Литератор-3 Один лишь только год

ЧАСТЬ  ТРЕТЬЯ

 ОДИН  ЛИШЬ ТОЛЬКО   ГОД               

 «Я во всю мою жизнь ласкателем и клеветником не бывал, держусь справедливости…»
                Рычков П.И., автор приложения к «Истории Пугачева» Пушкина

               
       *   *   *
    В декабре 2009 года я решил окончательно «завязать с морями». Короткий последний рейс, в северных  широтах, как подгадался и уже через два месяца после его начала я снова  «привязывался» к стенке  южных причалов Мурманска. Холодная и темная , вьюжная начавшаяся зима, когда хочется сидеть только дома;  неприятный осадок от отходного скандала с начальником, скудные заработанные от тягот каютного  однообразия, - окончательно повернули меня к необходимости рубить окончательно то, о чем уже думал  и мечтал последние года с два. Но о том, что держало меня все  это время – чуть позже. А пока я , одинокий и  растерявший за 16 лет странствий две семьи, решил возвращаться к исходному нормальному человеческому состоянию стоять на твердой земле, а не  на шаткой палубе под ногами. Да и что было  раньше, в начале 90-х, и что теперь – было две огромные разницы, так что терять особенно было и нечего. Зарплата врачей участкового  терапевтического профиля , куда я и стремился, превышала  заработок судового доктора почти вдвое, а  старания мои последнего времени, не растерять навыков, и  нарабатывать их, наматывать в длинные  морские отпуска,  теперь оправдывались. Но... Случилось то,  о чем я не мог тогда, увольняясь «навсегда» и предположить в самых  смелых своих ожиданиях, мыслях. Ровно примерно через год, поработав на суматошной поликлинической должности,  я снова ушел в море! Такая неминуемость обнаружилась, обнажилась именно по истечению того непредсказуемого  года, к осени, - когда мне оказалось  нужно , до зарезу - писать,- , и других, приемлемых условий, как только снова качаться на волнах, просто  не  было, не просматривалось. Вернее, что то лепилось,  вымученно, фрагментарно, обрывками, но так, что становилось невмоготу. И  еще. Раз появилось время и возможность, я возмечтал, наконец-то, серьезно, подать в «члены». Эта иссушающая  подтачивающая ревностная мысль все таки цеплялась за спасительные аргументы , - «книги, статьи,  публикации в прессе», - и все это надо было реализовывать, оформлять в строгую   кумачовую картонку. «Эх, давно бы надо было, если бы послушался Колю Скромного и подал бы тогда  еще, при его  поддержке и участии…» - приходила  горькая и  запоздалая мысль…   И вот так я  существовал, между двух  исключающих начал. Чтобы писать плодотворно, нужно было плавать, а чтобы   записаться в члены  союза  писателей, необходимо было быть и жить   постоянно, на берегу. Что чего перевесит.  Я лишь только решился  снова сосредоточенно, отвержено, по несколько часов ежедневно, творить новое, создавать собственное…  И всё, всё, уместилось в этот удивительный и драматичнейший год, все влезло, все вошло. Плюс-минус туда сюда по разбросу на месяц-другой,  да экскурсы в прошлые близкие года (2006-09). Две презентации (по книгам «Кесарево сечение» и «Это – жизнь»), четыре поездки, в два города,  запланированный доклад научной конференции, три выступления в школах ,  десятка  с два  (!) увлечений   женщинами и даже втиснулась сюда, иссушающая, испепеляющая,  нечаянная и отчаянная одновременно любовь, столь настоящая и действительная, приемлемая, с которой и можно было  отважиться  прожить остаток своих лет…

 1
    14 декабря 2009 года, в  мурманской организации Союза писателей России, на улице Книповича, Общественный Фонд им. Николая Скромного собрал литераторов и «представителей общественности», для обсуждения творчества писателя. Я , уже определившийся, был  там также, кем то, но приглашенным. Вошел  перед началом, снял модную свою куртку, воодушевленный, приветствовал  знакомых, поздоровался даже за руку с Тимофеевым. Сел скромненько, оглядывался,  приметив еще кого то, кивал   им согласно головой. Через  два или три стула, по левую руку, сидела  женщина, которую не мог  сразу вспомнить, но потом  догадался, что это – жена Колычева. В апреле, когда «обмывали» встречу  с Николаем, она меня и обругала. Но вот  я вижу , приближается ко  мне Тимофеев и просит  выйти для разговора. «Зачем?», спрашиваю, явно не расположенный с ним общаться,  но уже внутри как то  нехорошо у меня затрепетало и заныло… «Леонтьич» требовал моего ухода, мол , «я не приемлем» здесь, на этом мероприятии. Я не понял сначала, но после , ощутив, что  по  другому, по иному ничего у меня не получится и не выйдет, стал медленно одеваться… Уже я слышал  первые слова  Рыхлова, президента Фонда,  приветствовавшее собрание, уже раздались первые дружные аплодисменты, а я , чуть не плача, негнущимися ногами  спускался с крыльца… Меня в очередной раз  здесь «опустили», унизили,  раздавили, и  благодаря лишь этому  «патриарху», еле семенящему своими  ногами, с трясущейся головой. Единственное утешение - заслуженное наказание, за повесть, где нелицеприятно, хотя и   мотивировано, но нелестно я отзывался о моем обидчике. Он,  затаив  свою злобу все эти пять лет, теперь отыгрался.    Воспаленные мои мысли неслись дальше , я постепенно успокаивался, считая, что теперь появился лишний повод обратиться к мэтру, и может  даже  «закинуть удочку», на возможное вступление. Это я и проделал в ближайший же   вечер. Запасшись его телефоном, позвонил по мобильнику из дома и долгих минут сорок, не меньше , уговаривал, унижался, объяснял. Справлялся , получил ли он книгу мою , подписанную ему, выяснял мнение о ней. Но. Все упиралось в непонимание, недоразумение, мычание. Я чуял, как это говорят, нижней частью спины, рудиментом, что трудно, ох  как  трудно будет пробиваться! Но  одновременно я  и  начинялся решимостью. Ведь если не я  буду бороться  с косностью, то кто?
     Именно Рыхлов, Сергей Гелиевич, стал первым из Фонда , кто стал со мной контактировать, сотрудничать, общаться. Когда я пришел со своего второго  стояночного, необычного для себя рейса, весной 2008 года, то и услышал эту фамилию от Людмилы Александровны.  Она продолжала  работать  уже при новом ответственном секретаре, поставленного довольно неожиданно, Михаиле Орешете . Мы снова съездили на могилу Скромного, и вот там то, я  пожаловался на неприятные, как мне казалось тогда, звонки, два или три раза. Людмила сочувствовала. Она меня уже  принимала за «своего», близкого к  Скромному человека, мы вместе потеряли хорошего друга, доброго товарища. Казалось удивительным, что известен  мой  мобильный номер,  но не это меня раздражало. Самоуверенный  в своей правоте голос домогался со мной увидеться по вопросу правонаследия  Николая Скромного. Я, написавший и издавший литературный сценарий телесериала, знал, что вторичные созданные произведения, производные  от  текстовых романов, повестей, рассказов, вполне имеют законное право появляться и в  интерпретациях сценических или экранных и в принципе не пугался. Но настойчивость Рыхлова (а это звонил  он) все таки меня настораживала. В смятении я  ушел в  свой долго ожидаемый  следующий рейс,   в октябре, втайне надеясь, что  звонки забудутся, но когда снова появился  уже опять весною, в апреле 2009-го, забеспокоился уже не на шутку. Меня ожидало письмо с угрозами суда, по статьям  авторского права, и с категоричными настойчивыми требованиями встреч. Я ответил, очень обстоятельно,  убедительно и доказательно, что никак не нарушаю закон, а забочусь лишь о сохранении  уникального наследия и доброго имени писателя Скромного. Второе, ответное на мое, письмо было уже более выдержанным и корректным. Я тоже снова написал, повторное  свое послание на него и, чувствуя, что «морально победил»,  уже пообщался вживую, по мобильнику. Кто  первым позвонил, я , или Сергей, теперь уже не помню. Но  встреча наша состоялась. О разногласиях мы уже не говорили, решив каждый, что они преодолены и Сергей сразу же мне предложил написать так называемый «синопсис». Они делали брошюрку, по теме  романа «Перелом», для   будущей выставки и других мероприятий, им важно было иметь очень краткое, буквально на трех страницах, изложение многостраничной эпопеи. И никто из «действующих» писателей на такое не соглашался. Да таких и не было, может, вовсе  - знающих, как я, роман  «от корки до корки».  С этим, проверяющим меня как литератора, заданием, я справился и скоро, кажется к осени, брошюрка была небольшим тиражом  отпечатана. Вот только там не указано было  мое авторство. Я, поначалу расстроенный от этого,  подумал, что так  будет лучше. Кто то ко мне  еще относился , в отличие , от Сергея и его заместителя, Константина Кочешкова, предосудительно.  Анна Варламовна, вдова Скромного, все еще не доверяла мне,  не скрывала своих подозрений ко мне;  даже выступила в оппозицию к самому Фонду,  они об этом сетовали. Все таки знакомство наше состоялось, контакт налаживался , -  и   неофициально  я стал помощником в Фонде. 
