Глава 18
В самом конце января 1732 года Елизавета приехала в Петербург и рапортовала о приезде Бирону:
«Сиятельнейший граф! Ведая всегдашнюю вашу благосклонность, не хотела упустить, чтоб не уведомить ваше сиятельство о прибытии моём сюда и желаю вашему сиятельству благополучного же прибытия в Санкт-Петербург; в прочем желаю вашему сиятельству здоровья и благополучного пребывания, остаюсь
Елисавет»
Поезд её высочества цесаревны при въезде в северную столицу состоял из десяти возков, не считая подвод с поклажей. Его сопровождали верхом слуги и также стража, любезно предоставленная ей Бироном. Среди этих людей скрывались шпионы Ушакова. В Петербурге она обосновалась в доме, около Марсова поля, оставленном ей покойной матерью Екатериной, думая поскорее переехать отсюда в Смоляной дворец, расположенный на окраине столицы – от греха, как говорится, подальше. Дворец этот именовался по названию слободы и здесь витал дух, особенно любимый Петром Великим – запах реки и ремёсел. Покойный отец велел выстроить тут дачные хоромы с садом и хотел подарить второй дочке, да не успел. Мать внесла недостроенные хоромы в наследственный список любезной своей Лизеты. Что же, вот и готовое поле деятельности – собственная стройка. Цесаревна сразу решила, что начнёт возводить здесь театральную хоромину и разбивать регулярный парк с фонтанами, гротами и лабиринтом. Два дня она вместе с Разумовским обозревала новые свои владения и осталась довольна.
На третий день, она отправилась в Зимний дворец на поклон к грозной хозяйке. Это был уже не тот скромный дворец у Зимней канавки, в котором умерли Пётр Великий и Екатерина. Анна Иоанновна приказала Андрею Трезини подготовить к собственному приезду Апраксины палаты, выделявшиеся размерами и богатством отделки. Трезини сомкнул воедино дома покойного адмирала Апраксина, Ягужинского, Чернышева и Румянцева. Короче говоря, вышло некое нагромождение стен: высокие крыши с переломом, небольшие окна, фасады, обработанные пилястрами, фронтоны, богато украшенные скульптурой. В будущем предполагалось поручить молодому, входящему в моду Варфоломею Растрелли пристроить к дому Апраксина с западной стороны новый корпус, развернув его длинный фасад вдоль Адмиралтейства. Лизете по дороге сказали, что в старом дворце разместился придворный штат. Она вздохнула. Всё-таки Миних расстарался здесь на славу: город чист и красив своею строгостью линий и чёрными кружевами деревьев. Анна неласково приняла кузину, и с этого дня цесаревна усвоила: ничего не изменилось. Всё та же игра жирной кошки с мышкой. Непримиримая вражда, вечная подозрительность. Анна никогда не забудет о правах Елизаветы на корону.
