Из дневника Львова. О семье
Как говорят турки, все великие истории любви начинаются с ссоры... Моя история любви началась с ненависти. Ненавидеть, видимо, у меня всегда получалось лучше, чем любить.
Со своей женой я знаком с детства,так уж получилось. Мы жили в одном дворе. Я был грозой всего местного населения и атаманом дворового сброда с самых ранних лет, а она - трусихой, об этом знали все. Пока мы сооружали шалаши на верхушках деревьев, она собирала цветы с подружками и кормила бездомных кошек, которым мы поджигали хвосты.
Ну нет, конечно, я не совсем был разгильдяй, но бабушки у подъездов называли меня неслухом, хотя и любили, это я точно знал.Я всегда громко с ними здоровался, когда выходил или, наоборот, заходил в подъезд, мог помочь поднять мигом сумку на пятый этаж или сбегать за хлебом.Я был готов всегда быть рядом с тем, кому нужно помочь. И все же подарком я не был, так же как и мои друзья: шайка безголовых ребят, таких же отчаянных, как и я сам. Я был немного старше их, на год или два, поэтому управлять ими не составляло никакого труда. Мы организовывали "партизанские отряды", совершали "рейды" по району в поиске "преступников", дрались с пацанами из соседнего двора,объявляли голодовки, искали клады,поджигали сараи, а потом их тушили или не тушили... И в этом во всем я, естественно, был заводилой. Если бы ни мои идеи, ничего и никогда в нашем дворе бы не происходило. А так у нас всегда было весело. Я прославился на весь район среди родителей своих сверстников и прославил свою бабушку. Кажется, она не была этому рада.
С бабушкой после смерти родителей, как и с богом, отношения у меня не складывались. Вероятно, все мои бесчинства и сумасбродства были только лишь предлогом позлить ее, показать ей все, на что способен... Я хотел им обоим что-то доказать, с самого детства. Никак не пойму что...может быть, их бессилие?
Так, ладно, к теме.
Как-то раз в мою светлую голову пришла "отличная" идея: прыгнуть с парашютом. Эта мысль завладела мной так сильно, что я не мог ни спать, ни есть, не думая о том, как буду летать. Я присмотрел крышу даже для этого мероприятия, оставалось только найти парашют. Но и это была не проблема. Один из моих верных товарищей, Мишка, был сыном летчика... Чтобы ярче обрисовать картину, хочу подчеркнуть, что идею эту я вынашивал не два дня. Сначала я хотел никому об этом не говорить, мало ли что... Но потом понял, что Мишке точно сказать придется, не выкраду же я у них парашют из дома?! Хотя... Я бы - мог. Сказав Мишке, я не удержался и проболтался еще парочке друзей из нашей шайки-лейки. Когда уже почти все было готово к "полету", я решил, что это чистой воды эгоизм - летать одному. Надо попробовать прыгнуть всем вместе, по очереди, возможно; это я еще тогда не придумал. И так как эта мысль настолько захватила все мое детское воображение, что я спал и видел, как медленно опускаюсь со своим парашютом в самый центр нашего двора, а вся мелюзга окружает меня с неописуемым восторгом в глазах, мне понадобились зрители. Я начал искать "проверенных" людей. Мы рассказывали о нашей задумке под угрозой страшной расправы в том случае, если кто-то из взрослых узнает об этом. Информация распространялась по секрету всему свету, и совсем скоро я собрал нужную мне аудиторию. Старт был запланирован на утро следующего дня. Это был июнь 1947 года, мне было всего 12 лет, Трусихе на тот момент было только десять, и она была одной из тех, кто под грифом "секретно" узнал о том, что будет происходить на крыше ее собственной пятиэтажки. Эти грифы "секретно", по-видимому, никогда не оставят меня в покое, я с самого детства болен ими...
Так вот представьте себе крышу типичной пятиэтажки рано утром. Кучку пацанов, суетящихся над огромным несуразным полотном чего-то непонятно-светлого...Я был тогда очень воодушевлен и немного взволнован. Это была моя мечта, мой триумф. Я помню, что возился с какими-то веревками, которые не поддавались мне настолько быстро, насколько я торопился. Потом помню, что услышал, как стих воробьиный лепет моих дружков. Именно услышал. Я удивился тишине и поднял глаза. Передо мной стояла Трусиха, за руку ее держал отец,огромный коренастый мужчина в милицейских погонах. Я смотрел на него долю секунды, а мне кажется, что прошла вечность. Я видел, как рушится целый мир, который я построил в своей голове...
