Поезд стал замедлять ход. Иван Петрович поднял нижнюю полку, достал чемодан. Но, выглянув в окно, увидел, что до города ещё далеко. Спросил у проводника: «Скоро?». «Станция Холманка, - ответил тот, - встречный пропускаем». Всё ясно. Ещё ехать минут пятнадцать. А до Еленска ещё автобусом почти час.
Иван Петрович Скворцов возвращался в родной городок насовсем. Почти тридцать лет судьба носила его, как осенний листок, по всей нашей необъятной Родине. Далеко на востоке, в городе Братске, осталась бывшая жена, с которой он был уже пятнадцать лет в разводе, взрослый сын, с которым они раз в году обменивались письмами.
Здесь в Еленске недавно умерла его мама, оставив ему – единственному сыну – двухкомнатную квартиру. Своего жилья, несмотря на солидный возраст, у Скворцова не было. Причиной тому была его профессия и холостяцкая кочевая жизнь корреспондента «районок» и областных газет.
Иван Петрович посмотрел в окно. Вздохнул. Он надеялся на своего друга и одноклассника Сашку Тюленёва, то есть, Александра Петровича. Тот работал главным редактором газеты «Знамя труда», печатного органа горкома КПСС, а в наступившую эпоху гласности и перестройки всего, что было построено раньше, значение такого органа возрастало. Сашка поможет с работой.
Между тем пассажирский поезд № 183 приближался к вокзалу областного центра. За окном проплыли: водонапорная башня красного кирпича, построенная в девятнадцатом веке, локомотивное депо, дым котельной и стеклянные кафешки. Скворцов попрощался с попутчиками, направился к выходу. На перроне народу было мало и он сразу увидел идущего к вагону Саню Тюленёва. Хотя и дал телеграмму, но не надеялся, что встретит. Всё-таки Саня – человек занятой. Скворцову было приятно, что друг приехал на вокзал. Улыбаясь, пошли навстречу друг другу. Обнялись.
- Как нормально добрался, Ваня?
- Нормально, Саня! Как я рад тебя видеть! Что, заедем ко мне?
- Нет, давай ко мне. Маша ужин приготовила. Ждёт. Успеешь ещё в свой холостяцкий скворечник!
Они оба расхохотались, радуясь, что снова вместе.
- А как твоя Дина? – спросил Скворцов.
Дина – это спаниель Александра Петровича. Ивану Петровичу она очень понравилась и запомнилась. Потому, что год назад, когда он приезжал в Еленск, Дина продемонстрировала такие способности, что он поверил в то, что разум собаки не уступает человеческому…
…Сидели они у Тюленёва на кухне, пили сухое вино – любимый Сашкин напиток. Ваня же предпочитал водку, а ещё лучше спирт, к которому привык на Севере – работать ему пришлось в разных газетах, от «Братской правды» до ямальской «Правды тундры». Так вот, сидят они на кухне. Заспорили на какую-то злободневную тему. Сашка и говорит своей собаке: «Дина, принеси, пожалуйста, газету, там должна быть заметка».
Шустрая спаниелька через секунду влетела на кухню с газетой в зубах. Тюленев развернул газету и серьёзно так говорит: «Дина, ты не то принесла. Принеси «Правду»!». Собачка принесла «Правду». Скворцов от изумления подавился пельменем с картошкой. Тюленев спокойно зачитал интересующее его в заметке место и снова свою любимицу просит: «Ещё одна газета нужна, Дина, принеси «Комсомолку» за десятое число!». Иван Петрович глаза вытаращил, сидит не шелохнётся, а пельмень с картошкой так во рту и держит. И … О боги! Дина приносит «Комсомольскую правду» за десятое сентября!! У Ивана в голове что-то дзинькнуло и произошло лёгкое головокружение, а самочувствие было такое, как будто он выходит из машины времени, где-нибудь в двадцать третьем веке.