В новом дворце, среди любезной императрице роскоши, Елизавета не задержалась. Она возвращалась домой по знакомым улицам и с трудом узнавала черты любимого батюшкиного Парадиза под сусальной позолотой, возведённой в короткий срок. Она вернулась в город своего счастливого детства и юности. С Невской перспективы её карета свернула на безлюдные просеки, не выстроенные перспективы, с виселицами на каждой версте. Она знала, что при батюшке тут вешали мужиков за самовольную рубку леса и пойманных на месте татей. За рекой Фонтанкой поднимался стеной густой лес, со зверьём и разбойниками. Вот и Смоляная слобода, вот она какая! Пора привыкать к новому положению «худородной» родственницы, презираемой завистливой Анной, должно быть, придётся познать бедность и унижение, научиться считать деньги. Анна положила ей 30 тысяч рублей в год на содержание супротив прежних 100, и ни одной копейки не даст больше. И всё это, не было бы столь ужасно, живи она постоянно в деревне, а в деревню теперь без разрешения не уедешь. Единственная надежда, что Анна станет отпускать послушную рабу Елизавет в Саарское, не далеко от Петербурга. Елизавета ведь присягнула ей! Но, не смотря на публичную присягу, Анна не поверила Елизавете и боялась, чтобы власть не попала в руки потомкам Екатерины-солдатки. Оставалась ведь и ещё одна беда неминучая: замужество. Вполне реальная угроза и единственный способ избавиться от неё, если бы не привередливость самой Анны и происки Остермана. Анна и Остерман, Елизавета об этом догадывалась, мечтали её спихнуть именно «за такого принца, … от которого никогда никакого опасения быть не может». И как прикажете это буквально понимать? От брака могут быть дети. Везде, в Англии, Испании, Саксонии, Брауншвейге может родиться претендент на русский престол! Внук Петра Великого. И Анна боялась этого больше любой заразы! Дай бы Бог, она потянула с замужеством Елизаветы, как можно дальше, а ещё лучше, до самой смерти. Смерти своей, либо цесаревниной, всё едино. Главное, меньше попадаться на глаза, жить подальше от страшного зрака Анны, не вызывать подозрения властей. Да вот ещё слежка. Мало того, что приехала сюда со шпиками в обозе, так Миних в первый же день, поучил секретный приказ от императрицы наблюдать за цесаревной теперь днём и ночью. Вот и сегодня под её подозрение сразу попали сани, следующие за нею неотступно. А перед самым домом сани эти словно в сугроб где-то провалились. Несколько человек из прислуги, пришедшие утром наниматься, сразу вызвали подозрение Разумовского, но были приняты в штат. Потому что так надо. Невозможно просто избавиться от слежки, придётся соблюдать предельную осторожность, размышляла, проходя в свои покои, цесаревна. Вот с чего началась жизнь Елизаветы в отцовском Парадизе. Плачь, не плачь, а слезами горю не поможешь. Так и зажила она в недостроенных хоромах!..
Двор Елизаветы теперь состоял из ста человек, включая самую низкую прислугу. Камер-юнкерами оставались братья Шуваловы и Воронцов. Фрейлинами – кузины Скавронские и Гендриковы. Елизавета оставалась единственной опорой для всех бедных родственников по матери, безземельных графов и графинь. Молодые родичи рвались к ней из деревни, а их родители прозябали в крошечных именьицах, пожалованных на первое время Екатериной. Ах, матушка, нет бы, тебе оделить родню, пока восседала на престоле! А теперь дочь должна была повесить себе этот хомут на шею: выпрашивать для родственников землицы, ссужать их деньгами, хлопотать об их образовании и приёме на службу. Она и выпрашивала, и хлопотала, зная, что Двор во главе с самой императрицей, вовсю потешается над её лапотной роднёй. Родня выставляла её в смешном свете, каждый раз намекая на её собственное происхождение от лифляндской крестьянки. Ну, что ж, пускай Анна, дочь царя и боярышни, отводит душу.
В Петербурге заговорили о новом влиятельном фаворите цесаревны. Весь штат её высочества двора единогласно, как самое значительное лицо, воспринял Алексея Разумовского, принятого к её двору с туманной формулировкой – певчего-камердинера. К Разумовскому сразу начали обращаться, как к начальнику, по сто раз на дню, как будто бы он ведал всем имуществом и двором цесаревны. Его личные комнаты не только располагались рядом с покоями госпожи, но и сообщались с ними дверью. Это указывало на то обстоятельство, что звезда его стоит в зените. Вскоре цесаревна официально объявила его управляющим своим имением Саарским, куда они в феврале отбыли вместе, с разрешения царицы и жили там до глубокой осени. На новый, 1733 год, Разумовский был назначен главноуправляющим всеми вотчинами и двором цесаревны, по должности получил единоличное дворянство, но в придворном чине для него Елизавете отказали. Она не стала настаивать. Тут дело заключалось не в низком происхождении сына казака, а в подозрительности и жгучей зависти Бирона. Сорокалетний вельможа не пожелал держать на виду столь замечательного молодого красавца, чьё появление вызывало бы шелест восхищения среди придворных. Так цесаревна и её возлюбленный устроились в своём тесном мирке, на окраине Петербурга, в глуши Саарского, подальше от страшного зрака Анны.