Конечно, я был зол! Я был готов растерзать эту девчонку. Она стояла передо мной в желтом сарафане с двумя тугозаплетенными косами и заплакаными глазами. Видно было, что плакала она долго. Но это меня не трогало. Все мое существо требовало мести, и моя месть была не детской. Еще долго я закрывал глаза и видел перед собой это заплаканное лицо и все мое существо содрагалось от негодования. Я ненавидел ее детской лютой ненавистью!
Странно было то, что Трусиха и не думала мне уступать. Я знал точно, что она боялась всего на свете, начиная с темноты и кончая концом света. Я знал, что только из страха прыгать с этой проклятой крыши, она решила сдать меня своему отцу. Вся ее сущность, мне казалось, состояла из рассудительности и боязни. Но меня она не боялась, что бы я с ней не вытворял. Я позорил ее в школе, пряча ее одежду из раздевалки на физкультуру, обливал компотом в столовой, крал тетради, переписывал за нее контрольные на двойки, писал гадости на стенах в подъезде, обзывался, придумывал обидные клички... Я видел, как напрягаются ее скулы, когда она меня видела, и улыбался. Где-то в классе восьмом только я понял, что Трусиха спасла нам всем жизнь, и я в общем-то ей обязан. Но "война" была в самом разгаре, и я не мог признаться, что ошибался. Однако ярых нападок со временем стало меньше. у меня появились другие заботы. Но и позволить ей просто так жить я не мог. Я все так же высмеивал ее перед ребятами в школе и ехидно улыбался при встрече. Это были незабываемые встречи. Мы с Мишкой шли, например, в школьную столовую, а она с подругами выходила оттуда. Я не мог пройти спокойно мимо и пропустить это без внимания.
-Шшш,Трусиха! - прищуриваясь и "мило" улыбаясь, я снимал перед ней воображаемую шляпу, тем временем Мишка по приказу ставил Трусихе подножку. Она спотыкалась и, стараясь не упасть, ухватывалась за одну из подружек.
- Индюк! - злобно выпаливала она, так же напрягая скулы и стискивая изо всех сил зубы.
Я хохотал.
Прозвище "Индюк" как-то прижилось в лексиконе Трусихи. Все знали, что, если она говорит "Индюк", речь, естественно, идет обо мне. Я называл ее по-разному, обидно и глупо, но в мыслях она всегда была для меня Трусихой, девочкой в желтом сарафане с заплаканным лицом и виноватым взглядом.
Когда кто-то разбивает твои мечты, трудно потом поверить, что это было не нарочно. Да и вообще, когда твои мечты рушатся, трудно быть здравомыслящим и объективным. Именно тогда я понял, что мечты в этой жизни мне не нужны. Они только мешают. Нужны цели - четкие, короткие формулировки и планы их достижения. Нужно жить, избегая по возможности возможности чувствовать. Я жил без чувств до того самого лета после окончания третьего курса военной академии.
Во время учебы в военной академии я редко бывал дома и был этому в общем-то рад, потому что с бабушкой все также не ладилось, а злить ее больше почему-то не хотелось. Я приходил домой только, если начинались каникулы; в увольнения я ходил почти каждую неделю, но никогда не бывал дома. Бродил по городу в поисках приключений и, естественно, их находил. Вокруг меня, как и раньше, ошивался всякий сброд тех, кому, как и мне, было скучно.