- Саня!! – воскликнул Скворцов, выронив пельмень изо рта. – Это как?! Что за фокусы?
- Какие фокусы, Ваня? – обиженно поджал губы Александр Петрович. – Ты что, слепой? – и просит спаниельку принести «Знамя труда». Та приносит. Скворцов в шоке.
- Ты отстал от жизни и от науки, Иван, мотаясь по своим тундрам и БАМам. Собаки могут различать буквы. Это научно доказанный факт. А я доказал это на практике. Дина ещё, конечно, читать не умеет. Но буквы некоторые уже знает, что позволяет ей без труда различать заголовки газет.
Иван хватил ещё сто грамм и стал бурно восторгаться способностями собаки Дины и педагогическим талантом её учителя.
Это уже потом, через несколько дней, когда они были в гостях у их одноклассника, в весёлой компании ему раскрыли секрет Сашкиного фокуса, который был известен половине населения города Еленска, а потому для главного редактора каждый заезжий легковерный был, что называется, находкой. Он показывал ему способности Дины и упивался произведённым эффектом. А секрет фокуса, между тем, был прост. Дина приносила верхнюю газету из пачки, что лежала в прихожей на обувной тумбочке. А Александр Петрович помнил, какие именно газеты лежат сверху. Перед визитом очередной жертвы розыгрыша Сашка до десяти газет запоминал – в каком порядке они лежали – и доводил самого неверующего гостя до исступления...
…Старенькая редакционная «копейка», ведомая пенсионного возраста водителем Николаем Афанасьевичем, через сорок минут выбралась из большого города и, миновав кольцо, на скорости шестьдесят километров в час устремилась к древнему городу Еленску. Ещё через сорок минут они были дома.
Пунктуальная Мария была на высоте. На столе уже стояли холодные закуски, горкой возвышался хлеб, нарезанный треугольничками. Стояли фужеры для вина.
Увидев фужеры, Александр Петрович остановился посреди комнаты. Мысленно обругал себя идиотом и ещё несколькими нехорошими словами. Приготовленные две бутылки вина они вчера выпили с начальником отдела культуры горисполкома, договариваясь о Ванькином трудоустройстве. А сегодня совсем закрутился и забыл купить. И талоны ведь были, специально зашел за ними в Общество трезвости, а купить забыл! Ну, что ты будешь делать, дырявая голова!
Он сообщил новость Ивану, думал, может у того в чемодане есть что-нибудь. Тот честно признался – было, но выпил с попутчиками.
Александр Петрович снова надел пальто. Решительно двинулся на выход. Жена ему вслед:
- Саша, куда ты, на ночь глядя? Ну, давайте чайку попьём, в конце концов!
- Я скоро буду, - отрубил Петрович и вышел.
«Какого ещё чайку! Друг приехал. Насовсем. А он так облажался. Ничего, он сейчас найдёт!». Выскочил из подъезда. Задумался, а куда? Никогда ночными поисками спиртного он не занимался. Можно поехать в единственный в городе ресторан, там купить на вынос. Но как он, главный редактор городской газеты, член Общества трезвости зайдёт в буфет и попросит бутылку? Первое, что подумают – рейд проходит по борьбе и искоренению. И откажут. По той же причине он не мог обратиться к тем, кто торгует на дому. Прогонят как провокатора. Вот же проклятое время! Третий год дурачим сами себя, а кто-то карманы набивает!
На встречу шаркающей походкой, широко расставляя ноги, шёл человек и, явно не попадая в тональность, солировал:
Эй, баргузин, пошевеливай вал,
Молодцу плыть недалечко…
Петрович его узнал, это был дядя Миша – местная знаменитость, асоциальный элемент, алкаш из бакалеи – одна из первых жертв перестройки: буквально на следующий день после горбачевского Указа «О борьбе с пьянством» участковый отправил его на долгих два года в профилакторий, разумеется, лечебно-трудовой.
«Вот кто мне поможет!» - подумал Тюленёв.