Однако от жизни не уйдёшь. Елизавета участвовала в крупных и семейных мероприятиях двора, блистала на куртагах и балах, веселилась на маскарадах. 5 февраля 1733 года в день именин Анны Иоанновны, принцессе Мекленбургской, из чьего чрева должен с возрастом родиться наследник, был представлен 18-летний принц Брауншвейг-Беверн-Люнебургский Антон Ульрих – племянник австрийской императрицы. Женоподобный худосочный юноша не понравился никому, включая саму хозяйку, и вскоре отправился в армию под крыло Миниха. 12 мая того же года будущая мать наследника престола перешла в православие под именем великой княжны Анны Леопольдовны. Императрица стала крестной матерью племянницы. Ещё через месяц умерла герцогиня Екатерина Ивановна Мекленбургская в возрасте сорока двух лет от мочекаменной болезни и водянки. Анна Иоанновна похоронила старшую сестру в Александро-Невском монастыре рядом с матерью царицей Прасковьей. По придворному протоколу Елизавета Петровна опять заняла почетное третье место. О её красоте заговорили громко и открыто. Как-то раз, она танцевала с пленными французами, для которых давала обед императрица. В белом платье, с волосами, перевитыми цветами и лентами, Елизавета была очень общительна и оживлена. «Подле такой красавицы мы почувствовали себя, как дома!», дружно кланялись потом Анне французы, увозя с собой самые лучшие впечатления. Ах, они не знали, какой взгляд получила в награду сама Елизавета! Тяжёлым взглядом следила Анна за кузиной, когда принимали китайского посла. Елизавета, в робе соломенного цвета, с нежной улыбкой на устах, стояла возле трона толстой рябой Анны, когда троих китайцев вместе с толмачом ввели в залу. Долгая и скучная завязалась беседа. Переводчик нудно переводил, но вид посла и его речь позабавили императрицу. Желая подшутить над низеньким толстым китайцем, Анна у него спросила:
- Господин посол, а какую из присутствующих здесь прелестниц вы бы сочли самой хорошенькой?
Узенькие глазки китайца шаловливо засветились.
- Ах, - просюсюкал он, - что я могу сказать великой императрице? В звёздную ночь трудно решить, какая звезда самая яркая! – Но, заметив, что она ожидает нетерпеливо, завертелся, как ёрш на сковородке. Его чёрные глазки остановились на Елизавете: чудесный цвет лица, точеная шея и белозубая улыбка. Она была полна телом, но это не лишало её подвижности и изящества. Китаец с присущей ему грацией поклонился цесаревне. – Среди такого множества прекрасных женщин я считаю самой красивой её, - перевёл толмач его ответ Анне, - и если бы у неё не были такие большие глаза, никто не мог бы, остаться в живых, увидев её!».