    22 декабря  я по глупости сорвался на поездку в Северодвинск,  для свидания с заочницей по Интернету. Она была потрясающе, фантастически красива, владела  косметическим салоном, на мой вопрос о приезде  недоуменно согласилась и я рванул, «навстречу счастью», истратив кучу денег, два свободных вечера подряд проведя с ней, а на третий уже,  уезжая, чуть  ли не в жилетку рыдал, получив от ней «привет» по СМС , что я  - «не герой ее романа». 28-го , в понедельник, я по договоренности, уже приступил в обязанностям  участкового врача поликлиники поселка, где проживал, а  с 16 января наступившего года стал поддежуривать в приемном отделении той же районной больницы, куда и входила поликлиника. И случилось одно маленькое происшествие в эти дни конца года, так, буквально, оброненная  полуфраза Рыхлова, - о написании пьесы… И я за это ухватился, мне было крайне интересно  и увлекательно сделать еще и инсценировку «Машука». В архиве Скромного оказалась эта  его повесть, о последних днях и дуэли Лермонтова, и осталась недоработанной.  Названия, правда, она не имела, но я сам так её условно обозначил. Вещь была  вполне  законченной, но  просто  не оформленной в должном виде до конца, в разноформатных компьютерных файлах, не скомпонованных, не выстроенных в логический ряд. И вот я всю эту несложную работу доделал, закончил, буквально в последнем своем рейсе. А передала мне эти файлы, под большим секретом, Людмила Александровна; именно у ней и оказался наиболее полный вариант повести. Часть ее сохранилось  и у вдовы, и это сказалось на отношениях двух женщин, окружавших в последние дни Николая Скромного… Нужно было ещё, оказывается, что то делить… Никто, однако ж, правоприемства Анны Варламовны не оспаривал. Я ухватился за эту поначалу казавшейся несбыточной мечту, постепенно   начал изучать биографию поэта, потом стал читать все относящееся к нему в Интернете, покупал книги, и незаметно, для себя, выстраивал нить  жизни, вполне пригодной для построения… телесериала, - оригинального, собственного.  Ведь какой то мало-мальски опыт написания подобного  сочинения у меня был, я это делал  с «Перелома»… Но скорее всего, с «перепуга». Неосознанного, затаенного, неоговоренного, недоговоренного с автором источника. Такая вот произошла перипетия. Я подвергал себя испытаниям как телесценарист...
    Чтобы попасть в «Союз», нужны были мои книги. От них – презентации, публикации  в прессе, свои и  о тебе.  Книга  уже была, выпущенная еще в сентябре прошлого года , на последние средства  подскочивших расценок разгара кризиса. Я заказал ее в апреле, получил первые экземпляры лишь в августе. Впервые я издавался в шикарном виде,  твердой обложкой, в 450 страниц убористого текста,  с биографией и фото. Именно тогда, в начале набора книги и случился тот инцидент, заложенный еще в апреле  поэтом Николаем Колычевым. Он единственный оставался, которого я знал давно и хорошо, - я даже занимал ему иногда, в разнузданные 90-е, какие то деньги. Не великие впрочем, суммы;  я  потому и забыл, но это было, я его - выручал. Думал и теперь он мне не откажет в помощи. Я нашел его адрес, заявился домой.  И действительно, он не отказывал напрямую, я договорился, что принесу электронный вариант книги, он просмотрит. По этому случаю мы распили с ним хорошую бутылку коньяка («смотреть на нее, что ли?»). Я понимал в глубине души , что нехорошо поступаю, неправильно, тем более, как врач.  Ну а куда ж  мне было деваться? С конфетами что ли, приходить в гости? В общем,  когда я появился снова через дня два, Коля уже плотно  «сидел», «на стакане». Он  с порога меня погнал за бутылкой. Я пытался отговаривать, увещевать, но ясно, что это не действовало. Сбегав, мы сели за стол,  и не успели выпить, как в прихожей, звеня ключами , появилась женщина.  Я понял, что это жена. Она принесла  продукты, самые обиходные,  курицу в упаковке, макароны, и что мне особенно запомнилось, - кипу  папирос «Беломора». Николаю добавки уже не требовалось. Поэт начал  скандалить, ругаться, потом лег на диван, и, глядя в потолок, давал всем своим близким оценки. В общем нес полный, несусветный бред.  Естественно, жена (кстати, не первая) на меня смотрела самым ненавидящим взором; то, что я спровоцировал запой, было очевидно.  Но так уж был ли я в этом виноват?  Ведь Николай мог найти и другой повод… В общем,  жена, по видимому, его «накрутила», и дальнейший ход событий, направленных против меня, я уже узнал от Людмилы Александровны. Колычев  устроил скандал и  обвинения против нее, зачем, мол, она дала его адрес. Причем кричал принародно, довел Людмилу до слез. Я пытался звонить Николаю, объяснить некорректность его поведения, но он бросал трубку. Тогда я, поднаторевший  в посланиях Фонду, накатал резкое письмо и Колычеву. Ответа, конечно, не дождался, но более никаких действий в отношении себя не наблюдал. Рецензию, не без  труда, для себя отвоевал. Первый барьер был взят. Что будет дальше, не ведал, но пока и вроде получена была лояльность от Тимофеева, - в притязаниях на членство. Оставался - Коржов.