Правда, учебой я занимался серьезно, не показывая вида, конечно. Я прекрасно понимал, что на этом свете помочь мне совершенно некому. Я один, как перст, никому не нужен, поэтому я должен бороться, чтобы выбиться в люди. Бороться сам. И первым пунктом моей борьбы была академия. Тут у меня, также как и в школе, была слава бездаря и обормота, я вел себя дерзко и смело, никогда не боялся сказать то, что думаю, что считаю верным и правильным. Я мог подраться, мог натравить на кого-то из преподавателей свою свору, если считал это справедливым. Я всегда был за справедливость. Поэтому я вступался за тех, кого, на мой взгляд, незаслуженно гнобили, мог отказаться участвовать в общем плане срыва пары, если считал это несправедливым... Я был, как обычно, грозой всего местного населения. Конечно, мне за это несладко доставалось. Постоянные наряды вне очереди и замечания. Преподаватели удивлялись, когда на экзаменах я выдавал отличные результаты. Да, я умел удивлять... Но меня удивить, казалось, никто не мог. Кроме Трусихи.
Лето после окончания третьего курса сулило быть невыносимо жарким, уже в мае стояло такое пекло, что хотелось проклясть все сто тысяч солнц Маяковского. На каникулы я уходил всегда без энтузиазма, по мне так лучше шестьсот нарядов вне очереди, чем бабушкины нравоучения. Все мои друзья разъезжались либо по разным городам, либо на юга, я один должен был торчать в городе. В нашем дворе все давно уже было по-другому, да я и не ожидал, что все останется, как было. Или ожидал?
Как-то в пятницу за обедом, я хорошо помню, что это была пятница, бабушка ненароком упомянул о Трусихе.
- Вика-то Пашкина замуж что ль выходит..
- Кто? - с набитым ртом спросил я, только чтоб поддержать разговор. Эти бабушкины сплетни меня всегда раздражали до жути.
- Трусиха твоя, - ответила бабушка. Я чуть не поперхнулся, честное слово. Пришлось заставить себя все спокойно дожевать, а потом уже расспросы устраивать.
- И что ж? - выдавил из себя я.
- Ничего.
Бабушка пошла на балкон за помидорами, а я проклял себя трижды за то, что притворился равнодушным. Меня почему-то задела эта тема. "Почему?"- промелькнул в голове вопрос. "Как это замуж?!"- думал я. Мне показалось даже, что мне больно, будто кто-то со всей дури дал поддых, странное чувство, словно забыл, как дышать, или никогда не умел. А кто нас учил дышать?.. Все мы самоучки. У меня почему-то сдавило горло, так всегда бывало, когда нарушалась моя собственная вселенская справедливость. Мне хотелось драться, потому что... "Почему?" - вдруг опять спросил я себя и не нашел ответа.
Потому что у меня отняли то, что я по определению всегда считал своим. Какая тут справедливость?
Когда пришла бабушка, я уже не мог есть спокойно.
- И за кого же?
- Что? - переспросила бабушка
- И за кого же, говорю? - громче проговорил я.
- Что за кого же? - не поняла бабушка, она уже и думать забыла, о чем мы с ней до этого говорили на кухне.
- Трусиха замуж выходит. За кого?
Бабушка удивленно на меня посмотрела .
- А тебя-то это что так задело-то?
- Ничего не задело, просто интересно, что за индюка она себе нашла! - начал защищаться я. Сказав слово "индюк", я снова задохнулся. "Потому что индюк - это я. Только я, и никто другой!" - нашел я вдруг ответ на свой вопрос.
- Ну что, ты мне расскажешь, или мне самому пойти у них спросить? Я же могу, ты знаешь!
- Вот те на!!! Сумасшедший!
- Ну! - крикнул я. Бабушка испугалась.
- Ты заболел что ли, Витя? Чего так кричишь?
Я, не вытерпев, вскочил на ноги, швырнул стул и пулей вылетел из квартиры, достаточно сильно хлопнув при этом дверью. Бабушка осталась стоять в растерянности посреди своей кухни.
Конечно, я все узнал. Трусиха училась в консерватории, это я знал давно. Как и следовало ожидать, она была лучшей студенткой всего, чего только можно было назвать. Они с оркестром часто ездили на гастроли, это я тоже раньше слышал. Этим летом были за границей. "У нее блестящее будущее!" - сказал мне кто-то. Да уж, можно позавидовать, но я не завидовал, мне стало вдруг горько. Кто я? Бедный курсант, которому еще предстоит пробить себе путевку в жизнь. А она?.. Трусиха. Одно слово. Нет слов. У меня не было слов.
