Напоследок

С ним никогда не было просто. Он всегда был особенным.

Его лицо, в отблесках свечей, казалось нереальным, идеально красивым, таким, какое не увидишь при обычном дневном свете. В его руках дымился косячок, и густой туман постепенно заполнял всю комнату. Хотелось сказать «хватит», но просто не хватало духа, не хватало сил и смелости прервать, испортить эту будто бы святую тишину звуком своего голоса. Он медленно затягивался, правильно вдыхая дурь, ему было хорошо, и он был не здесь, не со мной.

Сейчас он напоминал блудницу. Воистину ****ское одеяние, полуразмазавшийся макияж, растрепанные волосы и расслабленная, будто соблазняющая поза.

Наверное, я был похож на него. Ведь я выглядел также.

Легкий ночной ветерок донесся до нас, мгновенно окутывая прохладой. Мне казалось, что повеяло смертью и развратной похотью, будто два в одном, и она остановилась подле нас, не осуждая, а скорее одобряя.

Кажется, я увидел даже жемчужные зубы и развевающиеся одежды темного цвета. Темного цвета крови.

Пахнуло страстью.

Я перевел взгляд на него, откинувшегося в кресле, с затуманенным взором. Из колонок лилась мрачная музыка, дополняющая атмосферу. Смесь боли и опустошения, с примесью радости, слишком горькой, чтобы улыбаться, слишком сладкой, чтобы чувствовать ее запах и вкус. Но что еще оставалось нам делать? Мы договорились, что это – последняя наша встреча. По крайней мере, в этой жизни.

Я втянул в себя едкую горечь. Я всегда хотел петь, но сейчас слишком много противодействий, чтобы заниматься любимым делом.

Внезапно пришло осознание, что теперь мне некуда податься. Без образования, без талантов, по сути – без трезвого мышления.

Смерть, стоявшая рядом, просунула когтистую руку в недра тела, разливая холод по венам. А ему было тепло. Он что-то прохрипел, глядя на меня, или сквозь меня, я не понял этого. Наверное, он просил воды. Накатило желание специально уничтожить его. Или не отпускать. Но лучше – уничтожить.
Сколько мы были рядом? Нет, не вместе, именно рядом. И не было никогда признаний, или свиданий. Не было отношений. Был негласный закон – расставание после распада группы. Той, которую я разрушил собственными руками.

Но горевать не было сил, не было сил ни на что. Он снова что-то хрипел, казалось, он умирал.
Я не мог встать. Пепел сыпался прямо на меня, наверное, я умирал вместе с ним.
В голове медленно крутились воспоминания о прошлом. Я всегда хотел, чтобы мы были командой, одним целым, но как песок – все желания сыпались между пальцев, оставляя только неприятные ощущения за собой. Порой мне хотелось кричать, а иногда я вспоминал, что в этом мире слишком много меня. В моем мире. Меня считали странным, его считали шлюхой, как ни крути – идеальная пара. Он красил губы в яркий цвет и одевал платья, я был рыцарем с одним глазом. Он ворвался в мою жизнь безапелляционно, скидывая каскады шмоток на мою кровать, и раскидывая свою косметику, и мне казалось, что так будет всегда. Но всегда закончилось как-то слишком быстро. И сегодня последний наркоманский ритуал, как всегда после концерта.
Когда он узнал об этом, то не кидался стульями, не устраивал истерик, а только достал свое и закурил рядом. Он был таким же как и я: он любил азарт, наркоту и секс. Порой я думал и верил, что это не рушимо. И через двадцать лет мы будем курить под звуки тяжелой музыки, медленно сползая на пол.

Он не любил алкоголь, я не любил его тоже, и мы никогда не ходили на посиделки к ребятам. Он не любил смеяться, я не любил этого тоже, и мы были похожи на мрачные изваяния посреди сцены. Я часто протыкал свои вены, и он любил смотреть на мою кровь, а потом пытался поджечь ее, но у него никогда не выходило. Он был сварлив по утрам, и не любил солнце, он любил танцевать, и ему нравилось быть в центре внимания. У него было много друзей, но он никого не любил, никогда. А порой он брал деньги за секс. Он любил дорогие украшения и боялся полицейских. У него была собака, но он выкинул ее из окна моей квартиры, накурившись. Позже мы завели кошку. Она сбежала через месяц. Тогда он сказал, что согласен быть домашним животным, и нацепил на себя костюм зайца из латекса. Я поклялся себе, что вышвырну его завтра же. Главное, чтобы завтра наступило.

