начало здесь: http://www.proza.ru/2014/09/18/1810
Об этом я узнаю позже, а пока мы с директором только подошли к дому.
Мансур Халилович постучал в дверь, но не услышав ответа, открыл её, и мы оказались в узких сенях, где слева вдоль стены были сложены дрова.
Следующая дверь вела в дом. Постучались и в неё, но из-за громкого пения Николая Сличенко на стук никто не вышел. А певец как-будто знал, что мы с тортом идём и пел во всё горло: «Ах, ручеёчик-ручеёк! Брал я воду на чаёк...»
Прошли по плохо освещённому коридору, где за ситцевой занавеской пряталась кухня. Запах жареной картошки, от которого у меня слюнки потекли, был лучше ковровой дорожки и плаката «Добро пожаловать!»
Мы вошли в достаточно просторную комнату.
Обе жилички были дома.
Елена читала роман, забравшись с ногами (в тех самых белых носочках) на кровать. У изголовья висел портрет Вячеслава Тихонова.
Андрей Болконский из журнала «Советский экран» смотрел серьёзно и, казалось, думал: «А что я сделал для советской школы?»
Ольга, подперев голову одной рукой, другой прокручивая карандаш во рту, сидела за столом, заваленным тетрадными листочками и цветными карандашами. Большой лист ватмана был наполовину заполнен новым расписанием.
Более чем скромное убранство комнаты рубленного, не обшитого изнутри дома: с одеждой на плечиках, висевших на, вбитых прямо над кроватями, гвоздях, удивило но не напугало.
В комнате было тепло и чисто.
Три никелированные кровати, три тумбочки, один круглый стол, три стула и тусклое трюмо - вот и вся мебель.
Цыганские страдания выдавала большая заезженная пластинка, крутящаяся со скоростью тридцать три оборота в минуту на стареньком школьном проигрывателе, который стоял на подоконнике.
«Здраствуйти! Новый ущитиля привёл, вот! Ольга Николаевна, Лютмила Васильевн инастраный язык будыт вести», - радостно сообщил новость директор, а потом тут же перешёл на «ты». -«Латна, устраивайса дабай. Ольга скажит, когда в школа нада».
Попить чай директор отказался, сославшись на то, что ему ещё надо куда-то позвонить. Попрощавшись, он ушёл, а мы стали знакомиться.
Увидев у меня на руке кольцо, Ольга сразу спросила: «Замужем?» - «Нет. И не была». - «А кольцо зачем носишь?» - «Да это память о саде». - «О ком?» - «Да, сад у нас в Казани был, да и есть, вообще то. Года три назад родители решили половину продать: яблонь много — убирать замучились. Деньги получили и решили разделить на всех поровну. И чтобы каждый купил себе что-то на память о саде. Я на следующий день купила это кольцо — оно, кстати и не обручальное. Те — гладкие, а это алмазной обработки — всё в полосочку. А покупатели через неделю от сада отказались. Деньги пришлось вернуть, а я осталась с кольцом. Отец так и сказал: «Наш пострел везде поспел».
- Отец знает, что говорит, - подвела итог Ольга. - Картошку жареную будешь?
- С удовольствием.
- Там немного осталось, тебе хватит. А что директор про нагрузку сказал?
- Ничего. А что с нагрузкой?
- Могут не разрешить делить класс на две группы. Тогда не наберём тебе на ставку. Дети уезжают...
- Куда?
- Куда-куда.... Родители квартиры получают, вот они в Новый город и переезжают.... Но ты раньше времени не волнуйся. Хорошо ещё что я расписание не сделала, а то переделывай потом.
В этот вечер мы долго сидели за чаем, и я узнала, что Елена при её миниатюрных размерах - ужасная сладкоежка.
Ольга задавала вопросы, я отвечала, Елена слушала и улыбалась. Про мою большую безответную любовь к Конькину они узнали чуть ли не в первый день.
Это в Казани она была тайной, а здесь, где его никто не знает и не может составить мне конкуренцию, можно и рассказать.
Хотя рассказывать было нечего.
Придумала себе романтическая дурочка, что это её судьба.
С девятого класса в день его рождения отправляла телеграммы с поздравлениями от имени девушек, с которыми он встречался. Текст всегда был один и тот же: «поздравляю днём рождения желаю самого лучшего».
И если поздравление было адресовано ему, по желание высказывалось моё. Так и подмывало дописать «то есть - тебя».
Имя его первой пассии узнала случайно от подруги, вторая — Раиса — училась с нами в классе. Сколько девчонок ей завидовало!
А я — нет. Откуда была эта глупая уверенность, что он будет со мной?!
Никакой ревности.
Но вернёмся к телеграммам.
Адресат моего шифра не понял.
Об этом я узнала на третьем курсе, когда на первомайской вечеринке у его друга и нашего общего одноклассника - Бориса -во время танца объявила : «Телеграмму тебе просили передать. Текст такой:...»
Реакция запаздывала. Он словно,что-то пережёвывал. Потом, едва не наступив мне на ногу, выдал: «Кого угодно подозревал, но ТЫ????»
А я чувствовала себя разведчицей, которая произнеся пароль, надеялась на встречу с резидентом, повторяющим в это время : «Удивила! Удивила!»