Ее жених был из музыкантов, познакомились во время гастролей, где-то в Париже. Она ему безумно понравилась, и он тут же сделал предложение. Не стал медлить, как некоторые. А что некоторые? Некоторые даже и отчета себе не отдавали в чем-то подобном. Откуда мне было знать, что от ненависти до любви все тот же один шаг? Я злился. На себя, на нее, на ее жениха, на весь свет. Ее жениха, если бы он мне попался сейчас вот в руки, я бы, наверное, так отделал, родная мама бы не узнала! К чести Трусихи надо сказать, что она не дала свое согласие этому музыкантишке, сказала, что надо обо всем поговорить с родителями. Именно сегодня она должна была познакомить своего женишка с папой и мамой. Конечно, я не мог этого допустить!
Стремглав я помчался в ее подъезд, залетел на нужный этаж и, не задумываясь, нажал на все тот же, хорошо знакомый, звонок. Сколько раз мы с мальчишками звонили в него и убегали!Сколько раз оставляли всякие гадости под этой дверью!..Перед глазами пронеслись отрывки из школьных лет.
Долго не открывали, или мне просто так показалось. Когда дверь открылась, я увидел знакомые карие глаза, такие же внимательные и серьезные, как были в детстве. Она кажется была очень удивлена, увидев меня возле своей двери, я заметил, как напряглись ее скулы...
- Ты любишь его? - без предисловий выкрикнул я.
- Что, прости? - Трусиха вышла в подъезд и плотно закрыла за собой дверь.
- Любишь его?!Отвечай!!
- Тебе-то какое дело?! - возмущенно проговорила она. Я снова видел, как напряженно она сжала зубы, как нахмурились ее брови. Трусиха снова не испугалась меня.
- Ответь!
- Индюк! - выпалила она.
- Трусиха.. - на автомате вылетело у меня, я на секунду осекся, - Ты не должна знакомить его со своими родителями!
- Почему?!
Она не закрывала дверь, я был удивлен. Это давало мне надежду. Просто воспитанность и тактичность?Не может быть, думалось мне, я не тот, кого Трусиха стала бы терпеть, она никогда меня не терпела, всегда уходила первая. Я еще раз взглянул на нее. Маленькая, тонкая, с прямыми, собранными куда-то назад волосами, она смотрела на меня своими огромными глазищами. Я заметил по ним, что она плакала, не сейчас, может быть, ночью. Ее глаза всегда ее выдавали.
- Почему? - повторила она, - Ты снова думаешь только о себе!
- Я думаю о нас! Я люблю тебя! Ты должна выйти за меня замуж! - я посмотрел Трусихе в глаза и сделал шаг в ее сторону, этого оказалось мало, я быстро подошел и, обняв ее, поцеловал. Этот поцелуй был самым наглым из всего, что я делал до сих пор, сколько бы глупостей я не совершал, но Трусиха не сопротивлялась. Все еще не отпуская ее из своих рук, я строго спросил, глядя ей в глаза, как маленькой:
- Ты выйдешь за меня замуж, правда ведь?
Трусиха молчала, я тряханул ее тихонечко за плечи, чтобы она посмотрела на меня, и снова спросил:
- Выйдешь за меня?
- Это очередная издевка? - спросила тихо она, и тут впервые в жизни я увидел страх в ее глазах.
- Какая издевка, глупая, я только что сказал, что люблю тебя, я всегда любил тебя!
- Ты всегда меня ненавидел.
- Это было вынужденно, зачем ты рассказала отцу о моем плане, помнишь, тогда на крыше?
- Я не рассказывала ничего, я была без ума от этой идеи и молчала, как рыба, только во сне проговорилась, а папа услышал... Я разговариваю во сне, - виновато сказала она и опустила глаза. Мне стало ее так жаль, такую глупенькую девчонку, такую маленькую и хрупкую, которая разделяла с самого детства мои мечты, а я и не знал этого. Я не мог оценить, я мог только ненавидеть. Неужели это навсегда со мной?
- Прости меня, - вырвалось у меня впервые в жизни, - я не знал. Ты выйдешь за меня? - снова задал я тот же вопрос, но уже отпустив ее из своей хватки.
- Выйду, - твердо сказала она и улыбнулась.
27 августа 1992г.