьмы».!
- Не простит великий бог: не молишь в покаянье, излить страдание скупясь. Страсть зашла в тайник, тяжёлый бред души твоей больной, в нём признака небес напрасно не ищи: то кровь кипит, отравленный напиток, – стыдись же торговать.
- К душе печальной, незнакомой счастью, НО НЕЖНОЙ, КАК ЛЮБОВЬ. Закрадётся печаль в тайник души, - и в сердечном покаяньи излиешь свои страданьи: грех простит великий бог!.. Да будет воля Твоя, - пустая чаша бытия.
Странник на Творца роптал, страшась молиться. Так он испытал отчаянья порыв и искал забвенья, чтоб сказать: я был счастлив. Но эти слова не стали бы чистосердечными: чистое сердце – чаша пустая. И опустеет она лишь тогда, когда пожертвуешь счастьем своим. «Так храм оставленный – всё храм, кумир поверженный – всё бог!»
Поэт – избранник и пророк, «в нём душа запас хранила блаженства, муки и страстей», «и веру гордую в людей и жизнь иную». И женский «образ твой в душе моей всё жив, хотя бессилен он».
- И снова муки посетили мою воскреснувшую душу. И память их жива поныне под бурей тягостных сомнений и страстей, как свежий островок безвредно средь морей цветёт на влажной их пустыне. Один я здесь, как царь воздушный. Один среди людского шума. Я жить хочу! Хочу печали любви и счастию назло, во имя дружбы простодушной. «Кто толпе мои расскажет думы? Я – или бог – или никто!»
Теперь прольёт поэт душу таинственную, омоет грех, в страданье тая. И невинный нежною душой назовёт он степь своей роднёй, как будто созданной лишь для свободы, - «но эта степь любви моей чужда».
Увы. Грозный дух предвещает гибель нам, когда уж поздно избегать. Терзать и мучить любит он. Избранник умер… Он не был создан для людей. И мир не пощадил – и бог не спас!
Не успел М.Ю. Лермонтов обрести примирение: не вынесла душа поэта позора мелочных обид, восстал он против мнений света один, как прежде… и убит!
- И то, что ты сказал перед кончиной, из слушавших тебя не понял ни единый.
Мы не поняли поэта, его души печальный сон.