Длинный темно-розовый кабриолет выплыл из-за поворота, выкинув колесами в воздух тучу рыжеватой, плотной летней пыли. Усталый шофер в скрипучей кожанке внимательно следил за серой лентой дороги. Девушка на пассажирском сиденье безразлично откинула голову на спинку кресла, и в окно автомобиля виднелся только ее голый локоть, сизая дымка платья, и летящие по ветру ржаво-каштановые пряди.
Прямо навстречу автомобилю из-за поворота тяжко вскидывался и разворачивался во всю свою мощь огромный серый Замок, словно раскинувший в приветствии руки гигант. Тусклая зелень августа обступала его незримую ограду. Он стоял на пологой равнине как бетонный монумент милитари-модернизма. Вид Замка был непреклонен, прочен, основателен, нерушим как железная логика устава. Девушка с любопытством посмотрела на группу бетонно-зеркальных коробок, составлявших единый гармоничный организм Замка. Живая система неживого. В этом месте ей предстояло провести несколько ближайших месяцев, пока не закончится Война. Но когда она закончится, не знает никто, и ее срок пребывания здесь мог стать бесконечным.
Автомобиль плавно покатил по подъездной аллее, где плечо к плечу стояли огромные буки, сторожа вход в Замок. У Замка не было ворот. Не было ограды или рва с водой - они были бесполезны, Замок сам хранил себя и своих обитателей. Поэтому автомобиль беспрепятственно выехал на обширный двор, заросший лопухами и полынью. Меж толстых бетонных плит, замостивших двор, кое-где пробивался звонкий подорожник. Из-под колес тормозящего кабриолета с кудахтаньем брызнули во все стороны разноцветные куры, а от стены сарая отделился громадный кобель-среднеазиат и пошел к машине. Шофер, покосившись на пса, надавил на клаксон, вызвав новую истерику в курином семействе, но девушка уже открывала дверцу и вставала на теплые плиты двора. Она не боялась собак, и собаки платили ей тем же. Пес спокойно обнюхал ее колени и приветственно вильнул обрубком. Люсинда была в деревне.
На шум клаксона из ближайшей пристройки (кухни? сарая?) появилась высокая, плотная, по-деревенски крепкая девушка в синем сарафане и фартуке. Увидев Люсинду, она широко улыбнулась, махнула на кобеля полотенцем и низким грудным голосом пропела: "Люси-и-инда! Наконец-то, мы вас уже заждались!" Это была Таня, жена старшего сына хозяина Замка. Люсинда ответила ей улыбкой и легко зашагала за молодой хозяйкой в Дом, жилое помещение Замка, односложно отвечая на обычные в таких ситуациях вопросы.
Они поднялись на широкое бетонное крыльцо, из распахнутых Таней дверей дохнуло прохладой и роскошью. Внутреннее убранство Замка резко контрастировало со строгой его внешностью. Дорогие тяжелые портьеры, картины, статуи и шикарная мебель холла удивили Люсинду. В огромные витражные окна лился мягкий предвечерний свет, и в его пшеничных снопах серебристая дорожка эскалатора утекала вверх, так высоко, что начинала кружиться голова и невозможно было понять, на сколько этажей возвышается башня. Люсинда смотрела, как бесконечно струится серебро дорожки, и голос Тани плыл и таял где-то далеко, не достигая глубин ее сознания. Люсинда воспринимала мир как из аквариума, наполненного зеленовато-золотистой водой, в которой гибнут и теряются звуки. Как в полусне она ступила на дорожку и медленно поплыла вверх.