      Коржов Дмитрий Валерьевич, из  молодой поросли мурманских литераторов, 71 года рождения… Впервые я о нем узнал, и увидел, в заседании ЛитО в июне 99-го, отмеченного во второй части. Коржов еще учился в Литинституте, и очень смело и открыто, задиристо даже, полемизировал с «Леонтьичем». Чувствовалось уже тогда  бьющая прямо в  глаза амбициозность, рисовка. Дальше я с ним заочно как то споткнулся летом 08 года. Он был уже знаменит,  работал в «Мурманском вестнике», писал там  обширные, в основном на литературные темы, статьи. Написал Коржов  по поводу  безвременной кончины талантливого прозаика Олега Бородина (которого я не знал, и только раз случайно разговаривал по телефону осенью 2007 года). Бросалось в глаза как он бесцеремонно смешивает одно с другим. Использует момент. Вместе со словами памяти он лепил, другого не подберешь названия действу, критику по  поводу несправедливостей публикаций молодых поэтов, мол, одним бонус дают , другим – шиш. Причем нападал он на талантливую и самобытную поэтессу, Татьяну Кузнецову-Нарольскую , первый сборник которой как раз набирался и с предисловием, напутствием, - «самого» Тимофеева. Танечка  мне  нравилась, она была из Мурмашей, и стихи ее , верлибры, казались изящными, воздушными. Дальше – больше. Чтобы обуздывать свою энергию, Коржов затеял дискуссию между поэтами и бардами, кто нужнее и сильнее. Сам  предмет спора был риторическим, в каждом измерении, свои таланты и поклонники, чего уж взбучивать. Был, кажется такой критик Буренин, так он специально желчно и оскорбительно отзывался о литераторах, это была его стихия, «хлеб». Итак , мне нужно было завоевать какое то расположение, доверие, этого поэта - публициста. Появился я после всех праздников начала года где то в конце января, на ЛитО, где заправлял Коржов.  Новая секретарша Союза, Сашенька Маслова, милая девушка, дочка Виталия Семеновича, мне об этом сообщила.  Очень тягостно было расставаться с Людмилой Александровной, но делать было нечего, она уезжала в Питер. Я как сумел, просил хоть немного  меня представить в выгодном свете…  И сразу пошел «ва-банк». Попросил мне написать  позитивный отзыв по новой моей книге, как советовал Орлов, а я  за это отблагодарю. Валерий, к чести своей, от  благодарностей отказался, но и посмотреть обещал, и что то  сказать. Он, правда, затеял было разговор об обсуждении «Кесарева…»  на том же ЛитО, но я – отказался. Выглядело двусмысленно. Обсуждать выпущенную книгу? Ради чего?  Если просто оценить, так для этого есть презентация. Все таки мы расстались «учтиво» : я  подписал ему свою книгу бескорыстно, а  Коржов с меня «снял» 200 рублей.  Через три месяца книга его стоила, как говорила Сащенька, уже 250; – тоненькая, в 150 стр., повесть из периода интервенции Мурманска, непонятна была даже о чем, ну разве  что для школьников,- предложения рубленые , отрывистые, диалоги туманные. Через недели две или три, когда я снова появился на ЛитО, как и обговаривали, критики конструктивной я так и не  услышал. «Кто такой Рогожин?» - был единственный аргумент моего несостоявшегося оппонента. Презентация , намеченная на апрель, должна была этот узел разрубать. Подступал уже март, нужно было готовиться. Я шел на неё как на бой, битву, которую нужно было обязательно выигрывать. Организатор подач литераторов, милейшая Наталья Николаевна Мышеловская,  которую мне, кстати, подсказал Коржов,  смотрела на меня и разговаривала с недоверием,- «будет ли кворум?». Я заверил, что людей найду, сам, конечно, немного опасаясь. Но как когда то я делал спектакли на сцене, так и сейчас,- всю волю,  все умение организации, подготовки,-  взвалил на себя. Время пришло. Необходимо было  доказывать,  что я не верблюд. И я с задачей, на твердую четверку, как считаю - справился. Написал список человек на тридцать, всех обзвонил, все почти – обещали придти. Самое главное – обеспечить выступающих. Ими стали: Игорь Анатольевич Руднев, врач-травматолог, прозаик из Союза российских писателей, мы с ним сталкивались в горбольнице, когда я там  работал ; журналист  Рашид Нуралиевич Саляев, из пароходства; вице-президент Фонда Скромного Константин Константинович Кочешков; прозаик Юрий Гутян,  я с ним познакомился, когда обхаживал Коржова, и мой земляк по Мурмашам, приятель волей случая, поэт и бард Валерий Чашин. Последний был очень уместен для финала мероприятия,  я справедливо считал, что вечера он не испортит и тем более, что он писал и как поэт, издал свою книжку. Итак , выступающие были налицо, требовался ведущий, желательно из «Союза», но никто не соглашался  как меня не пытала по этому поводу Мышеловская, и в конце концов я  решился встречу проводить сам. Подготовил  как исполнитель стихов  кое что из  программы, которую не без успеха когда то читал. Присутствовали  еще из «причастных» – Людмила Александровна, Рыхлов, художница Света Сурова, знавшая Скромного, известный капитан Махницкий,  приятель многих литераторов… Если бы не было этой, презентации первой, вряд ли получилась неоднозначная и представительная, и драматичная по возможным событиям вторая, после которой обо  мне действительно заговорили,  риторический коржовский вопрос уже не задавался. Но нужен был первый и не «комом блин», чтоб почувствовать себя не лишним.  А пока, до следующего раза , кой мы сразу же обговорили с Натальей Николаевной, было еще более полугода…
    Потрясающее известие об Орлове, от Людмилы Александровны, кем он является, меня очень взволновало и не давала   покоя,  пока я  с Борисом Александровичем не связался сам . Мысль о том, что тот, с которым я когда то вместе, запросто, сидел рядом на заседаниях ЛитО в восьмидесятые, теперь руководит такой влиятельной организацией Союза писателей, меня будоражила… Где были Саянов и Прокофьев, Зощенко и Ахматова… Дозванивался я до него долго и мучительно, но все таки на разговор вышел. Приятно было, что он меня вспомнил. Все его советы я воспринял как руководство к действию. Прежде всего, книга моя, подготовленная как итоговая, не годится. Создается впечатление, что автор исписался. Нужно  издаваться ещё.  При вступлении это поможет, сыграет роль.  Книга новая в электронном виде была у меня готова. Деньги можно было достать из кредита. А вот рецензента нужно было искать. Его  то пока  что  еще не было…
    Лиепайский этап моей жизни ,  цельный в совокупности год на Курземской земле бывшей Курляндии, сложился практически  в моей жизни и подольше. Ведь попав туда впервые на ремонтную стоянку судна с начала 2007 года, где я начал писать телесценарий «Излом» и потом, снова на полгода, с  ноября и по апрель уже  08-го, я в своих стремлениях не останавливался. С немалым трудом устроился  на судно в  октябре того же года, чтобы пойти с ним со следующего цикла, с апреля девятого, на  очередной ремонт, но меня опередил… Саакашвили. Связавшийся в дружбе с агрессором президент  Латвии Залтерс  своей политикой и без того в своей  нуждающейся  бедовой стране, «перекрыл шлюзы», и контракты на ремонты больше не заключались. Тралфлот, где последние годы я ходил, переключился на соседнюю Клайпеду, но строптивые литовцы на уступки, как  сговорчивые латгальцы, не шли, ремонты затягивали, и вот , наконец-то , прорвало(!).  Залтерс в 2009 году съездил в Москву, в   Питер, повинился перед  мощным соседом, и Медведев  загибавшуюся  под кризисом Латвию простил, смилостивился, разрешил. Я  втиснулся уже в новую фазу и стадию  отношений и вновь попал в Либаву,  сам  того не ожидая, в холодную весну 2011-го,  с 23 марта по 16 апреля и как раз уложился в 360 дней фактического там моего пребывания. Год. Но и теперь, я не могу в душе, расстаться  с удивительным теплым и приятным местом, с замечательными людьми, которых узнал, интересной архитектурой, славной историей. И все там замешано, конечно, было, завязано, - на литературе, культуре. Но не только. Удивительным, невообразимым образом у меня там все сложилось, сцепилось, завертелось. Женщина, в конце первого срока меня, в вечных моих поисках неженатого, задевшая, буквально перед самым  вторым приездом от меня отказалась, но я то туда уже определился (!), оформился и не поехать не мог, вряд ли предполагая, что меня  туда затянет,  переменчивая судьба,- еще сильнее, еще глубже.  Лиепайский поэт Владимир Бучковский позвал меня на мероприятие ежемесячной спевки бардов, которые организовывала   импозантная  и симпатичная,  жгучая красавица Надежда Тихомирова (Абатина). Несколько человек собрались в уютном зальчике читального зала одной из библиотек, читали стихи, выступали. И вот бардесса эта во главе. В  черных лайковых брюках с высокими сапогами-ботфортами,  сидевшая «нога на ногу»  на роскошном, такого же цвета диване, и с новой своей премьерной песней «Клавишный ряд» буквально меня заворожила. Я ее видел до этого всего   два раза, - познакомился   в музее, в начале года, в феврале, и потом на сцене клуба с названием «Лайма» (счастье) , где она тоже, - организовывала и проводила  очередной, созданный ею фестиваль, куда меня случайно занесло от  майской жары знойного воскресного дня.  В перерыве выступлений я подошел извиняться за того же Володю Бучковского, опять меня сюда  пригласившего, но самого  не появившегося, и Надежда   брала из моих рук мобильник, уговаривала поэта  посмотреть и послушать именитых авторов. Но конечно, в тех двух встречах и теперь, в библиотеке, я не помышлял и не мечтал даже о дальнейших с нею отношениях,- она была замужем,  подолгу уезжала в Ригу, все что про нее я знал - тем более, что Бучковский меня с той бардовской тусовки увел, для знакомства с интересной и незамужней, работавшей в Англии, приличной женщиной другой… Но вот сейчас, я пишу эти строки на судне у Африки и рядом с компом сборничек  надиных стихов, изданный летом 2008 года в той же Онеге, что и все мое. Дальнейшее можно домыслить. А дальше я эту тему развивать не хочу. Может быть, пока не хочу. Хочу, чтоб осталось она в сердце лишь для меня... Через Надежду и я взлетел повыше, - меня  разместили на бардовском латышском сайте Интернета. Туда я и втиснул свой телесценарий по роману Скромного, что было весьма удобно –  отсылать интересующихся…