- Здорово, дядя Миша! – бодро приветствовал его Петрович, хотя тому было лет сорок, то есть лет на пятнадцать он был моложе Тюленёва. Миша подошёл, внимательно глядя в лицо Александра Петровича. Узнал.
-Здорово, редактор, коли не шутишь!
- Миша, бутылочку надо срочно, помоги достать.
- Как это «достать»? Это-ть не ведро воды из колодца! Платить надо.
- А сколько?
- Четвертак!
- Двадцать пять рублей?! За бутылку вина?
- Ну, тык. Сами таки законы установили! Не вина, а водки. Вина ночью не найдёшь.
У Тюленёва с собой таких денег не было.
- А дешевле нельзя?
- Можно и дешевле. Самогон можно за червонец.
- А не того? Не отравят?
- Видишь стою перед тобой живее всех живых.
Дядя Миша притопнул ногой и развёл руки, собираясь пойти в пляс. Но Александр Петрович уже протягивал Мише десятку.
- А ты не потеряешься?
- Если не вернусь, считай коммунистом! Я не обижусь.
Дядя Миша зашёл в крайний подъезд соседнего дома. Вышел через десять томительно долгих минут. Вытащил из внутреннего кармана видавшего виды бушлата, в котором, вероятно, умерло человек пять, бутылку с мутной жидкостью, заткнутую белой капроновой пробкой.
- Держи, прораб перестройки!
- Спасибо, Миша, очень выручил.
- Как это? Я что, за «спасибо» наработался?
- А сколько тебе?
- Давай трояк! Я себе вина куплю.
- А говорил, вина ночью не достать!
- Это вино «Тройной диколон» называется. От слова «трое»! Хошь тебе возьму?
- Нет, нет! У меня такого «вина» дома полно.
- А чего ты тогда по ночам шлёндаешь, если дома вина полно? Вот чудила! Ну, кто нами правит?...
Дядя Миша развернулся на сто восемьдесят градусов и пошёл, с хрипотцой напевая:
Бродяга к Байкалу подходит,
Рыбацкую лодку берёт…
Когда Александр Петрович зашёл в квартиру, посмотрел на часы – двадцати минут не ходил. Но Маша уже беспокоилась.
- Быстро ты управился, - похвалил Иван.
- Ну, так …
Скворцов принял от Александра ночную добычу.
- Ого! Самогон. Не первач часом?
С учёным видом знатока плеснул несколько капель на табурет, чиркнул спичкой. Самогон горел!
- Однако, Александр Петрович, оказывается, народ тебя уважает!
- Ну, так …
Тюленёва заколотило от гордости. Он почувствовал себя крутым парнем.
Вечер прошёл удивительно душевно. Вспоминали молодость и школьные годы, встречи и расставания. Сетовали, как быстро пролетело время. Мария давно ушла спать, а они ещё сидели, пили чай, обсуждали ускорение и перестройку, кляли сухой закон, убийственную давку в очередях, талоны на всё, что продаётся, риторически вопрошая, когда всё это кончится?
Александр Петрович сказал Ивану Петровичу, что начальник отдела культуры Чуркин согласен взять его директором Дворца культуры.
- Зайдёшь завтра к нему. Побеседуете. Он расскажет о работе.
- А чего о ней рассказывать? Заведовал я клубом в Саяногорске. Ничего сложного.
Скворцов действительно понемногу знал обо всех профессиях, но толком не владел ни одной. Закончив вместе с Тюленёвым историко-филологический факультет пединститута, учителем он не проработал ни дня. Тогда как Тюленёв поработал учителем, директором школы, затем уже стал заместителем главного редактора городской газеты и уже десять лет, как работал главным. Оба немного писали стихи, немного прозу, которую никто, нигде, никогда не печатал. Печатались они оба как журналисты – очерки, статьи, заметки, репортажи.