Когда Таня тактично оставила Люсинду одну - отдохнуть и выкупаться с дороги, девушка принялась неторопливо рассматривать комнату, которую ей отвели в гостеприимном доме Майора. Спальня была большой, округлой, с высоким сводчатым потолком. Внушительная овальная кровать стояла прямо посередине, легкий прозрачный балдахин складками стекал на нее из золоченого кольца, ввинченного в потолок. Кремовые стены, прозрачные многослойные шторы цвета беж и светлая мягкая мебель в сочетании с головокружительной высотой наполняли спальню мягким светом и теплом. Направо от входа, рядом с огромным зеркалом располагалась ванна, больше похожая на маленький бассейн, в жемчужно-розовом кафеле, с редкими морскими раковинами по краям и на полке. Люсинда повернула кран, в ванну хлынула теплая вода.
В спальне Люсинда, раскрыв чемодан, встала перед зеркалом и долго смотрела на свое отражение - невысокую упругую фигуру, женственно округлую, скуластое бледное лицо с зеленовато-карими глазами и летучую, буйную гриву волос. Прозрачное сизое платье окутывало ее как облако, поминутно меняя форму. Обтекая свежее тело, то открывая, то пряча ноги. Люсинда была молода. Ее муж был на Войне. Сейчас многие были на Войне. Но он был там ТАК долго, что она стала забывать его черты.
Выкупавшись и переодевшись в короткую майку и кожаные черные брюки, Люсинда отдернула шторы и выглянула из окна. Солнце садилось. Скоро должны вернуться Майор и его старший сын Делл, муж Тани. Младший сын Майора был где-то далеко, на фронте. Вероятно, там же, где муж Люсинды. Майор был другом его отца, поэтому Люсинда будет жить в Замке до возвращения мужа. Мир вне его стен становился все менее безопасным для молодой одинокой девушки. Люсинда вышла из спальни, ступила на эскалатор и поплыла искать Таню, которая одна после смерти жены Майора направляла и регулировала жизнь Замка. Надо узнать, где будет ужин.
За ужином семья собралась в большой столовой, обставленной темной дубовой мебелью в старинном стиле, за бесконечным столом под белоснежной скатертью. Майор оказался импозантным мужчиной средних лет, сохранившим прекрасную мощную фигуру атлета и темные волосы без единой серебряной нити. У него было красивое крупное лицо, а на нем - безумные глаза. Смерть жены несколько лет назад так потрясла его, что Майор потерял рассудок, и постепенно, под терпеливой опекой Тани поправлялся. В его безумии была система, были просветления и темные глубины, но Майор был военным, человеком дисциплины и никогда не давал сумасшествию поглотить себя полностью. Здороваясь с гостьей, он галантно склонился к ее руке, а потом поднял голову и опалил ее таким взглядом, что ей стало не по себе. Делл рядом с Майором показался Люсинде бледной копией отца, более мягкой, но и более человечной. Понятно, почему Таня его полюбила.
Таня к ужину переоделась в красивый синий костюм и распустила каштановые волосы. Теплота ее характера смягчала яростную энергетику Майора.
За ужином молодые забрасывали Люсинду вопросами: как доехала? Как ей в Замке? Понравилась ли Люсинде ее комната? Достаточно комфортно она себя чувствует? Потом спросили о муже, давно ли писал, какие вести с фронта? Все это время она ощущала на себе жгучий взгляд Майора, он почти не притронулся к еде, а только смотрел, не задавая вопросов. Когда разговор переключился на Войну, хозяин внезапно нарушил молчание. Тяжко грохнув кулаком по столу, так, что зазвенела посуда, Майор рявкнул: "Война! Тысяча чертей, из-за этих бездарных генералов и трусливых солдат она тянется как резинка! А все дурацкий гуманизм, а зачем жалеть их? Сжечь, сравнять с землей, сгноить в лагерях, чтобы никто никогда не посмел восстать против нас!" В зале на секунду повисло молчание. И зажурчал Танин голос, тактично уводя разговор в другую сторону.