Анна отвела душу на том, что запретила Елизавете любые торжественные приёмы. Так она никогда больше не устраивала у себя балов и ассамблей до самой смерти царственной кузины, разве что принимала в Смоляном дворе рядовых гвардейцев на свои именины и церковные праздники. За несколько лет свыклась и с постоянным дежурством возле её дома агентов Ушакова и сопроводительного эскорта в лице извозчиков. Как ни мешали ей жить, она внешне никогда не поддавалась унынию. Смоляной двор цесаревны скоро приобрёл дурную славу вертепа легкомыслия. Юная красавица танцевала, пела, разыгрывала пьески, охотилась, плавала в лодке по Неве в компании певчих и музыкантов. При недостатке средств, она сама наряжалась и наряжала своих фрейлин в простенькие платьица из тафты. Её окружали не менее легкомысленные юнцы в чинах камер-юнкеров и озорник-доктор. Всё больше сплетничали и о её любовнике, забравшем весь малый двор в руки, но обвинить его в разврате, в нарушении норм морали, незаконной связи с девушкой-цесаревной, компромата не доставало. В доме своей высокой покровительницы Разумовский принимал самых высоких вельмож и даже получал от них приглашения на фараон или на охоту. В компании аристократов не тушевался, но всегда сохранял необходимую дистанцию между собой и цесаревной. О своём возвышении говорил с иронической насмешкой. От него не слышали подобострастных слов лести и считали простым и честным молодым малым, чересчур щедро одарённым от природы. Бирон продолжал делать вид, что не замечает этого красавца, но обер-гофмаршал Левенвольде слегка ему покровительствовал по старой памяти и приглашал к себе, конечно, в качестве сопровождающего цесаревну. Но к огорчению её, прекрасный голос Алексея спадал год от году: он часто простужался, и не помогал даже знаменитый коктейль Лестока. Была, конечно, и другая причина – вино. Слишком много бывало встреч, вечеринок и попоек с друзьями и гвардейцами, с которыми не прерывала дружбу Елизавета. Иной раз Алёша шёл по стопам отца: изрядно поколачивал пьяных гостей и шпионов – за компанию. Как ни глянь, а несчастливыми не назовёшь годы, прожитые цесаревной с её возлюбленным вдали от двора. Но юная и красивая пара не могла не бесить пару «старую» - Анну и Бирона. Императрица, великая ханжа, жила куда греховней прелестной цесаревны – с женатым мужчиной. Анна, Бирон, его супруга и дети составляли единую семью. В Зимнем дворце у её величества не имелось личной столовой – она кушала вместе с вышеуказанным семейством. После обеда Бирон отправлялся отдыхать с ней в императорскую опочивальню, но без супруги. Младший сын фаворита Карл Эрнст жил в личных покоях императрицы и спал в её опочивальне в своей кроватке, пока не подрос. Говаривали шепотком, что Карл - родной сын Анны. Впрочем, и Петер тоже. Сам их отец никогда не бранил их за шалости, что было странно, потому что он и морщился и пыхтел при их скверных проделках. Но зато при всех обижал горбатенькую свою дочь Гедвигу. Она, возможно, была рождена Бенингной? Бирон днями и ночами не отходил от императрицы, но если и отлучался, то с Анной сидела его супруга. Фаворит не занимал государственных постов, он хорошо направлял политику двора из спальни Анны и не являлся русским подданным. Его непомерное честолюбие было прикрыто тем же ханжеством, что и у Анны. В 1737 году худородный Бирон с помощью интриг и оружия победил на сейме курляндского дворянства, собравшегося, чтобы избрать кандидатуру на пустующий трон Кетлеров. Русские войска окружили место собрания сейма, и Бирон был избран единогласно. В то же время на протяжении всех десяти лет всемогущий фаворит Анны благоволил к её опальной кузине. Благодаря ему, стирались острые углы во взаимоотношениях Анны и Елизаветы. Это он отговаривал императрицу выдавать её за женихов, сватавшихся то и дело к цесаревне. Несколько раз Елизавета избегала монастыря каким-то чудом – это Бирон заступался за неё порой ночною, перед размякшей от любви царицей. Тайным чутьём, цесаревна понимала, в чем причина: они нужны друг другу. Она очень нуждалась в могущественном защитнике, а он – в популярности Петровой дщери. Когда-нибудь вечно недужная Анна умрёт, и он воспользуется правами цесаревны. Дружка её, простодушного парня, Бирон не опасался: юноша старательно избегал интриг, был лишён зависти, не стремился к постам и не попадал в руки политиканов. К тому же, в середине 30-х годов, политика совершенно не волновала Елизавету. Она была влюблена и потому счастлива бесконечно, так считали, хотя верно это было лишь отчасти. Сидя дома, поневоле начинаешь рассуждать и мыслить, молиться и вспоминать. В доме на Красной улице, возле Марсова поля, Елизавета по самом своём приезде, обнаружила сундуки, доставленные из Киля с телом покойной сестрицы Анны. Там были найдены вещи герцогини и её книги. Сочинения по истории заинтересовали Елизавету, и она в выпадавшие тихие вечера читала. Это во дворце, в придворной компании, при наушниках императрицы она со смехом говаривала, что чтение вредно для глаз и вообще для здоровья. Говоря так, Елизавета притворялась. Со страниц книг перед нею вставали примеры, которые не могли не воодушевлять. Из её рук те же самые книги попадали в руки Алексея. Он постепенно выучился читать и говорить, хотя и медленно, по-французски, а его некоторая неуклюжесть исчезла почти совсем. Но всему своё время. А время шло удивительно не торопливо. Притворство, игра, стали основной программой выживания самой цесаревны и её «друга нелицемерного», как она любила обращаться к нему в личных письмах, когда он отсутствовал, находясь где-нибудь в поездках по её вотчинам. Однако ни разу не отпустила возлюбленного на Украину, где у неё тоже были свои имения.