- Ты знаешь, Саня, а ведь выразил своё отношение к сухому закону в стихотворении. Как-нибудь покажу. – Скворцов выпил пятую чашку чая и поставил её на стол, перевернув вверх дном, давая понять, что он наелся и напился.
- Ваня, пока не показывай. Я тоже хочу написать на эту тему после сегодняшнего похода за самогоном. Сравним потом – у кого лучше.
Скворцов уже на следующий день устроился директором ДК. Оклад был на двадцать рублей меньше, чем у Тюленёва, но на пятёрку больше, чем у его заместителя. К тому же, он ведь мог и в газете подрабатывать. Ему к этому не привыкать. Поэтому материальное положение его не очень беспокоило.
В ближайшую пятницу они снова сидели у Александра за чашками вина и чая. Скворцов хотел Сашку к себе пригласить, но тот прямо сказал: «А чем у тебя закусывать, кроме тараканов? Давай уж ко мне!»
Иван Петрович показал ему своё стихотворение. Главный редактор надел очки, молча и не спеша стал читать:
Год Дракона
Где раньше лениво Зелёные Змии,
Блестя чешуёй, поджидали клиентов,
Теперь кровожадно пируют Драконы.
В два пополудни из винных отделов
Из спецмагазинов, хвосты выставляя,
Жуют свои жертвы.
Драконы, как дома, живут в гастрономах
И давят, и душат, и жрут наши души.
Трещат наши кости и прёт нашей пищей.
Дракону плевать, кто ты – принц или нищий.
«Откуда ты взялся, проклятый Дракон?»
А он отвечает: «Отец мой – Закон!»
Закон этот боги спихнули с небес.
Как видно, попутал бессовестный бес.
«За грешное ваше терпенье и страх –
Законный Дракон – превращу я вас в прах!»
- Ну, ты наворотил! Хвосты – это очереди… Так, ясно … А это что – «прёт нашей пищей»? Как поэтично! Кого это в очередях за вином ты считаешь «принцем»? Если этот закон спихнули боги, то бес богов «попутать» не может… Терпенье не может быть «грешным», терпенье – это добродетель! И потом, такая категоричность суждений свойственна подросткам…
Скворцов, хвалу и клевету приемля равнодушно, всё же критику в адрес своих творений переживал остро. Впрочем, Тюленёв был такой же. Оба считали себя не признанными поэтами и писателями. И, несмотря на то, что пенсия не за горами, тешили себя надеждой, что когда-нибудь, где-нибудь, кто-нибудь вдруг прочитает и оценит.
Однажды, на встрече со школьниками, молоденькая классная руководительница назвала главного редактора не журналистом, а писателем. У Александра Петровича в груди разлилась этакая приятность, сладко сдавила сердце. Он разволновался. Много рассказывал о газете и о себе, и трижды напомнил ребятам, какая у них замечательная учительница.
… У Скворцова после критики Александра Петровича желваки заходили и щёки пошли пятнами – красными и белыми.
- Эк, ты разошёлся! … Категоричность… Свойственна подросткам! Сам обещал написать на эту тему. Родил что-нибудь?
- Родил.
- Ну, так покажи!
- Пожалуйста! – Тюленёв протянул Ивану Петровичу листок с печатным текстом.
Иван Петрович читал без очков. Зато у него была привычка хватать себя за бороду. Друзья вообще были похожи друг на друга. Оба маленькие, кругленькие. Отличались только тем, что у Ивана была лысина и борода, а у Александра – очки и седая шевелюра.
Скворцов вцепился правой рукой себе в бороду и, держа листок в левой, стал читать. Стихотворение было без названия, зато с эпиграфом из Андрея Вознесенского: «Даже если – как исключение – Вас растаптывает толпа, В человеческом назначении Девяносто процентов добра». Далее шёл текст:
Очень хочется верить в подсчитанное добро,
Но не верит пробитый череп и сломанное ребро.
Как будто картины Ходынки – Романовская коронация
Или Сталинские поминки – кровавая демонстрация.