Мне хотелось пить, но лень пересиливала. Что же делать? Он снова хрипел, кстати.
Однажды Тецу сказал, что мы больные. Как всегда, он был прав. У них с Шо святые отношения, святая любовь, а мы загнемся под забором, так он сказал?
Кажется, он нашел воду. После нескольких шумных глотков, я вновь услышал тихий хрип.
- Ты будешь скучать, правда?
Внезапно стало как-то неловко. Я рассмеялся, чтобы не показывать слез. Он рассмеялся в ответ. Мы всегда делили сумасшествие на двоих.
- Будешь, - сказал он. Я кивнул и потянулся к столу. Там лежало еще, я хотел. Хотел дойти до той кондиции, когда уже ничего не страшно, и ничего не помнишь. И сказать ему, все, что хотел на протяжении долгих лет существования UNSRAW. – А я нет. Ты редкостный зануда, Ю.

Я ухмыльнулся, и послал его нахуй, чтоб не повадно было.

Сколько было ситуаций? Когда мы умирали вместе, а утром, как слепые котята, жмурились на солнце, одевая большие очки, и спотыкались друг о друга, в поисках воды и сан.узла? Когда он косо подводил глаза, тихо матерясь, а я искал свои вещи в неразберимой куче его тряпья? То были бессонные ночи, полные страсти и разврата, а после он тихо сползал по стойке вниз, а я путал слова и пел мимо нот. На нас кидали злостные взгляды, а мы хотели лишь немного воды, совсем чуть-чуть. Тогда мы пытались идти ровной походкой, и наперегонки бежали до дома, прячась от жары, а иногда бросались полуголыми под дождь, и снова на нас косились прохожие. Как ни крути – мы идеальная пара. Точнее, мы были идеальной парой. Он кричал мне, что все всегда будет хорошо, и я верил, заставляя себя идти на поводу, не задумываясь о будущем. Он научил меня не думать. И тогда я понял, что такое настоящая жизнь. Впереди маячил тюремный срок, и часто хотелось нажать на курок, но я шел вперед, слегка заплетающимися ногами, и желал не загнуться под забором, а еще петь на сцене, и видеть тянущиеся ко мне руки. Забыть, что такое страх, и гнетущее бытие.

Он что-то говорил, а в голове все плыли воспоминания, о том, чего теперь уже не будет. Предо мной жизнь открывала новые врата, но я не хотел в них вступать.

Я всегда мечтал быть врачом. Резать, помогать. Спасать, быть может. В детстве я часто играл, разрезая собак на мелкие кусочки, а еще всегда имел высшие баллы по химии и биологии. Он же всегда хотел быть моделью, следил за фигурой и высоко ценил искусство. Ему всегда казалось омерзительным женское тело, и его часто трахали. Он хотел быть известным, любил роскошь, которая дешевыми бордовыми обоями висела на стенах моей квартиры, и золотым светом резала глаза от бра. Он часто наряжался, пробовал новые макияжи, а на полочке в ванной стояло огромное количество тюбиков и баночек с приятным ароматом.

Мы сблизились слишком быстро, я поимел его уже на вторую ночь.

Он был ревнив, и не давал никому кроме меня, и чуть не убил парнишку, который отсасывал мне перед концертом. У него была нездоровая тяга к окнам, куда он выкидывал все, что ему не правится, включая того парнишку. Он был болтлив, порой излишне, неимоверно красив, а его оскал напоминал мне о шизофрении.

Спустя год общения, он попал в психушку. Я не ходил к нему, а когда он вернулся домой, то вручил мне в качестве презента кучу лекарств, обладающих прекрасным усыпляющим свойством. Он испробовал на мне все до последней капли, о чем свидетельствуют красные рубцы, перетягивающие спину.