    В разгаре подготовки к научно-практической конференции  по Скромному 13-14 мая, я в конце апреля оказался в школе № 24 города Мурманска, перед старшеклассниками, с докладом о творчестве именитого земляка. Удивительным образом сложилось мое выступление. Я, вначале волновавшийся, не мог остановиться, чтобы в свободной раскованной манере, рассказывать о своих встречах со Скромным, его произведениях. Наверное, действительно, это тема меня волновала, была испахана мною вдоль и поперек и я не мог не  поделиться об этом с любой ,более-менее заинтересованной аудиторией. В эти же дни апреля была открыта  выставка, посвященная Скромному, в Музее Северного флота города Мурманска, на улице Торцева… С восторгом в душе я поднимался по лестнице в актовый зал старого здания пединститута, где я ни разу не был. Меня приветствовала супруга Кочешкова, я был недавно у него в гостях, и даже не один раз – подготовка конференции шла полным ходом. И вот день ее открытия наступил. Публики было не очень и много, но и не так уж и мало.  Группки расселись по всему пространству большого зала . Я пристроился в серединке, около Тимофеева, предварительно его приветствовав и не удержавшись, язвительно спросив: «отсюда не прогоните?» Он мне  что   то пробурчал, чего я не разобрал.  Чуть забегая, поразило удивительно  его негромкое выступление со стихами, где рефреном  звучали строки «И Бог сказал - пора…» Появился Коржов, сел за моей спиной и я, не теряя времени даром, получил от него согласие на резензента  новой моей книги, которую уже запускал в печать и которую Валерий просмотрел, ничего кардинального  мне , естественно, не сообщив. Дежурные  свои затвержденные, общие  фразы типа «кто я такой» , и как  подвизался на мурманском литературном  небосклоне. Но согласие его было получено и эта уже была удача,  некая положительная тенденция к моему признанию. Но меня что то дернуло, ободренного, дальше и я,  не утерпев, сказал, что  повесть Скромного отдана в  журнал «Север», в полном, отреставрированном виде, - готовая к публикации. Реакция Коржова оказалась потрясающей и неожиданной, если даже не наглой выходкой,  - взбесившегося  самолюбца. Он демонстративно, на глазах у всех, буквально перед своим выступлением с сообщением о недописанной повести Скромного, - конференцию покинул. Именно ему вдова отдала меньшую часть повести,  и  Коржов ее «пробил» в «Современнике». Я,  смущенный этим поступком, еще не знал, как это  скажется на репутации  моей, и как отзовется в мнении Кочешкова, главного организатора конференции. А реакция его окажется оглушительной. Он на следующий день  выгонит  и  меня, обозвав и не желая более со мной не иметь никаких дел. Очень я переживал  за утрату ко мне доверия, очень. Пытался воздействовать через  Рыхлова, думал уговаривать жену Константина. Даже составил и отослал покаянное пространное, по электронной почте, письмо. Но ничто не помогало. Я впал в депрессию; почти такую же, как в прошлом декабре, после инцидента с Тимофеевым. Сообщение мое, о «прозе Скромного в свете российского кинематографа», так и не прозвучало. Да и что я  мог особенного  сообщить ? О работе над сценарием? Об обвалах и обломах при обращениях к  режиссерам, актерам, продюсерам? Да, действительно, с того времени, как я получил красненькие книжечки из типографии Онеги,  в октябре 2007–го года, я был  прекраснодушно уверен, что сейчас посыплется  на меня слава.   Но   я ничего не добился,  пытаясь как то «засветить сценарий». Начал с Говорухина. Послал ему книжку на адрес Госдумы. Без ответа. Дал через третье лицо Садальскому, гастролировавшему в Лиепае. Вручил Борису Блинову, для передачи Евтушенко, когда тот приезжал в Мурманск. Книгу получил Грачевский, редактор журнала «Ералаш» на телевидении и  услышал лишь  его  мнение, через ту знакомую, с которой передавал – «много массовых сцен». Дальше пошло предметнее, конкретнее, я  связывался с Дондуреем Даниилом Борисовичем, главным редактором журнала «Искусство кино», и там был  сначала «отворот-поворот», хотя довольно доброжелательный и обстоятельный.  Приоткрыта  была  «кухня», пробивания, утверждения сценариев, на одном уровне, на другом; попутно были и сетования насчет притеснения Михалковым в помещении Дома Кино, где располагается редакция. После конференции, в Мурманске, в конце мая, проходил первый кинофестиваль  стран региона «Северное сияние» и там тоже пытались мы с Рыхловым пробиться, вручали пакеты с романом и сценарием – Адабашьяну, Никоненко… Отзывов не получили. Чтобы не искушаться  сильно, и не сглазить , остановлюсь, как и в случае с Надей… Что-нибудь, может быть, когда-нибудь - случится… Так что «плюсов», после разлада с Фондом, естественно, не было. Я действовал теперь, как мог , самостоятельно, изредка связываясь с Рыхловым. Сумел  пробить маленькую заметку в «Литературную газету», о выставке Скромного и о конференции. Послал вроде статью на пару страниц, а увидел только  лишь «несколько строчек» в информбюллетене, обезличенных... Повторялось как в синопсисе, без авторства. Я   мимолетом, слегка , расстраивался, но в конце  концов думал, что рано, еще, себя проявлять открыто. В эти весенние  суматошные дни  случилась еще одна встреча. С Тимофеевым и Скромной, давно ко мне предвзято относящейся.  28 апреля я отчего то оказался в «Союзе», на Книповича, что то спросить или передать, оставить. Так вот, на крыльце стояли, загораживая дорогу, мешая пройти, Тимофеев и Скромная. «Я им отчуждения не дам! Я им не доверяю!» - эти слова Анны Варламовны я услышал  и запомнил, потому что знал, от Рыхлова, как идет внутри Фонда борьба . Если бы Скромная отказалась от правоприемства, с отчислением, естественно, ей процентов, то сценарий , возможно, давно бы запустился.  Когда  спрашивали, имею ли право на реализацию проекта, и меня это тормозило, останавливало, натыкался на стену -  о переговорах дальше речи быть не могло…

2
    Наступил июнь. И я все более и острее – волновался. Ровно  двадцать пять лет я не видел своих однокурсников, из за  переменчивых времен, морской работы. Ровно четверть века с того года, когда побывал на десятилетии встречи. И вот было теперь уже – 35 лет, со дня окончания, чуть ли не вся  сознательная жизнь. Я  с трудом узнавал некоторых. И мое , конечно, выступление не могло не произойти. В 1985 был только в начале своего литературного пути,  обмолвился тогда о книге, которую бы  мог выпустить. На что Володя Агафонов, будущий профессор офтальмологии, усмехнулся, что она возможна аж через десять лет. Но не сумел, в 95–м я только   восходил на небосклоне, имея лишь газетные публикации. А сейчас двадцать  экземпляров «Кесарева…» раскупили за один  миг, и еще не хватило. Впервые я почувствовал привкус какой то славы… Володе и еще нескольким книги вручил просто так. Впрочем, Агафонову я передавал еще в декабре, нынче он на встречу не появился, - отговорился «корпоративом». У него теперь была собственная клиника… Я снова не утерпел, а может, было просто свободное время, - его всегда достаточно в чужом городе,- и встретился с Леной Веселовой. Еще в декабре я ее видел, и чего то психовал, переживал. Сбежал из ее закуточка, где она теперь работала, на первом этаже все того же Дворца Культуры, или по-новому,-  кино-досугового центра.  И вот теперь она снова сидела передо мной, за тем же столом  и на том  же месте буфета, что и в 2004 году, и я не чувствовал никакого благоговения перед ней, чего я испытывал и ощущал раньше. Причем это было спонтанно,  внезапно, наплывом , окатывало меня  волной, я  шел на встречу с заранее затаенной мыслью, что она мне до фени, но после , уже непосредственно в общении снова обуревался, окутывался  нежностью и обожанием… Теперь я успокоился, меня она даже раздражала, - неуместными замечаниями, высокомерием угадываемым, манерностью, чванством… Может, это мне все казалось. Все таки я пришел к ней взять книги, которые оставлял в 2006 году… Но почему же я хочу устроиться  жить и работать в Северодвинске?