Весь этот ужас и бред в проценты никак не ложится,
И не предвидел Поэт, что это вновь повторится.
Во имя народа! Для блага народа –
Майский Указ позапрошлого года.
К Указу инструкции лавой идут
И прошлого тени зловеще встают.
И вот уже гроба чёрная призма
Готова для русского алкоголизма.
Во имя народа, решением чинов
Ему недоступно сегодня вино.
Во мне девяносто процентов добра?
Как всё у вас просто! А вас бы сюда!
Как будто огромный включён фрикцион,
А между дисками ты помещён.
Толпа бесновалась, в глазах аж темно,
И вот уж кончалось в лавке вино…
Его придавили, едва ли не мёртвого,
И на пол свалили, по стенке растёртого.
Во имя народа! Для блага народа.
Дайте же, дайте глоток кислорода!
Скорой помощи вой. Смертельно бледнея,
Раздавлен толпой человек коченеет.
Он уберёгся от пуль в сорок пятом,
Спустя сорок лет, он убит бюрократом.
А кровь изо рта ручейком небольшим,
Как будто стошнило портвейном одним…
Иван Петрович прищурился, отпустил ,наконец, свою бороду, переложил листок в правую руку, заговорил:
-К – хм… категоричность, говоришь… свойственна подросткам, говоришь… А у тебя что? Одни восклицательные знаки! Почему Указ позапрошлого года? Уже три года прошло?
- Иван! Это же для размера…
- Всё у тебя для размера и для рифмы: «сорок пятом – бюрократом»! Причём здесь война? Святого бы не трогал! Ты хоть знаешь, что такое фрикцион? А «стошнило портвейном» - это поэтично?
- Ну, чего ты разошёлся! Это же не для печати. Крик души, так сказать…
- А мой крик души для печати! Своё стихотворение я обязательно напечатаю.
- Только не в моей газете!
- Конечно! Ты же только на кухне гражданскую позицию обозначаешь. У тебя же – линия партии!
Иван Петрович последнее время гордился, что он беспартийный.
- Да, есть личное мнение, а есть линия партии – мнение большинства. А если ты этого не понимаешь, то печатайся в «Правде тундры»! А лучше в американском самиздате…
Они спорили ещё полчаса. Позвали Марию. Она преподавала литературу в средней школе. Попросили прочитать оба стихотворения и высказаться.
Мария прочитала и высказалась:
- От ваших опусов Пушкин в гробу переворачивается, а на Вознесенского, наверное, икота напала. Пишите тем языком, которым владеете. Излагайте просто и ясно. И не о чем будет спорить.
Оба Петровича стали спорить с ней. Мария сказала, что ей дурака валять некогда, нужно тетрадки проверять, и вышла, бросив на стол «поэтические» листки, которые спланировали в винегрет.
Перешли на другие темы, где мнения их полностью совпадали.
В следующую субботу договорились поехать на охоту. У Александра Петровича был родственник - егерь, Григорий Иванович Леонов. Двоюродный брат жены. Раньше в милиции служил. Вышел на пенсию – стал егерем. Тюленев без него на охоту не ездил.
Александр Петрович на неделе позвонил Леонову. Тот сказал, что в эту субботу не сможет поехать, а в следующую – обязательно. Просил подождать и без него не ездить. Но Тюленёв, всё таки, подбил Ивана поехать без егеря.
- Прогуляемся, Ваня! Может зайца подстрелим. Пирог будет. У меня и на косулю есть лицензия. Но это без Григория, вряд ли… Да, и без транспорта мы. На лыжах, налегке пойдём. Знаешь, как после такой прогулки спится!
Ивана Петровича долго уговаривать не пришлось. Он собрался, а ружье ему Тюленёв дал. Свою старую «вертикалку».
