мелодия Сатурна

Симона Маканда
«Нет печальней на свете измены, чем измена себе самому»  Н. Заболоцкий


Глеб Петрович  сегодня не хотел выходить на улицу.  В доме было прохладно, но сухо. За окном бушевала маленькая,  мокрая метель.Одного взгляда, брошенного на мутную графику деревьев и снежинок, беспорядочно атакующих стекло , было достаточно, чтобы придумать любую отговорку…и не идти на работу. «Да что же это такое?» - думал он, с горечью обнаруживая в себе какую-то животную трусость.  Ему было очень холодно. Холод на физиологическом уровне не давал ему покоя. Замораживая, останавливал  ток венозной крови. «Господи, помоги!» - внутренне вскрикнул Глеб Петрович и крайне  себе удивился.


Цветное восприятие жизни покинуло  Глеба Петровича несколько лет назад. До этого  ушли все запахи.  Потом Глеб Петрович перестал что-то чувствовать, прикасаясь к живому. Оставался только слух. Звуки.  Они выстраивались в стройные колонны и вышагивали на узком плацу заснувшего воображения. Они пищали и рвали   мозг  на части. Они плавно обволакивали,многоголосным пением, накрывая опасной и красивой волной.  Внутри причудливого водоворота громыхала симфония. Каждый раз, когда она накатывала, Глеб Петрович думал, что на этот раз погибнет, захлебнётся – не выплывет. Выплывал. Слегка согретый, но порядком измученный. C легким послевкусием в ушах.C нежным  отблеском струнного звучания. Немного радостный и раздраженный. Можно было бы обратиться к психологу. Но вот в чём тут было дело... Глеб Петрович  сам  был психологом. Более того – практикующим.


Со стены сияла улыбкой, улетевшая на каникулы в Лондон, дочь  Наташа. Cтудентка МГУ. Единственное светлое пятно в домашнем рабочем кабинете и в жизни.  В целом кабинет был тяжёлым, неживым  и массивным даже на ощупь. Кожа, дуб, стекло и металл. Неизменное  и современное «надкусанное яблоко» на столе.  Глеб Петрович поёжился. Он ждал пациентку.  Женщину, которой нужна была помощь в проблеме с младшей сестрой.  После ему всё  же придётся выйти на улицу и пройти пару переулков пешком до официального кабинета. Ему не хотелось тащиться по пробкам. Cлишком близко. Наземный  транспорт и метро вызывали у него приступы панической атаки.  Он посмотрел на часы. Пациентка должна была прийти через 15 минут.


Глеб Петрович вспомнил вчерашнее выступление на телевидении матери Наташи. Бывшая жена хорошо выглядела, что было для него абсолютным сюрпризом.Она  пела в окружении каких-то наряженных клоунов на круглой блестящей сцене в неприлично коротком для сорокалетней дамы платье. Глеб Петрович всегда считал, что у Зои плохой вкус. Да и какой вкус мог быть у провинциалки? Несмотря на все его  усилия, приложенные в своё время к её  воспитанию, она оставалась вульгарной и грубоватой. Её глубокий, сильный  голос,покоривший   Глеба Петровича когда-то своей хрипотцой, сейчас развязно и легко напевал  примитивный  шлягер. Кто мог подумать, что однажды вышвырнув её на улицу под предлогом, что она плохая мать, проститутка и наркоманка, он через несколько лет увидит её на экране телевизора? И вполне в потребном виде… Впрочем, какая уже разница.Он ничего уже ни к кому не испытывал. Он чувствовал холод, который после отъезда дочери как-то по особенному сковал своей силой каждый предмет в доме.  Глеб Петрович вспомнил дочь и улыбнулся. Наташа с  раннего детства была идеальной  чистоплотной  девочкой, чем его и покорила.Она так же как он  любила порядок и комфортные дорогие вещи. Денег им хватало. Как говорится, они у них водились. Даже в некотором избытке. Из соображений безопасности  Глеб Петрович не стал покупать пока дочери машину, но мамину трёхкомнатную квартиру  на Соколе  уже на неё записал. Сейчас он сдал её какому-то французу... Тот исправно платил.   


Птичьей трелью заголосил домофон.  У Глеба Петровича была пара минут, пока пациентка войдёт  в подъезд и  поднимется на лифте. Ровно столько, чтобы помыть руки и выпить стакан воды. Он всегда так делал. Дома он принимать не любил,  но что поделать – именно эти визиты обеспечивали Глебу Петровичу материальный  доход, не облагаемый налогом.  К тому же  он встречался с ней по просьбе Наташи. Из размышлений его вырвал резкий звонок в дверь. Впервые за долгие годы практики, Глеб Петрович не успел помыть руки и выпить свой церемониальный стакан воды.Он в замешательстве  открыл дверь. Женщина ему  сразу не понравилась. Появилось желание дверь закрыть. И выгнать её к чёртовой матери.  Во-первых, он не любил шатенок. Во-вторых, его пугала женская полнота.  Она поздоровалась почему-то не сразу, стряхивая с ботинок чуть растаявший снег.