Тот Первомай был полон сюрпризов.... Во время следующего танца приятель Бориса по танковому училищу, с которым только познакомились, вдруг признался мне в любви.
А провожать пошли все трое. Конькин, Борька и тот парень, чьё имя я даже и не помню.
Борька был самым пьяным. Парни его поддерживали под руки, а я шла впереди, как будто они мои телохранители.
Борька кричал на всю улицу Декабристов: «Я люблю Люду!» А мы все смеялись.
Вообще-то, у Борьки была репутация ловеласа и сердцееда.
Но моё сердце он даже не надкусил. Оно целиком, без ощущения вкуса, было проглочено Конькиным.
А с Борисом мы даже ни разу не поцеловались.
Он стал приходить ко мне в свои увольнения после той встречи одноклассников, когда мы собрались у Натальи, чтобы узнать — кто куда поступил.
Борис пришёл в летней форме курсанта училища: вылитый новобранец времён Великой Отечественной. Даже в сапогах!
На улице — бабье лето в разгаре... Я в лёгком платье и на шпильках, а он - в сапогах... Куда девались его уверенность и лёгкая небрежность?
Он стоял такой осунувшийся, растерянный - и мял в руках пилотку.
Потом, вдруг, подошёл ко мне и говорит: «Пойдём — погуляем. Что-то здесь душно».
Хотя стояли мы во дворе Наташкиного дома, то есть на улице.
Я поняла, что ему нужно было поговорить.
И мы пошли нарезать круги по периметру всего коттеджного посёлка.
Обошли мы его в тот день раз десять. И Борька рассказывал о своих буднях, новых друзьях, успехах по физподготовке и нарядах вне очереди.
А потом стал приходить каждую субботу.
Я думала, чтобы выговориться.
Мы под руку гуляли по нашему «бродвею», вспоминая всех наших.
При этом я всегда ждала, когда он начнёт рассказывать о Конькине и той «чокнутой», которая ему телеграммы шлёт.
«Откуда она только узнаёт имена его подружек?» - удивлялся Борис.
«Значит, она где-то рядом. Может, на одной площадке живёт,» - давала я ложное направление. - «Или это кто-то из его приятелей разыгрывает».
«Парень бы раз разыграл, а тут - каждый год.... Не лень на почту идти. И все телеграммы из 39 почтового отделения. Мы его нашли. Кстати, недалеко от школы».
А в конце четвёртого курса Борис меня удивил — позвал замуж...
Его направили в Венгрию. И он пришёл свататься.
«Мы выбираем, нас выбирают...»
А «резидент» встречу так и не назначил....
Но в марте следующего года, когда мы учились на четвёртом курсе, после дня рождения моей лучшей подруги Ленки Лабутиной, Конькин пошёл меня провожать.
И мы целовались с ним у нас в подъезде.
Верная принципу: «умри, но не дай поцелуя без любви», в двадцать один год я впервые поцеловалась с мальчиком.
С любимым мальчиком.
Новость эта его опять удивила: «Не думал, что ты с таким поздним зажиганием».
И моё пальто тогда собрало, наверное, весь мел со стены нашего подъезда. Голова кружилась не от шампанского. Мы почти не говорили. Только целовались. Прерывались, чтобы восстановить дыхание, помолчать. А потом опять — целоваться!
Услышав критику, я решила наверстать упущенное. И мне это так понравилось!
Домой я заявилась в третьем часу. Мама не спала — она встретила меня в прихожей: «У тебя вся спина белая!» - «Ой, мам, сегодня же не первое апреля».
"Не знаю, кто уж тебя так разыграл?!"
Оказалось, вся встреча — первоапрельская шутка. А что же иначе, если после - тишина?...
Ни есть, ни спать , ни думать я тогда не могла.
Там, в подъезде, в сердце моём из скрытого кокона выпорхнули бабочки, и порхали, порхали... Наивная дурочка ждала признания в любви, чтобы выпустить их на волю. Но, увы... Оказалось, что это был факир на час. И фокус не получился. И все бабочки через несколько дней ожидания превратились в гусениц, которые стали окутывать сердце и сжимать... Оно сжалось до точки, которую и надо было бы поставить в конце этой истории.
Однако судьбе было угодно поставить здесь многоточие....
Что в этом Конькине было особенным? - Да разве на этот вопрос влюблённая может дать здравый ответ?!
Для неё тогда — всё!
Сейчас, когда есть возможность сравнить и проанализировать, картинка меняется. Внешне он не был красавцем, но довольно симпатичный, лишён той мужественности, которая сразу притягивает женский взгляд, но голос завораживал: низкий, где-то вкрадчивый с лёгкой хрипотцой.
Смех был хорош. Острил легко и к месту. Песни Высоцкого под гитару пел. И, пожалуй, главное — он был лучшим учеником по моему самому нелюбимому предмету - физике!
Один недостаток и тогда был заметен - самоирония напрочь отсутствовала.
Он поступал в московский физтех. Слух прошёл, что не поступил. Вернулся домой, поступил в казанский университет.
На этом месте я и закончила свой рассказ в тот первый вечер в Суровке.
Огромный торт мы втроём одолели за два дня.
Не выбрасывать же?!
И холодильника тогда у нас не было.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2014/11/02/808