В субботу Петровичи отъехали от Еленска километров двадцать. Сошли с автобуса у деревни Хрущи. Встали на лыжи и направились в сторону леса. Пройдя меж берёзовых колков километра три, они вошли в настоящий смешанный лес. Прошли под высоковольтной линией, где среди берёзового и хвойного подроста следов заячьих было множество. Александр Петрович обнаружил, что он взял не «те очки», а «в этих» зайца он мог разглядеть только в жаровне. Расстраивался он не долго. Не это главное. Главное, что они дышали свежим лесным воздухом и обсуждали очень интересные темы. Общались, словом.
Остановились перекусить. Съели по бутерброду. Выпили по два стакана чаю. В двухлитровый термос с чаем была вылита бутылка коньяку. Идти стало веселее. Разговаривали, шутили, наблюдали следы и взлетающих при их приближении птиц, прихлёбывали из термоса.
Когда стрелки часов переползли за пятнадцать ноль ноль, Иван предложил закончить «охоту» и идти к Хрущам. Тюленёв согласился. Стали гадать, как выйти напрямик. Потом всё же решили возвращаться по своим следам, но, дойдя до первой большой поляны, лыжных следов не обнаружили. Ветер заглаживал их, как утюг заглаживает мятые брюки. Поняли, что меж колков тоже следов не найдут. Стали смотреть на часы и на солнце, которое было уже довольно низко. Определили направление на Хрущи. Пошли напрямую через лес, в котором уже начинало темнеть. Неожиданно набрели на автомобильные следы. Прошли два УАЗа. Наверняка в деревню! Пошли по следам. Уже совсем смеркалось, когда услышали запах костра. Негромко, отрывисто переговаривались люди.
Через несколько минут выкатились на полянку, как два колобка. Обрадовались. Горел костёр, стояли два УАЗика – пеналы. Охотники разделывали лосиные туши, не одну и не две – сразу не определишь, смеркалось. Пропитанный кровью снег хрустел корочкой под ногами.
Похоже, им не обрадовались. Все остановились. А было человек пять. Смотрели на них. Один в лётной куртке и ондатровой шапке направился к ним. Молча подошёл, взгляд жесткий – наверное, военный. Резко спросил:
- Кто такие? Браконьеры? Документы есть?
-Да, нет, какие… Мы журналисты, - Александр Петрович полез в карман за удостоверением. – Я главный редактор газеты «Знамя труда» Тюленёв Алекса…
Человек в лётной куртке схватил его за руку, как тисками сжал, вытащил Тюленёвскую руку из кармана. Изумлённый Александр Петрович заметил на руке незнакомца татуировку «Барс». Лётчик сам достал удостоверение из кармана Тюленёва вместе с бумажником, не глядя сунул себе в карман. Сорвал с плеча Александра Петровича ружьё. У Скворцова тоже ружьё отобрали – второй охотник, помоложе.
Лётчик ему скомандовал:
- Обыскать обоих!
Петровичи пробовали возражать, объяснять. Их грубо оборвали:
- В другом месте рассказывать будете! Давайте их в машину! – У них отобрали всё, что было в карманах и затолкали в УАЗик.
Молодой проинструктировал:
- Тихо сидеть! Не шевелиться! Шаг в сторону, прыжок на месте – побег! Стреляю без предупреждения.
Нехорошее предчувствие овладело Александром Петровичем. Он зашептал на ухо Ивану:
- На нормальных охотников не похожи! Неужели браконьеры?
- А ты только что догадался? Не видел – среди лосиных туш два телёнка?
- Что теперь будет, Ваня?
Ваня не стал отвечать, что будет. Он знал, что в таких случаях бывает на Севере, где закон – тайга, медведь – хозяин.
Люди зашевелились быстрее. Загрузили мясо в машину. Потушили костёр. К ним в машину сел водитель. Снова выскочил. Подошёл к лётчику:
- А чё с этими фраерами? …
Тот резко ткнул его кулаком в живот. Что-то тихо сказал. Потом громко:
- Поехали!