Спустя полтора года приехала его мать. Тогда мы особенно накурились, и полдома было залито кровью, то ли моей, то ли вызванной проститутки. На стенах виднелись потеки спермы, а в воздухе витал тяжелый сладковатый аромат травы. Юдсуко-сан сказала, что у нее больше нет сына. А он тогда выгнулся подо мной и кончил.

Потом начались мои проблемы со здоровьем. Мне вырезали аппендицит, и долго не могли остановить кровотечение. Как ни странно, он был рядом. Кажется, он нуждался во мне все это время. А может и нет.
Он сполз-таки на пол, его красноватые волосы разметались по прожженному грязному ковру. Он смотрел на меня снизу вверх, неестественно выгнув тело. По стенам плясали причудливые тени, оттого как он медленно перебирал пальцами, путаясь в скатанном ворсе ковра. Жилетка распахнулась, обнажая худое, с пепельной кожей, тело, с выступающими сосками и кольцами в них, тело, на котором алели засосы и глубокие царапины. Под короткими кожаными шортами не было ничего, я знал, и он знал, что я знаю.

Я помню первое увечье. Когда он схватил меня за талию, будто бы нежно обнимая, а потом прижал тлеющую сигарету в моей спине. В области левой лопатки тоже есть шрам, приятной округлой формы. После я передавливал его горло шелковой лентой, привязывал к постели, поливая его ненавистным виски, запах которого въедался в тонкую кожу, и не хотел потом смываться. Изощренные пытки, применяющиеся не только в сексе, теперь давали знать о себе болью в переломанных ранее пальцах и тупой болью в животе, куда он нещадно бил меня в течение нескольких дней.

И сейчас, когда легкие переполнял дым, а голову цветастые отрывки воспоминаний и цепи фантазий, мне казалось не столь страшным, что UNSRAW больше нет, страшным казалась жизнь без него. То, что я встану утром в пустой постели, закурю и не услышу насмешливого голоса, или не получу жестокого удара по почкам. Что я не буду шарахаться от солнца, кричать о помощи, когда плеть опускается на израненную спину, не буду вбиваться в противно стонущее тело, не буду бить посуду в темной кухне, потому что он разбил лампу. Что я устроюсь на работу, буду приходить в пустую квартиру без сил, отмою ванную от спермы, и поставлю фото в рамке у кровати. Нещадно хлеща себя мыслями по засмоленному мозгу, я кричал, стонал, умолял о помощи, или о смерти.

Он лежал на полу, прикрыв глаза, томно глядя на меня. На столике, пыльном и захламленном косметикой, стоял апельсиновый сок, который ненавидели мы оба, но покупали с завидной частотой, пытаясь досадить друг другу. Я потянулся к нему, но он отбросил мою руку, царапая длинными ногтями отчетливо видные венки.
- Давай хоть трахнемся напоследок, - прохрипел он, прочищая после горло. Я смел рукой все со столика, резко укладывая его на него. Он стонал, а я радовался неизвестно откуда взявшимся силам, стараясь причинить как можно больше боли, чтобы он запомнил меня. Мы не могли нарушить собственные правила, когда договаривались о распаде.

После я отступил, чувствуя, как осколок от чего-то вгрызается в стопу, я стоял, нажимая на ногу сильнее, чуть ли не воя от боли, но терпел, глядя на завороженное лицо, при виду расползающегося по ковру пятна. Вытерев пот со лба, я снова откинулся на диван, не утруждая себя вытащить осколок из стопы. Боль была совсем не адской, она не шла ни в какое сравнение с тем, как хлопнула входная дверь. Хотелось кричать, ползать на коленях, умоляя вернуться, унижаться, терпеть побои и издевательства, резать пучки нервов, только чтобы не оставаться в зловонной квартире, упоенной запахом секса и страданий. Молиться, чтобы он вернулся, привычно царапая вены, жаждать скрипа ключа в двери, его присутствия.

Само собой, этого не было.

С улицы донесся гул мотора, а позже громкий и долгий сигнал. Подул ветерок. Я жадно пил апельсиновый сок.