     Вторая поездка моя за лето, в Архангельск в августе, уже была деловой, отчасти развлекательной. Я взял две  недели отпуска и намеревался съездить в Петербург,  тоже по делам вновь открывшихся  сведений о возможном телепроекте, но в последний момент переиграл, продолжая добиваться  для себя  счастья личного. Кое что, кое в чем, - удалось…  Я добыл телефон Роскова, писателя, поэта, знакомого Саши Яхлакова. Побывал в комнатке архангельского отделения СП России, на втором этаже областной библиотеки. Увидел даже Чеснокова, он шел  мне прямо навстречу, по коридору,  но не узнал меня. Я его не окликал...
    Лето закончилось. Наступила осень. Нужно было  снова обеспечивать  следующую презентацию, очередной книги. Она вышла такого же формата, как и  памятная первая, и даже  цвет был такой же. Я сначала огорчился,  а потом увидел в этом знак, - одного автора, вполне естественно. Я запустил в оборот свои многострадальные «Записки о скорой помощи». Были там и рассказы, и первый, литературно обработанный дневник врача, но главными все таки, являлись, эти, как я считал, «убойные» и  неприкрытые описания  случаев, положений и моментов, проблем медицины «догоспитального этапа», с  чем я был связан большую часть своей врачебной судьбы, от 82-го до 2005 года, без включения , однако событий  морской своей жизни, которая тоже  подходила под категории неотложных состояний и оказаний при них пособий, но еще в более драматичных обстоятельствах, и  в необычных условиях. Это, наверное,  еще ждет своего  часа. К слову, «Записки СП» произвели сильное воздействие на Надю Абатину, она мне скинула эсэмэску прямо ночью, в три часа,  а я как раз  безуспешно добивался ее расположения и с тем воспрянул,- попал под влияние ее восторженных оценок, считая, что поэт все таки чувствует истину искусства.  Она даже написала под впечатлением стихи…
    Выход полного тиража задерживался и я попросил Большакову Нину Павловну прислать  мне десять экземпляров и я их в начале сентября получил. Распределил  четко самым нужным необходимым адресатам : 2 экземпляра – в Областную библиотеку и по одному – Орлову, Коржову, Сорокажердьеву, Благовой, Орешете, Большаковой ( однофамилице Нины Павловны, поэтессе, прозаику из Ревды, которую   просил о рекомендации,  она писала и прозу). Еще оставалось 2 экземпляра; один я переслал  Василию Кравченко из  города Заозерного, один пока оставался у меня. Коржов, несмотря на свою заносчивость, выглядит подчас отстраненным, будто бы опасающимся чего то, оглядывается часто, вроде боится подвоха какого… Так мне казалось всегда, что он видит везде конкурентов-оппонентов. Рекомендацию для вступления он мне, конечно, не обещал. Оставались – Сорокажердьев, Орешета, Орлов. Нужно было всего трое, на всех оставшихся я надеялся. Большакова  своим поведением и отношением отказала сразу же. Присланную ей в Ревду ( через одну мою знакомую медсестру родом оттуда), подписанную мною книгу, она взять не захотела, попросила отдать в местную библиотеку. Медсестра, отвозившая книгу в Ревду, делала это не просто так. Я «расплачивался», подписывая не глядя, санкнижки ее знакомых. А вот Танечка Уварова,  моя постоянная помощница по работе, просьбы мои  исполняла бескорыстно. Добрая душа, верный ангел, она  иногда даже выручала в критические моменты. Есть такой очень скверный документ в практике  участкового врача, - справка об умершем. Чуть ошибешься, запятую поставишь не там или букву заглавную не напишешь и все(!) – испорчена бумага. Нужно по новой выдирать , регистрировать исправление в журнале, а самое неприятное, лишний стресс родственникам, да и расходы им времени и денег, лишний раз ездить в райцентр, Колу, за 15 километров, где этот несносный, несговорчивый ЗАГС,- я ругался с ними по телефону. И вот Танечка выручала именно в критические дни, по субботам, когда приходилось ее вытаскивать из дома, посылать машину, чтобы успеть должным образом оформить разрешение на  погребение, когда  еще в пятницу я ошибался и  люди дожидались следующего дежурного дня, а в коридоре полно больных и  вызова еще не обслужены по целому поселку… Потому то  Татьяне я  и решил доверить передать мои книги Орлову, она как раз уезжала в отпуск к сыну, в Санкт-Петербург. Борис Александрович принял мою посыльную с самым большим радушием, передавал привет, обещал содействие. Так мне говорила Уварова, когда отзванивалась, отчитывалась о возложенном на нее поручении.
    Благова Надежда Георгиевна, - профессор кафедры русского языка, та самая , которая обсуждала с Леонтьичем названия вывесок в Мурманске ( см. вторую часть). Была,  конечно, авторитетнейшим критиком современной литературы, и всех  мурманских авторов. Несколько фотографий  со Скромным на выставке в Музее СФ подвинули меня на мысль связаться с ней, показать свои вещи, и главное,- попросить выступить на презентации, тогда бы членство было мне обеспечено.Так я думал, но не так все в жизни гладко получалось. Она мне оценок не дала, вернее, отказалась их давать вообще какие либо. Может, это от влияния  ее приятельницы, Анны Варламовны, может, от загруженности, или  того и другого вместе. Многое в мнении человека зависит от наговоров, от наветов, неверной интерпретации. Еще не раз я с этим  столкнусь, и трудно разубеждать человека, если более понятный и привычный  тебе собеседник внушил обратное… Сколько и сам я  убеждался от   этом , пока не составлял собственное, и как правило, более –менее, объективное мнение. Вспоминались уроки режиссуры, -  характер от поступков. Позиция Благовой,  - «ни мира – ни войны»,  неопределенность ее, - подкосили меня. Более того, я был близок к отчаянию. И потому воспрянул духом, когда от Василия Кравченко получил очень обнадеживающую «эсэмэску»  с безоговорочным согласием выручить. Его меня  рекомендовал Орлов, вернее, наоборот, последний попросил своего давнего приятеля, поэта-североморца, поддержать меня. Я помнил Василия, как то видел его  вместе со Скромным, в его кабинете, нас коротко знакомили, я потом приобрел его сборник стихов, выпросил, у Людмилы Александровны еще, его телефон… Кстати, номерами меня исправно снабжала и Сашенька, Александра Витальевна. Начальный период ее холодности и отчуждения прошел, она всегда отзывалась на мои просьбы. Ни одного звонка ей  не обходился без ее внимания,  режим переадресации у нее работал четко,  я всегда был в курсе дел  в «Союзе», как и при незабвенной Людмиле, которая  даже иногда была не совсем исполнительной, кое что  из моих просьб просто за ворохом дел забывала, впрочем, всегда – извинялась. Итак, Василий Кравченко был «за меня». Еще бы уговорить Сорокажердьева и Орешету , то  можно мне было на что то надеяться. А Коржова и Леонтьевича  надо было как то нейтрализовывать. Как, я еще не придумал.