Сквозь шум собственных двигателей не сразу услышали моторы приближающихся автомобилей. Передний УАЗ заглох. Слышно было, как лётчик кроет всех площадной бранью.
На поляну вылетел УАЗ-вездеход, следом за ним – ГАЗ-66. ослепив дальним светом фар. По фарам раздались выстрелы из карабина. В ответ прозвучала автоматная очередь.
- Всем бросить оружие! Стреляем на поражение! Говорит начальник УгРО Харитонов! Со мной пулемётчик из СОБРа! Ещё один выстрел – и всех в окрошку!
Из карабинов опять ответили выстрелами. Застучали автоматы. Очередью прошило «пенал» в котором сидели Петровичи. Водителя уже давно в кабине не было. Иван свалил Тюленёва со скамейки, сам упал рядом.
- Лежи тихо, Саня, авось пронесёт!
Стрельба смолкла. Вокруг ходили люди, звучали окрики: команды и ругань.
- Осторожно, Витя, там кто-то есть!
- Я всегда осторожный! – Неизвестный Витя распахнул заднюю дверь «пенала», где вместе с мясом лежали Петровичи. Шарахнул в потолок из АКМа. Спросил:
- Кто здесь? Выходи! Руки показывай!
Друзья молчали, очумев от страха, выстрелов и лосиной крови.
- Выходи, падла, гранату брошу!
- Не надо! – крикнул Иван. – Мы журналисты!
Они выползли из УАЗика. Попробовали встать. Витя пинками оставил их стоять на коленях. По затылкам прошёлся прикладом.
- Глядите, товарищ майор, браконьеры теперь с собой журналистов возят! Руки за головой держать!
- Американские, наверно, сволочи? – пошутил подошедший командир. – Какие это журналисты? У них руки по локоть в крови!
- Это лосиная кровь, товарищ майор! В плену мы были! – Закричал Тюленёв неожиданно тонким голосом. – Я главный редактор!
- А я - главный корректор! Надень им браслеты, Витя! Потом разберёмся.
Пока ехали до города и разбирались, наступило утро. Заплаканная Мария все телефоны оборвала: звонила в больницу, в милицию, в морг, даже сторожу в редакцию. Позвонила и Григорию, тот бушевал и ругался: «Почему ты отпустила этих дебилов без меня? Я же их предупреждал. Сегодня не ходить на охоту! Идиоты, думают, что если в очках и в бороде… А мозгами – сеголетки!»
Из милиции Григорий привёз «дебилов» на своей машине, сдал на руки Марии. Та постепенно приходила в себя.
- Спасибо, Гриша. Слава Богу, хоть так всё кончилось!
- Что кончилось? Ещё суд впереди!
- Какой суд?
- Не волнуйся, Маша, мы только свидетели, - успокаивал жену Тюленёв.
- Ха! Свидетель он! Да в наше время хороший свидетель – это мёртвый свидетель!
- Что ты, Гриша! – Мария всплеснула руками.
- Да, ладно! Кому они нужны, щелкопёры!
Главный редактор отреагировал:
- Григорий! Не нужно обидных слов!
- Ты лучше подумай, какие обидные слова тебе следователь скажет: как ты там оказался, где твоё ружьё, в кого оно стреляло, почему сразу милиции не сдался, бандюга! От свидетеля до обвиняемого один шаг! Между прочим, на банде Бори Арсеньева три убийства!
В конце концов, Мария усадила всех за стол. Налила чаю. Григорий сходил во двор, принёс из своей «Нивы» бутылку водки. Поставил перед Александром Петровичем.
- На, сними стресс, охотник! Дерсу Узала! – он расхохотался.
Всем стало легче на душе. Немного расслабились, встали всё вспоминать в деталях.
В следующую пятницу Иван Петрович, как обычно, пришёл в гости к Александру Петровичу. Он принёс с собой написанный им рассказ «Случай на охоте». Сразу показывать не стал. Сидели разговаривали, опять вспоминали злополучную субботу.
