Популярность Игоря Северянина до его отъезда из России была невероятной. Общеизвестно, что его избрали королем поэтов в 1918 году. И это в то время, когда жили и творили выдающиеся поэты Серебряного века.
В чем секрет Игоря Северянина? Думаю, прежде всего в том, что он открыл рецепт поэзии, которая нравится публике. В составе этой поэзии только три компонента: гламур, гламур... и еще раз гламур.
Большинство читателей не могло, конечно, понять великих идей и пророчеств, которыми пронизана, к примеру, лирика Блока и Ахматовой. Не имея соответствующего образования или большого культурного багажа, трудно также оценить выразительность метафор или точность эпитетов. Зато толпе близки и дороги понятия, которые составляют, по мнению этой самой толпы, фундамент успешности, красивой жизни. Именно употребление и повторение слов-маркёров, обозначающих эти понятия, и делало стихи Северянина понятными и близкими толпе. Таких слов-маркёров в начале ХХ века было немного: шампанское, ананас, смокинг, авто, роза, лилия, замок... Увидев знакомые слова, толпа ликовала: «Наконец-то нашелся поэт, понимающий, как красива наша жизнь, и воспевающий ее!»
Гувернантка-барышня
Вносит в кабинет
В чашечках фарфоровых
Creme d'epine-vinette.
Чашечки неполные
Девственны на вид.
В золотой печеннице
Английский бисквит. (Барбарисовая поэза, 1914)
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж. (Это было у моря..., 1910)
И знаменитые, «зацитированные» буквально до дыр строки, которые нельзя не привести:
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо! (Увертюра, 1915)
Мудрый, ироничный человек, ювелирный мастер стихотворной формы, Игорь Северянин решил завоевать любовь публики и добился своей цели: публика буквально носила его на руках. То, что поэт на самом деле презирал эту публику, до нее как-то не доходило. Сосредоточившись на стихотворениях, в которых Игорь Северянин виртуозно жонглировал любезными ей понятиями, толпа не замечала другого:
В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухи
В княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив.
Я улыбнулся натянуто, вспомнил сарказмно о порохе:
Скуку взорвал неожиданно нео-поэзный мотив.
Каждая строчка — пощечина. Голос мой — сплошь издевательство.
Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.
Я презираю вас пламенно, тусклые ваши сиятельства,
И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс. (В блесткой тьме, 1913)
Это страшно! - все одно и то же:
Разговоры, колкости, обеды,
Зеленщик, прогулка, море, сон,
Граммофон, тоска, соседей рожи,
Почта, телеграммы про победы
И в саду все тот же старый клен... (Это страшно, 1915)
Кто-то, конечно, читал и эти стихи, но легко от них отмахнулся, назвав неважными, а самыми лучшими считая те, в которых, преломившись через магический кристалл поэзии, сверкала и бурлила жизнь «элиты» - толпы. Расставаться с Игорем Северяниным - поэтом своих услад и утех - толпа не желала.
Много лет уже живя в дали от родины, переосмысливая прошедшее и пытаясь понять настоящее, один из сонетов цикла «Медальоны» поэт посвятит себе. Там он окончательно прояснит проблему своих взаимоотношений с толпой:
Он тем хорош, что он совсем не то,
Что думает о нем толпа пустая,
Стихов принципиально не читая,
Раз нет в них ананасов и авто,
Фокстрот, кинематограф и лото -
Вот, вот куда людская мчится стая!
А между тем душа его простая,
Как день весны. Но это знает кто? (Игорь Северянин, 1926)
Завороженная блеском слов, увлеченная поисками доступных ей смыслов, толпа так и не смогла разглядеть подлинного Игоря Северянина — большого поэта и неординарную личность.