    Работа мне моя на «берегу» начинала приедаться. После суточной воскресной смены в приемном покое больницы в Коле мне нужно было успевать в поликлинику, а потом еще  спешить по вызовам на моем участке, подчас без машины. Погода уже портилась, часто налетал холодный осенний дождик и я  торопился с дежурства, держа в одной руке срывающийся ветром зонтик,  а  другой – придерживая за плечом сумку, где лежали еще  другие докучающие документы по своей работе  -  папки пухлых амбулаторных карт с пространными направлениями на МСЭ ( комиссии по инвалидности). И вот проходя , привычно спеша, или не торопясь, когда позволяло время, мимо здания райбиблиотеки, я  видел одно красочное объявление, об очередном юбилее городка Колы. Все таки однажды я прочел ту вывеску повнимательней и не сразу, но погодя, нашел там очень важную для себя информацию. В перечне мероприятий торжеств значилась и презентация книги Сорокажердьева на историческую тему, в ближайшую субботу, и я ведь мог реально на неё попасть.. Владимир Васильевич Сорокажердьев, поэт, публицист, документалист, краевед, был  рецензентом еще первой моей книжки. Я его  пару раз встречал в обществе Скромного, мы всегда тепло общались. Именно у него я спросил, можно ли  мне пробиваться в «союз» и он мне отвечал откровенно:  «ребята не пустят…» Кто эти «ребята»,  я догадывался. Не хотелось в них числить Орешету,  я знал о его лояльности, да и он как то обронил, когда мы с Саляевым заходили в его кабинет на Рыбном проезде,  -  «пишите заявление…», походя так,  небрежно вроде как  писать заявление на отпуск, или на материальную помощь, а не выстраданное обдуманное решение, которое дается единожды в жизни… В общем , предчувствуя, что мало что путного получится , я все таки решил бороться , идти до конца. Читальный зал второго этажа библиотеки вместил не всех желающих, стояли в проходе, вся общественность райцентра, были даже представители от власти, среди которых я узрел  Валентину  Дмитриевну Кустенкову, самую главу  района, она  на меня с  удивлением  поглядела, я ей кивнул. Ее муж как раз руководил мною в поликлинике, мелочный пустой человечек, несмотря на свои габариты за центнер…Сидеть мне повезло не одному, - Юра Гутян, сосед презентуемого, подвез его  на  BMV, внешне почти похожий своим отливающим  земляным цветом на БМП, что было и не удивительно,  ибо водитель  - отставной полковник ВДВ. Презентация  прошла сплошь из  восторгов, но как то сумбурно, без режиссуры. Сам автор выступал скромненько, односложно. Но это не умаляло его достоинств. Книга, повествующая об истории Колы, вышла в большом формате, в ярко глянцевой  обложке, с многочисленными фотоматериалами, рисунками, картами. В общем смотрелась  как раз к юбилею. Понятно, что была спонсирована. Но об этом  умалчивали. Запомнилось среди этой серости выступление старейшего ученого Мурманска, профессора истории Киселева. Чуть позднее, абсолютно случайно, мне  удалось с ним пообщаться, когда уже именитых гостей оставили пить чай, куда потащили и меня, я стоял  вместе с Владимиром Васильевичем и Гутяном, меня приняли за «своего». Кстати , в той же гостиной тремя месяцами позже, в начале января , я выступал со стихами Рубцова, перед старшеклассниками. Книги мои, переданные, Сорокажердьев обещался прочитать  в дороге, он как раз  собирался куда то уезжать,  на поезде… Еще один этап был мною преодолен.
   Орешете книги для  прочтения надо было отдать до начала октября – он уходил в отпуск. В четверг я договорился с врачами о вызовах в поликлинике  и отправился маршруткой и троллейбусом, чтобы успеть до 14 часов встретиться с Орешетой. Его , конечно, предупредил, но странным образом его выловил, - где  то без десяти минут он уже выходил из здания , где  на втором этаже, среди  других офисов,   располагался его кабинет патриотического воспитания. Эта его работа, или пост, -  в составе областного правительства, был вполне уместен  и сочетаем с должностью ответственного секретаря писательской организации, но вот внутри здания на улице Книповича я его никогда не видел, еще и при Людмиле Александровне, - он там не появлялся, она сетовала, за подписями  ездила к нему.  Я с ним  не разу по настоящему и не общался. Впервые как то увидел в автобусе, поприветствовал, года три  назад, в 2008 году, потом на похоронах Бородина, уже представился, -  мол, автор «Излома», - и тоже не произвел впечатления. Слышал откуда то мнение, что Орешета ревниво относится к славе Скромного, и не очень приветствует мероприятия, связанные с памятью ему. В общем,  на ходу, в прямом смысле, пока провожал его до остановки, откуда и пришел сам, я чуть не излил руководителю душу, просил помочь , поддержать,  и почти совал ему  пакет с тремя книгами, он  их взял,- «Ну ладно, давай!..» - мы расстались. Я двинулся  к областной библиотеке.
     Инсценировка моя по «Машуку», как это не  странно было для меня самого, - все таки продвигалась. Я выяснял, по книгам и справочникам, биографии персонажей, из окружения поэта, и обнаруживал не без удивления, какая  острая  и драматичная, богатая событиями у него была короткая его жизнь. Сиротство,  серьезные болезни, травмы, несчастная любовь ( не одна!), несколько дуэлей ( больше двух!), война, преследования, аресты…  И теперь я, уже углубившись в тему, не мог не придти к такому решению, как создание, самим(!), телесценария о  всей жизни Лермонтова. Опыт какой то  имелся, авторство теперь мое было бы очевидным, пути пробивания  реализации телепроекта были помечены.  И  еще  сподвигнуло то, что о сценарной работе я задумывался уже давно, имел   с десяток замыслов и даже в биографической справке в третьей книге об этом отметил. Причем  из десятка от двух проектов уже отказался. О Питириме Сорокине, земляке, из Коми, экономисте, уехавшем  в США; и о Малиновском, «провокаторе» из ЦК РСДРП(б), расстрелянном в 1917-м. В первом случае мало было материала, хотя его  и можно было  собрать, ну а Малиновский просто напросто, оказался таким опустившимся морально человеком, так был нелицеприятно освещен в воспоминаниях, что  мотива его возвеличивать, как  я предполагал  это делать ,  не было.