- Саня, а я ведь про наш случай рассказ написал – «Случай на охоте».
- Ваня, как написал? Я ведь тоже пишу…
- Ну вот, начинается! Я ведь уже написал. Прочитай. Может напечатаешь?
- Ваня, я уже почти закончил рассказ, «В лапах браконьеров» называется. Уже на следующей неделе верстать будут!
- Конечно! «В лапах»! Газета у тебя в лапах, вот и весь сказ!
- Ваня-я!
- Не надо, Саня! Лучше бы я сюда не приезжал!
- Точно. Печатал бы на севере свои рассказы про ненцев и эскимосов, а они бы читали! «Дратвуйте, хотите молока? Вот вам аркан, поймайте мамку-важенку! Вот вам гарпун, убейте моржа, достаньте у него скусную кишочку!»
Этого Скворцов стерпеть не мог – под сомнение ставился смысл всей его газетно-кочевой жизни. Градус спора накалялся.
- Саня-я! Ты националист, хуже Гитлера!
- Сам ты фашист, не любишь про участников войны писать! «Случай на охоте»! Ты бы ещё «Записками охотника» назвал!
- Кто фашист? – Иван Петрович, сорвавшись, стукнул кулаком по столу. Попал в чашку с салатом. Салат остался на потолке и на лице Александра Петровича. В чашке не остался.
- У-ух, ты какой! – Тюленёв резко вскочил, задев стол, всё полетело на пол. Двинулся вокруг, обходя закуски, поскользнулся на маринованной кильке и треснулся скулой об угол стола. – Фашист!
- Русофил! Коммунист! – крыл друга последними словами Иван Петрович, лёжа на спине, так как Тюленёв столом столкнул его с табуретки…
Скворцов шёл домой пешком в расстегнутом пальто, дышал морозом, останавливался, умывая лицо снегом, и прикладывая его к шишке на затылке. Дома выпил таблетку димедрола. Через два часа кое-как задремал.
Проснулся в три часа ночи. Огромная луна светила в окно. Включил торшер. Взял со стола двенадцать страниц, исписанных убористым почерком. Пошёл на кухню, взял спички. Зажёг бумагу, бросил в раковину. Что на него нашло вчера? Обидеть друга из-за этих дрянных листочков? Сашка так его встретил! Помог с работой. А он – свинья последняя… Нет, нет! Утром сразу к нему. Надо извиниться!
Александр Петрович не спал с четырёх часов утра. Голова болела, на скуле был синяк. Ему было стыдно. Хозяин называется! Встретил гостя. Драку устроил, главный редактор… Как его дядя Миша назвал, «прораб перестройки»? Даже хуже!...
Он выдвинул верхний ящик письменного стола, взял свой незаконченный рассказ, порвал в мелкие кусочки, пошёл выбросил в унитаз.
Ванька его на пол уронил, когда по УАЗу из автомата стреляли. От смерти спас! Можно сказать собой закрыл, а он … нехорошо, непорядочно он себя повёл! Надо с утра ехать к Ивану.
Иван Петрович в шесть утра уже выскочил из подъезда. Пошёл к автобусной остановке. Навстречу шла «Волга» с зелёным огоньком. Остановил.
- Куда едем, папаша! – весело спросил таксист.
Скворцов протянул ему двадцать пять рублей.
-Никуда не едем. Дайте бутылку водки.
- О! Это всегда, пожалуйста! Так куда подвезти-то?
- У меня денег больше нет.
- Таких клиентов бесплатно возим.
- Ну, тогда поехали.
Он поднимался по лестнице Сашкиного подъезда, пыхтя и глядя под ноги. Лампочки в подъезде не горели. На лестничной клетке его чуть не сбил с ног, спешивший на выход толстяк. Приглядевшись, узнали друг друга.
- Ваня!
- Саня!
Они обнялись. Две скупые мужские слезы покатились по небритым щекам. Нервы. Да и выпили вчера лишнего.