За эти годы цесаревна сошлась с родственниками фаворита заочно. Послав в 1731 году подарки и некоторую сумму денег Разумихе, тайно от Алексея, она этим способствовала замужеству трёх красавиц, уже отчаявшихся невест. В следующем году сам батька Розум умер обезножевшим, лёжа за печкой. Помирая, лихой казак до последней минуты требовал поднести ему горилки и ругал ругательски царя Петра и своего сына Алёшку. Ещё через год умер от простуды Данила, и мать взяла на себя заботу о внучке Дунюшке. Меньшой сын Кирилка подрастал крепким хлопцем, учился грамоте у дьячка и пас волов. Наталья Демьяновна встала на ноги, когда открыла в Лемешах шинок, на деньги, присылаемые из столицы сыном. На проезжей дороге – это было выгодное заведение, и зажила теперь семья справно. Из Лемешей цесаревне на все праздники посылались нехитрые подарки, самые простенькие и непритязательные: вышитые рушники, рубахи и запаски, девичьи головные уборы, мониста, глиняные горшки и, что самое главное - горилка и сало. На столе Елизаветы появились блюда малороссийской кухни: борщи, кулеши, вареники и галушки. Алексей переписывался с дьячком, своим учителем. Именно от отца Пантелея он узнавал новости, и отвечал сам с великой охотой, но, ни разу дьячок не написал ему о той дивчине, которую он жестоко покинул в родном краю. Да, вышло-то жестоко, нехорошо вышло! Но верилось, что своенравная Ирина, под нажимом отца, смирится с бегством своего разлюбезного и пойдёт замуж, за кого прикажет строгий родитель. Алексей, не получая никаких известий о девушке, заставлял себя так и думать, пока в Петербург не пожаловали как-то его дядья Стрешенные, развернувшие бойкую торговлю солью и не рассказали ему о том, что произошло дома на самом деле. Дьячок с матерью не решаются ему открыть правду: нема больше на белом свете красавицы Иринки! Зато есть в Киевском Девичьем Покрова Божьей матери монастыре некая святая мать – черница Ираклия. Наталья Демьяновна Розумиха, радевшая больше всех о спокойствии своего удачливого сына, накрепко наказывала всем скрывать от него, то, что случилось в Чемерах в лето 1731 года. Сначала от потрясухи горячительной умерла панна Мотрона, - опилась в самую жару сливянкой, а после её смерти, зимой, исчезла и красавица дочь, а вместе с ней – нянька и старик-сторож. В ночь на Рождество хутор на отшибе села Чемер вспыхнул, да и сгорел дотла, как свечка. На пожарище не было обнаружено ничьих останков, но зато среди обугленных перин нашли горшок, набитый углями. Года через три после пожара Ирину опознали казаки, ходившие в Киев на богомолье - в святой матери Ираклии.