    Теперь о тех немногих  событиях своих по части творчества, в 2008-09 годах, которые я не отметил. Летом 2008 года я в первый и как потом  оказалось , в последний раз – ибо служба та  ликвидировалась, - работал на учебно-тренировочном судне «Златоуст» Мурманского Тралового флота, - читал медицинские лекции   на курсах для моряков по безопасности мореплавания. И вот в один из дней начала августа, мне на мобильник позвонила штатная  врач тех курсов, Надежда Александровна Роик, чем не очень удивила, мы часто общались, но сообщила она мне новость – сногсшибательную! Меня напечатали  в «Медицинской газете»! Всероссийское издание, тиражом не меньше сотни тысяч экземпляров , опубликовало  в номере от 6 августа мой рассказ «Надежда где то рядом». Я, помнилось, посылал  туда как то на конкурс рассказ  с названием более коротким , «Надежда»,  обнаружив  подшивку «Медгазеты», которую давно не читал, -  в кабинете Надежды Александровны, да и подзабыл об этом. И вот теперь неожиданно, как оказалось , «засветился». Дальше – больше. Через год , осенью 2009-го,  я договорился опубликовать свой рассказ в журнале «Север», и он вышел, в номере первом за январь-февраль 2010 года.  В своих переговорах с Еленой Евгеньевной, главным редактором ( кстати – полной тезкой Веселовой! И я в этом тоже видел какой то знак…), я чувствовал какую то недоговоренность, двусмысленность и когда она, наконец-то,  предложила все таки выкупать ее журналы с моим текстом, я без промедления согласился. Но дело было не в том. Все таки меня напечатали в «толстом», солидном литературно-художественном журнале, хоть и региональном, но с традициями, историей. Куда я , кстати, пробивался не один раз еще  с далекого  и памятного 1988 года. И  очень важное событие,  чуть  ли не судьбоносное, середины 2009-го, после возвращения моего из очередного рейса с Африки в апреле, - я стал пользователем Интернета. И хоть это относится к творчеству и литературе косвенно, это был мощный информационный прорыв, возможность общаться, приобретать себе сообщников и почитателей. Я познакомился с интересной женщиной Асей, которая сыграет  еще свою роль в моей жизни. В первой и второй презентациях приходили поклонники, создавали  «кворум» и это было отрадно,  приятно, и значимо…
   Я крутил-вертел и так и эдак, прикидывал, строя свои «команды», но ничего путного не получалось, все разваливалось. Вот эти тройки: «Большакова, Коржов, Сорокажердьев», «Орлов, Коржов, Орешета», «Колычев, Колесов, Сорокажердьев», «Орешета, Коржов, Тимофеев», «Орешета, Орлов, Кравченко», «Орешета, Орлов, Притула», «Некрасов, Орлов, Сорокажердьев».  Видно, что от отчаяния я  хотел просить очевидно мне не симпатизирующих и  Тимофеева, и Колычева, Тот же Коржов почти  в каждом списке. Но ничего не выходило, не складывалось. Колесов Алексей Иванович, прозаик и прекрасный человек, приятель  Скромного,  уехал.  Орлова  просить не мог из за его занятости, я и так был ему благодарен за поддержку, что он мне рекомендовал Кравченко. До Некрасова в Сыктывкаре было не дотянуться. Думал я серьезно о Притуле, прозаике из  Питера, враче (см. I  часть), и даже звонил ему ,  но он – отказался. В конце концов, к октябрю, выстроился  такой ряд : «Кравченко, Сорокажердьев, Орешета». Именно рекомендациями  их я и решил заручиться. Вроде бы что то это значило. Вроде бы как  будто все согласились.
 
3
    Подступила непосредственная подготовка второй презентации. Я начал с наработанной схемы: выписывал на листе формата А4 фамилии  всех участников, - выступающих, зрителей-слушателей, друзей , которых я позову на банкет, - напротив их  номера телефонов и в удобное время, обычно вечернее, всех обзванивал. Выступающими я обозначил : опять Саляева, из пароходства; Карепову Валентину Ивановну, оттуда же, она заведовала Музеем пароходства и с удовольствием согласилась выступить; Сусликова, прозаика, с которым работал  когда то в Атомфлоте;  Рыхлова. Самым  первым выступающим я выбрал Вадима, нового моего приятеля по работе, представителя фармфирмы, врача-реаниматолога. Кроме этих пятерых, я еще надеялся на Благову и Сорокажердьева. Но первый обещался только при «отсутствии мороза», а вторая  ясного  и окончательного  ответа не давала. Пока... Пока я  ей не дозвонился на домашний. Она мне честно высказала, доброжелательно, но и откровенно, что к моим вещам  относится отрицательно, но и потому не расположена выступать, мол , зачем(?). Что ж , я ее , однако, пригласил  присутствовать, от чего она тоже, ссылаясь на занятость , - отказалась. Ну и конечно, снова обещал  выступить Валера Чашин и даже посодействовать в обеспечении телевидением. Но  его знакомый из местного 21 канала, Юдков,  так и не появился, зато Елкин из ВГТРК  своих, оператора и репортера, - прислал. Что было неожиданно и весьма приятно. В прошлый раз снимали только частно, видеокамерой. Фотограф тогда попалась не очень умелая. Я  удачно нашел Павлова, Александра Александровича, страстно интересующегося литературой,  судового механика. Мы с ним «ходили» в пароходстве и я договорился, что он презентацию запечатлеет в самом лучшем виде. Все так удачно складывалось, что мне даже  становилось не по себе и я об этом поделился с Мышеловской. Отложил я, и рассчитал, - деньги на банкет. Нужно  было еще договориться о машине из Мурмашей, собственная моя стояла, покалеченная беспутным сыном, на «приколе», возле дома, без колес. Но случайно узнал, что старенькие «жигули» есть у одного  знакомого врача, я ему  недавно помог, сделать группу инвалидности дальнему  родственнику, и договорился  без проблем.
   С Павловым я не виделся с весны 2009-го, когда он у меня два раза ночевал, находясь в  разводном процессе с женой. Интересно было то, что когда я был  с ним в рейсе, он свою супругу прямо боготворил. Но , никого нет неверней жен моряков и, видимо, трещина произошла и тут. Встретившись с Санычем в центре у остановки «Молодежная» где то  во второй половине дня  и, не найдя сразу  местечка для общения, он меня потащил в гости к себе на квартиру, которую , как объяснил, снимает и уверяя, что там  нам никто не помешает. Это было мне по пути домой, в Мурмаши, на южных кварталах и я, после недолгих колебаний, - согласился. Купив по пути закуски и водки, мы оказались в приличной, с широким коридором, двухкомнатной квартире, где нас встретил и угрожающе зарычал, - огромный породистый дог. Но еще сильнее меня удивила  выплывшая из дальней комнаты  в домашнем, облегающим стройную фигуру спортивном костюме, полупьяная  и  беспрестанно  говорящая что то обвиняющее женщина. Я понял,  - было ясно без слов, - что это – новая павловская жена. Основной  ее упрек излияний состоял в том, что она сегодня не пошла на работу из за того, что муженек пропадал всю ночь у бывшей своей  супруги и вот поэтому она напилась. Меня она приняла за судового электромеханика, приятеля Павлова, он видимо что то про того рассказывал, и я тому не возражал. Включился в игру, где главное действие все таки  содержало  семейную ссору, и, по-видимому, привычную, потому что поведение пассии Павлова сомнений в ее пристрастии пагубном не оставляло. Застолья не получилось: Павлов был смущен, я – разочарован.  Одна лишь хозяйка, увидя  выставленную мною выпивку, - обрадовалась. Она послала Саныча выгуливать  собаку, включила  музыку на кухне и стала со мной танцевать. Недвусмысленность  ситуации я поддерживал, но засобирался, как только Саныч вернулся, - восвояси. Павлов, не раздеваясь с прогулки, меня проводил, до остановки «Автопарк», попутно  рассказав  горестную  и поучительную историю повторного своего, я даже не понял какого,- гражданского или нет,- распадающегося  брака. Познакомился с нею на похоронах, ее  почившего мужа, знакомого ему с института, как раз около года назад,  официально развелся с предыдущей, и вот теперь никак не может определиться, как же ему дальше все таки существовать…  Через время, перед презентацией, я  Павлову, своему закадычному и верному приятелю, звонил, и раз, и два , и десять,- он не отзывался. И я понял, что сгубил себя  сам, когда согласился тогда его посетить.  Это был первый удар. Фотографа я еле успел найти , буквально за два дня. Ею стала Ирина Глебова, медсестра из моей поликлиники, кстати, одна из первых, кто предлагала мой сценарий, Грачевскому. У нее  всегда отчего  то оказывались самые влиятельные и неординарные знакомые, которыми я пользовался не раз. Она мне даже рекомендовала для знакомства одну незамужнюю и бездетную даму, «интеллигентную», из Заозерного, оказавшейся бывшей женой Кравченко(!). Поистине тесен мир. Дальше отказы и неудачи, буквально в последнюю неделю, с 13 по 20 ноября, намеченной даты презентации, повалились одна за другой. Отказали журналисты – Чеснокова Наталья Николаевна, и Андреева Ольга Андреевна, первая по загруженности, вторая уезжала из Мурманска насовсем. Была еще Дворецкая, коллега по газете Коржова, но и она твердо  появиться не обещала. Что то близкое к потрясению я испытал , позвонив и поговорив еще с одной газетчицей -  поэтессой Татьяной Агаповой( см. части I  и II). Она тоже работала с Коржовым и была  им информирована не заранее. Никто же не знал, что я буду ей звонить. Всю ложь и грязь   сведений, связанных с повестью Скромного, она мне изложила подробно и обстоятельно и категорически  заявила о своей непримиримости ко мне. Да , я подготовил повесть к печати и послал ее в «Север», абсолютно уверенный в том, что ее не напечатают без ведома вдовы. Моя цель была, чтобы показать, что повесть реально существует и  к публикации готова. Вот и все. А обвинять меня в    «аморальности», как это определял в одном из телефонных разговоров ко мне Коржов, было просто , по меньшей мере, некорректно. Почему они судьи, а я – обвиняемый? Почему они присвоили себе это право?
