Мироед

               

Конец двадцатых годов. Глухой таёжный край. Лютая зима. В непролазной чаще бригада заключённых готовит просеку для будущей узкоколейки. Конвоиры с собаками курят в стороне. Зэки работают попарно двуручными пилами, топорами. В одной паре – молодой, лет тридцати, со следами былой силы и пожилой – немногословный с уверенным, но усталым взглядом. Оба измождены, измучены голодом. Пила в их руках двигается рывками, им никак не удаётся подладиться друг под друга.

Молодой: Да не дёргай ты! Слышь, доходяга? Первый раз, что ли? Послал же бог напарника. Вот Федюня, царство ему небесное, был напарник так напарник. Мы с ним в прошлую зиму по полторы пайки нарабатывали. Откуда только сила бралась! (Пожилой поднимает глаза на напарника) Чо смотришь? (После паузы) Надорвался Федюня, третьего дня помер. А ты из последней партии, что ли? Что-то я тебя раньше не видел. 
Пожилой: Из последней.
Молодой: Это из-под «Солнечной»?
Пожилой: Из-под неё.
Молодой: Ну, ничего, здесь тебя быстро выучат. Здесь быстро обвыкают.
Какое-то время работают молча. Потихоньку входят в ритм. Молодой приглядывается к пожилому.
Молодой: А сам-то из каковских?
Пожилой: Из Тверских.
Молодой: А я из Смоленских. Земляки, значит. А чем хлеб добывал?
Пожилой: Служил…
Молодой: А я вот из деревни, крестьянствовал с детства, за скотиной ходил, отцу помогал. Убили его – межу с мужиками не поделили. Брюхо косой распороли. А всё из-за мироедов этих: тому дай, этому заплати, а где набраться-то, у самих – семеро по лавкам, э-э-э… да что говорить, пили; давай, не филонь!
Пожилой: Я пилю.
Снова пауза. Слышно как стучат топоры, и воет в соснах ветер. 
Молодой: А говорят, в вашем этапе попов много. Не видал? Мне бы хоть одного поближе, я б его на калган-то взял. Уж я бы ему пятки-то угольками прижёг! Пока это ихнего страшного суда дождёшься! Я бы ему тут быстрее свою тройку организовал!
Пожилой: Это за что же?
Молодой: (злобно) Есть за что.
Пауза. Работники заметно устали, пила то и дело застревает в стволе дерева, изгибаясь и подвывая. Молодой продолжает коситься на напарника.
Молодой: (прерывая работу и распрямляя спину) Слышь, фраер, а ты сам-то часом не поп? Уж больно рожа у тебя постная. Пожилой пытается в одиночку освободить застрявшую пилу. Чо молчишь? Али в цвет попал?
Пожилой: (останавливаясь и переводя дух) Попал. Я священник Бежецкого прихода.
Молодой: (вскидывая руки) Вот оно что! А я-то думаю: что за тихоня! (обращаясь к соседней паре заключённых) Слышь, братва, вот мне подфартило! Ну, держись, лось пархатый, сейчас толковать будем!
Он делает решительный шаг в сторону пожилого, замахивается, но тут же следует окрик конвоира и лай собак. Молодой недовольно оглядывается, возвращается на место и нехотя берётся за ручку пилы. Работа возобновляется.
Молодой: Ничего, я теперь тебя не упущу, ты мне за всё ответишь!
Пожилой: За что же?
Молодой: И за батьку моего, и за сестрёнку Наську, и за меня грешного. Это я по вашей поповской воле сюда загорать отправился!
Пожилой: А ты не кипятись, скажи толком – в чём я перед тобой виноват.
Молодой: Вы – мироеды – нас обобрали да ограбили. Десятину им подавай, подарки к празднику неси, землю на них паши! Сами жировали, а мы лебеду да жмых хавали, и то – кто поспеет, у кого ноги ходят, да руки бара;бают. Сами в хоромах при мамках да прислуге! Все вы попы такие – отожрались на людской беде! Вон у отца Григория дом – выше сосны этой, брёвнышко к брёвнышку, а у нас – крыша из соломы, да и ту корове скормили. Мать пошла к нему: дай, батюшко, муки до весны протянуть, а он её взашей – нету и всё. А у самого полны амбары! (Молодой разгорячился, снова замахал руками) Шею свернула, так кривой и доживала. А Наська-сестрёнка с голоду померла. Я её в холстину завернул и на погост отнёс. Пестовать нечего было – так высохла…
Пожилой: На всё воля божья.
Молодой: Воля?! Вот она – твоя воля! (Молодой плюёт в сугроб) Вкалывай теперича со мной вместе. Я хоть успел душу отвести – спалил мироеда, всё равно терять нечего! Они меня за вредительство: хотели себе поповскую избу, а тут я… Во как! А ты был холуём, холуём и сдохнешь.
Пожилой: Холуём я не был. Я богу служу.
Молодой: Что ж он тебя не защитил? Или кущи перепутал: метил в рай, а попал в край? (Молодой злобно смеётся) Поделом тебе, есть, видать, правда на земле. Умоешься ты у меня горькими слезами, ох, умоешься, уж я прослежу, чтобы всё в аккурате было. Не боись.
Пожилой: А я ничего и не боюсь.
Молодой: Хорохоришься? Давай-давай, ты сдохнешь сегодня, а я завтра. Погляжу, как ты корчиться будешь, порадуюсь. За сестрёнку, за батьку с мамкой поквитаюсь…
В это время надпиленная другой парой заключённых сосна начинает крениться и с грохотом падает в сугроб. Отвлечённые происходящим конвоиры не сразу замечают, как несколько зэков срываются с места и пытаются скрыться в тайге. Опомнившись, конвой открывает беспорядочную стрельбу и пускает по следу собак. Шальная пуля сбивает молодого, и тот падает под ноги священника.
Пожилой: (склоняясь над напарником) Ты чего это? (Нащупывает на ватнике кровь) Эх, паря…
Молодой: (слабеющим голосом) Вот и подфартило… Видишь, как вышло… Я хотел, а они меня раньше… (Пауза) Ты это… прости.
Пожилой: (крестит умирающего) Бог простит. (Выпрямляется и смотрит вслед убегающим) Спаси и сохрани, яко Благ и Человеколюбец. 
Слышен лай собак и вой ветра.