А Люсинда подумала о муже, который пропадал на этой дурацкой, затянувшейся, никому не нужной Войне. Рисковал жизнью. Мало того, он там еще и УБИВАЛ! И это вместо того, чтобы быть с ней! Сколько еще человеческих жизней надо этой чудовищной махине, чтобы насытиться, насосаться молодой кровью, уснуть в смрадном логове хоть на время? А ведь войну развязали такие вот Майоры, придумали ее, послали на смерть тысячи мальчишек, обрекли на сиротство тысячи детей... А теперь сидят в своих Замках, грохая кулаками по столу, и ругают тех, кто сейчас рискует жизнью, расплачиваясь за чужие ошибки.
После ужина Люсинда отправилась посмотреть Замок. За это время закат сменился мягкими сумерками. На заднем дворе в душистых зарослях шалфея и полыни резвилось семейство среднеазиатов: кобель катался в траве, чтобы избавиться от блох, с пяток пузатых щенков, весело взлаивая, атаковали мать. А та одним ударом мощной лапы отбрасывала отпрысков в заросли и довольно жмурилась, наблюдая за их яростью. Тут же в траве рылись куры. Люсинда немного поднялась по винтовой лестнице, обвивающей голубятню, и стала смотреть на собачью возню.
Немного погодя подошла Таня. "Знаете, когда жена Майора умерла, здесь было ужасное запустение,"- сказала она:"Нам с Деллом едва удалось уговорить его снова завести лошадей и собак, привести замок в порядок. Кстати, на днях должен приехать Тариэль, младший брат мужа, с ним дома всегда становится шумно и весело. Пойдемте слушать свирель?" Они поднялись по лестнице и вышли на небольшую площадку, с которой выпускали голубей. Там стояло несколько плетеных кресел. В двух уже расположилась мужская половина общества и задумчиво пускала в смуглеющее небо колечки табачного дыма. Как только дамы уселись поудобнее, в синем пространстве под голубятней плеснула, как бы пробуя силы, коротенькая трель, и вот уже жалобная тонкая мелодия поплыла над округой, поднимаясь над притихшими буками, громадой Замка, и летела дальше, за косогор, к широкой прохладе реки.
Люсинда сидела к Майору в пол-оборота и чувствовала кожей, как жадно его глаза пожирают ее лицо. Сердце девушки сжалось от недоброго предчувствия, она знала, отчего мужчина ТАК смотрит на женщину.
Свирель все еще пела, когда каким-то внутренним толчком Люсинду подняло на ноги. Рассеяно пожелав хозяевам доброй ночи, она спустилась с голубятни и направилась к Дому. В темноте, утратив солнечный блеск, Замок смотрел на нее слепыми глазницами мертвеца. В холле горел матовый голубоватый свет, Дом был такой же - и неузнаваемо изменился. Что-то наполняло его, как вода кувшин, давая кувшину смысл бытия. Сердце толкало Люсинду вперед и вверх, на сияющую дорожку эскалатора. Она ступила - и полетела, оставляя внизу матовое мерцание.
На одном из бесчисленных пролетов башни на эскалатор стремительно шагнул какой-то человек и в несколько прыжков поравнялся с Люсиндой. Он был молод, почти мальчик, стройная фигурка затянута в вычурный мундир на манер гусарского. Густые каштановые кудри вились вокруг тонкого лица - стойкий оловянный солдатик, да и только... Все это Люсинда успела не понять - почувствовать за доли секунды, до того как незнакомец взял ее руку и без слов взглянул ей в лицо. Большие карие глаза лучились на смуглом лице незнакомца такой лаской, таким теплом, горели такой забытой и - незабываемой - страстью, что радость узнавания пронзила Люсинду тысячью иголок, жаркая волна хлынула к горлу, перехватила дыхание. "ТЫ! ТЫ!!! ТЫ!!!!!"- рвануло сердце до того, как Люсинда успела осознать, что незнакомец - Тариэль, младший сын Майора. Впрочем, имена не значили ничего, у Любви их тысячи, и когда они встречались раньше, не только их имена были иными. Последний раз Он смотрел на Нее глазами серыми как осеннее море, но это были те же глаза, полные НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ любви.