- Здравствуйте!

Голос прозвучал настолько прямо, что Глеб Петрович кивнул и растерялся.  Женщина продолжала говорить, снимая с себя пальто, разуваясь и чувствуя себя как дома.

- Погода - милая жуть ! Вы знаете? Я так себе вас и представляла! У меня всегда складывается предположительный образ человека, которого мне представляют заочно.  Тем более, что ваша  Наташа обладает даром рассказчика. Куда проходить?
- Сюда… Вы не хотите помыть руки?
- А зачем?  Ольга.
Сказала и протянула руку.  Он пожал машинально. Всё случилось быстро. Глеб Петрович проводил Ольгу в кабинет, предложил сесть в кресло и ушёл ванную. Закрыл дверь. Включил тёплую воду. Взял мыло. Посмотрел внимательно на себя в зеркало. Намылил руки и стал тщательно  их отмывать. 



Ольга встала и подошла к стеллажу. Она с любопытством рассматривала книги.  Глеб Петрович вошёл.
- Так вы любите Юнга? По вам не скажешь.
- Присаживайтесь, Ольга.
- Хорошо, хорошо.
- Расскажите мне о вашей проблеме.
- Вот так вот сразу?
- Ну, вы же не на чаепитие ко мне пришли?
- Я бы, если честно, не отказалась – холод собачий.
Глеб Петрович испытал секундное отвращение к этой наглой даме, которая ко всему прочему села в кресло с ногами. Её тёмные каштановые волосы  нельзя было назвать длинными.  Они с трудом доставали до плеч и неровными крупными мокрыми кудрями торчали в стороны, цепляясь друг за друга. Вдруг она хохотнула.
- Глеб Петрович,  а что это вы меня так пристально разглядываете? Ау? Глеб Петрович?!!
Глеба Петровича передернуло от такой фамильярности. Он молчал несколько очень долгих секунд. Потом с ним случилось что-то необъяснимое. Он  осознал, что уже несколько минут находился в плену  бархатного, тёплого, женского голоса. Лицо Ольги. Cловно разноцветной крупой оно было обсыпано веснушками. В коридоре он этого не заметил. Только  сейчас он увидел Ольгины глаза. Они смотрели чересчур открыто. Ему было сложно  понять, какого они были цвета. Глаза сияли. И это сияние обезоружило его. Глеб Петрович почувствовал как  огромная горячая волна, заполненная различными звуками, снова накрывает его. За всей этой звуковой  толщей Ольгин голос превратился в виолончель, разглаживающую его морщины сверху вниз  - ЛЯ РЕ ЛЯ…  снова ЛЯ РЕ СОЛЬ- ДИЕЗ … и вниз СОЛЬ-ДИЕЗ  ЛЯ…  ДО-ДИЕЗ   РЕ…….
         

Это отец настоял в своё время на том, чтобы Глеб пошёл в музыкальную школу.   Глеб учился с завидным рвением и усердием. И не только в музыкальной школе. Глеб был отличником везде. Но у музыкальной школы было нежное белое лицо с веснушками. Там, всегда приветливая и тёплая, ждала его самая красивая и добрая в мире  учительница по музыке, Надежда Львовна. Спе-ци-альность… забытое любимое слово. «Пальчики должны лететь, Глебушка. Лететь и падать,  приседая. Каждая нотка  - это ключик к твоей душе»

- Глеб Петрович, у вас всё в порядке?
- Да, Ольга, простите. Думаю, нам стоит перенести встречу. Я не привык так работать… Вы не могли бы собраться и уйти? Немедленно.
Ольга посмотрела на него тревожно и понимающе.  Глеб Петрович закрыл глаза, и ему стоило огромных усилий сдержать крик. Ему пришлось напрячь всё тело изнутри и призвать  знакомый леденящий холод на помощь. Ольга молча одевалась в коридоре.  Не попрощавшись, она вышла, прикрыв за собой дверь.



Какое-то время Глеб Петрович сидел на месте, охлаждая поднявшееся из глубины кипение. Он глубоко вздохнул и взял себя в руки. Встал из-за стола и  открыл окно.Свежий воздух ворвался в его лёгкие. А в кабинет влетела стая снежинок. Она растаяла, на мгновение предсмертной агонии отпечатавшись белыми цветками на тёмной мебели. Глеб Петрович, закрыв входную дверь,  прошёл в комнату дочери. Там, в розово-белом приторном раю, он сел за детское свое пианино. Приподнял крышку и долго смотрел на клавиши. Потом взмахнул правой кистью и опустился на первую октаву  ЛЯ РЕ ЛЯ… и ЛЯ РЕ СОЛЬ- ДИЕЗ … и вниз СОЛЬ-ДИЕЗ...ЛЯ…  ДО-ДИЕЗ  РЕ…….