Секундная стрелка наручных часов с оглушающим стуком двигалась вперед. Пальцы, принявшие сине-серый оттенок, дрожали не то от холода, не то от страха и нервного напряжения. Волосы на руке встали дыбом, кожа покрылась мурашками, а глаза, давно покрасневшие и застеленные пеленой влаги, смотрели в стену, не отрываясь и не моргая.
Тик-тик-тик… Звук, казалось, становился громче и отдавался в голове гулким эхом.
Это невозможно терпеть.
В комнату пробирался яркий свет утреннего солнца, и каждый предмет отбрасывал длинную тень, ползущую к креслу в самом конце комнаты. На противоположной к окну стене висел большой портрет девушки. Она была невероятно красива. Возможно, некоторые ее черты были даже слегка приукрашены художником, потому что ни одного изъяна найти бы не удалось. На ее губах застыла печальная улыбка, но глаза были выразительны, ярки.
Они смеются.
В правом нижнем углу, скрываемый позолоченной рамкой, был каллиграфически выведен автограф художника и дата – 16 февраля 1963 года.
Картина была куплена у бомжеватого на вид незнакомца, который сидел под деревом на базаре, разложив перед собой грязное и дырявое покрывало с одной единственной картиной неизвестной девушки. Омертвелая листва, небрежно срываемая холодными руками ветра, падала на это покрывало, и торговец, не пытаясь ее убрать, будто беспомощно смотрел на погребенную под слоем листьев картину.
- Сколько?
- Я отдам ее просто так.
- Тогда зачем вы сидите здесь, вокруг торгашей? Гораздо легче было бы выкинуть ее на помойку.
- Я должен быть уверен, что Она перейдет в заботливые руки, а не сгниет где-нибудь в куче мусора.
Так она и оказалась здесь, на пустой бежевой стене, напротив огромного окна. В лучах солнца она казалась еще прекраснее, чем в тусклом свете ламп, а глаза ее сияли еще большим блеском.
Человек, сидящий в кресле и всматривающийся в немую девушку, медленно, не отрываясь, снял с запястья часы и бросил их в сторону. Этот звук, издаваемый секундной стрелкой, был невыносим и напоминал человеку о том, как быстротечно время, и смерть, громко топающая по голому полу своими костлявыми ногами, скоро настигнет его.
Глупо было думать об этом. Человеку в кресле было всего 30 лет, и это не повод впадать в уныние и ждать приближения конца. Но взгляд незнакомки, как календарь, настойчиво внушал ему эти мысли.
Она ничего не знает!
На удивления мужчины, он все еще слышал беспрерывное тиканье стрелки. Тик-тик-тик… Ближе, ближе, громче. Он повернул голову в сторону брошенных часов, надеясь увидеть, что они каким-то магическим образом оказались рядом с его ухом, но они просто лежали циферблатом вниз. Никаких чудес.
Человек встал с кресла и подошел ближе к портрету.
- Здесь есть какой-то подвох, - размышлял он в день покупки, напряженно выстраивая логическую цепь, пока торговец тихо посмеивался строгой мнительности покупателя.
- Я просто хочу, чтобы Она досталась Вам бесплатно. Она бесценна по красоте своей. Разве можно требовать деньги за то, чтобы наслаждаться ею?
Жилистые посиневшие ладони потянулись к массивной рамке, бережно снимая ее с гвоздя. Мужчина вытянул руки, чтобы в последний раз взглянуть в глаза немой, застывшей на веки девушке, а потом, так же бережно, поставил ее в пылающий безжалостным огнем камин. Пламя тут же облепило картину со всех сторон, жадно пожирая ее хрупкое тело. Лицо незнакомки начало кривиться, и грустная улыбка преобразилась в гримасу ужаса и отчаяния. В глазах больше не было того презрительного смеха, а четко была выражена боль.
Слеза, словно острый укол, упала с ресницы на щеку и скатилась по ней. Дрожь охватила тело человека, всхлип нарушил тишину и на мгновение заглушил стук стрелки часов. Мужчина отвернулся от сгорающей дотла картины и зашел в свою комнату. На привинченной к двум противоположным стенам балке висела петля, а под ней стоял небольшой табурет. Взобравшись на него и накинув не шею веревку, мужчина всхлипнул снова, а потом снова, уже громче. Слезы катились по его щекам одна за другой, а тиканье секундной стрелки разъедало мозг.
Я так не могу. Не могу с ней, не могу без нее.
Человек трясся, как эпилептик во время припадка, а слезы капали на его босые стопы с подбородка. Он попытался согнуться от захватывающей его истерики, но веревка помешала ему. Он не слышал даже собственных стонов, заглушаемых, словно громом, биением стрелки. Мужчина спрыгнул с табурета и повис, хрипя и краснея от удушения. Его ноги дергались, руки схватились за веревку, глаза выкатывались из глазниц.
Он умер. Тело посинело окончательно. Голова опустилась на плечо. Из носа вытекла тонкая струйка крови и вскоре засохла, стянув мертвую кожу бордовой коркой. На лице человека не было покоя и умиротворения. Он не был счастлив от своей смерти, которая, как он предполагал, должна была освободить его от оков страха, от власти давно мертвой незнакомки, приукрашенной на портрете художником 16 февраля 1963 года, с грустной улыбкой и смехом в глазах.
Он все так же оставался ее рабом – в камине потрескивал огонь, уничтоживший до белого пепла картину, а на полу, возле кресла, так же громко тикала секундная стрелка.