Любила ли Люсинда мужа? Да... Наверное... Вероятно, когда выходила за него. Но в то мгновение, когда рука Тариэля коснулась ее руки, ее прошлое перестало существовать, настоящее отдалилось, а будущее изменилось безвозвратно.
Так, молча, рука в руке они поднимались бесконечно долго. Как во сне, растворились двери спальни, они медленно сели на край кровати и Тариэль, бережно касаясь ее волос, безотрывно впитывая ее облик, спросил по-французски:"Ты помнишь? Помнишь..." И от звука его голоса Люсинду бросило в дрожь. Так они сидели, тихо касаясь друг друга, и пропасть общих воспоминаний не давала им говорить.
- Я не могу больше. Я не хочу на войну и не вернусь туда. Не хочу жить в Замке!
- Твой отец...
- Знаю. Давай убежим! Бежим от всего этого! Я хочу быть с тобой.
Когда Тариэль вернулся, Люсинда успела переодеться в свое сизое платье-облако. В темноте оно спрячет беглецов от Недремлющих. Тариэль бросил на постель кейс. Тот раскрылся, оголив толстые пачки денег. Люсинда посмотрела на него.
- Ты...?
- Да. Да! Они нужны, чтобы уехать далеко-далеко.
- А Замок?
- Он выпустит нас. Я же свой.
Беглецы в серой пропыленной одежде торопливо шли по сухой лощине, уходившей в гору. Над их головами нависали острые скалы, а высоко в пронзительном голубом небе парил орел. Они не ошиблись, Замок не поднял тревоги, и их бегство обнаружилось не сразу, но погоня все-равно была, они чувствовали ее жаркое собачье дыхание днем и ночью, уже потеряв им счет в тщетной попытке скрыться. Они шли к единственному человеку на Земле, который мог помочь им, а сил оставалось все меньше, и надежда покидала их.
Шаман сидел на плоском, разогретом солнцем камне, закрыв глаза и покачиваясь. Бескровные губы шептали какие-то молитвы. Шаман был стар, с обрюзглой бабьей фигурой, в лохмотьях и косматой киргизской шапке. Он много повидал на своем веку и сразу понял, зачем они пришли. Он неторопливо слез со своего седалища, вынул из складок ветхой одежонки книгу в коричневом переплете и стал листать ее в поисках заклинания. Он огорченно покачивал головой, книга пестрела клинописью, и не вся была подвластна его разуму.
Погоня близилась, их натянутые нервы чувствовали ее как покалывание тысяч игл. В отчаянье Тариэль посмотрел на Шамана и бросился к склепам, вырубленным в скале, где покоилось бесчисленное поколение его предшественников. От недоброго предчувствия у Люсинды заныло сердце. Тариэль решился на страшное! Она торопила Шамана: "Скорее! Скорее!".
Когда юноша вышел из склепа уже без кейса, Люсинда похолодела - он решился. Стойкий оловянный солдатик в потрепанном мундире, с осунувшимся от бессонницы лицом. Тариэль подошел к ней, обнял и тихо стал гладить по волосам.
- Возвращайся к мужу. Тебя простят. Я Вор и Дезертир, мне обратного пути нет. Ты проживешь долгую, долгую жизнь, а потом вернешься сюда... через 75 лет. Ты забудешь, как по-французски звучат самые ласковые слова, но ты сможешь забрать деньги и наконец уехать из этой страны навсегда! -
Поднявшийся ветер трепал их волосы и сизое платье-облако обвивало фигуру Тариэля, и когда Люсинда встретилась с его глазами, тяжесть свалилась с ее сердца - в них не было и тени безумия или смерти. Одна только Любовь. И уже зная, что он ЭТОГО не сделает, обняла его, толчками прижимая к себе крепче, крепче, и твердила как заклинание:"Не уходи! Не уходи! Не уходи..."