   Второй удар и еще более сокрушительный, чем Павлов, мне преподнёс Саляев. Приятель-запанибрат, написавший обо мне хвалебную статью в «Арктической звезде», всегда словоохотливый и весело расположенный, принципиально отказывался! Как объяснил, ему не понравилось книга. Вся. Что конкретно, говорить не стал. Правда, тут же , по телефону он стал выкручиваться, чего то обещать в будущем. Но позиция мне его так и осталась непонятной. Разошлись, может быть, с ним по мнениям о генерал-лейтенанте Власове Андрее Андреевиче, о котором я собирался писать сценарий и давно уже собирал материал. Но идеологические расхождения не должны рождать антагонизм, до неприятия… Естественно, вслед ему отозвалась и Карепова…  Себя  я успокаивал, что повтора уместно избегать. Кто был в первый раз, тех старался не приглашать. Лишь самый близкий круг, всего то пятеро: супруги Демины, Вольская, давшая название книги; Чашин и Рыхлов.  Но кворум  все же нужно было создавать. И я пригласил женщину, с которой ехал как то в поезде в Архангельск, и одну коллегу из сайта знакомств. Обе появились, и даже задавали вопросы, чем очень помогли, выручили во времени. В общем то два десятка, стабильное и минимальное число, которое устраивало Мышеловскую, - «набегало». Хотел я позвать и Юру Гутяна, но тот «вовремя-невовремя» заболел, сказывалась его контузия. И получил перелом руки его сосед Сорокажердьев! Вот ведь невезение. И позвонил Сусликов -  уезжает в срочную командировку в Москву!
     И снова, в воспаленном мозгу бессонной ночью проворачиваю всех и вся, кого еще можно вытащить, позвать, попросить… С интересной и симпатичной  Асей, учительницей литературы , я познакомился на сайте. Попросил выступить ее. Она  не обещала. У нее стыковался какой то концерт (она музицировала), выступление в школе, с утра субботы и успеет ли она еще и ко мне, - не знала. В среду, что то предчувствуя, я решил еще раз появиться на ЛитО, естественно до начала, попросить еще,  может быть ,кого то оттуда, да и проверить  то  про себя объявление, которое вывешивал неделю назад, на  входной двери. Объявления не было. Его сорвал Тимофеев. Это сказала Сашенька. Вот так. Нагло и цинично, хулиганским поступком, бывший мой наставник отрешал меня от общества. Это был еще один удар, неожиданный. И неизвестный какой по счету.  Перед занятием ЛитО сидевшие  там   были знакомыми  разве что на лицо. Я , расстроенный от сорванного объявления, кого то еще все таки приглашал. Вышел, а мне навстречу спешит, с гитарным  чехлом за спиной, - Зубанов. И  он тоже отмахнулся от меня как от назойливой мухи… Вокруг меня образовывалась пустота, вакуум, мерещился заговор. Все, все были против, - в конечном итоге. Но самый страшный, и непоправимый удар меня подстерегал, поджидал, и обрушился на меня - еще  чуть впереди…
    Подходила к полуночи моя очередная смена в четверг в приемном отделении Кольской райбольницы. Я  сделал бодрую запись в своем житейском дневнике,  настроился  на оптимизм и удачу. Четверо выступающих все таки набиралось, сам я подготовил более длинную свою программу стихов, повторил их, выходило на минут двадцать… И вдруг звонок мобильника высвечивает номер незнакомый, не местный, но я уже догадываюсь кто… Племянник сообщает о  кончине  старшей моей сестры в Сыктывкаре, Валентины. Только что, 18-го, от  обширного инфаркта, в 68 лет…  Горе, отчаяние, безысходность, отрешение от всего охватывают меня. Я собираюсь на похороны, нужно успеть, в субботу. Успею, если на самолете. Одна пациентка, поликлиники, обещает уже давно, дешевый авиабилет, - куда захочу. Сна никакого, прикидываю так и эдак, как оформить отъезд, суббота свободная как раз… А презентация!!?? И вдруг новый звонок, уже  от племянника другого, первого сына Валентины, Ивана. Он понимает, как сложно мне выехать, вряд ли я успею, приглашает приехать в любое удобное мне время. И я  говорю, что обязательно появлюсь на сорок дней и тут же , буквально сегодня , высылаю десять тысяч. Это , конечно не цена, это – паллиатив. Другого выхода просто нет. И презентация меня уже не так волновала и будоражила, как раньше. Валя все мои страхи на этот счет, уходом своим, пресекла. Почему лезла в голову эта дрянная мысль, не знаю. Ведь именно Валентина меня подвинула на литературу, восхищалась и рассказывала о Тургеневе, Есенине, любовно собирала  свою библиотеку классиков… Будь что будет. С деньгами помогла Вольская-Филева, Вера Даниловна. Она тот человек, которая выручает в трудную минуту. Сама потерявшая в прошлом году  мужа и отца, она сразу соглашается встретиться, когда я , после приема и вызовов, рванул в город, еще и по последним делам презентации, заказать банкет. Мы выпили с ней водки в ближайшем от банка, кафе-баре «Боцман» , потом я отослал деньги и Олег, младший Вали, вечером поздно уже прислал  СМС, что их получил. Так я посылал предоплату в Питер, за гостиницу частную на Левом берегу Невы, на Охте, но вот возврата их, естественно, несмотря на напоминание, не имел.  Впрочем, я туда и не рвался, - в то лето стояла небывалая, необычная для центра жара, так что я предпочел более прохладный Архангельск…
   Красочный плакат лишь, на стенке объявлений библиотеки, вызывал удовлетворение. Я сразу же, но после уж, попросил Наталью Николаевну взять сию симпатичную картинку с моей  выигрышной фотографией себе. Все остальное зловещим образом предвещало бурю, уж неспокойствие волн, - во всяком случае, - точно. Пока ехали, на дребезжащем «жигуленке» моего приятеля-коллеги, с Чашиным и еще одной дамой из Мурмашей, Олей, согласившейся поучаствовать, под сыпавшимся непрерывной стеной мокрым снегом, видели две аварии : одну у кладбища, с развернутым автобусом; другую на оживленном перекрестке,  у остановки Беринга. Первое, что я увидел в зальчике, - ютящуюся в углу одинокую женщину. Я ее сразу узнал. Это была Верещагина, известная журналистка, работающая на телевидении и в газетах. Я вспомнил ее; когда то, в 90-х годах, она  написала в «Полярке» хвалебную статью о моем «личном враге» Григории Гуне, назначенным уже  заведующим Облздравотделом. О нем , кстати, я достаточно пространно и прозрачно писал в своих записках о скорой. И появление этой журналистки , пишущей на медицинские темы, меня насторожило. Было странно, что она не стремится со мной общаться, или хотя бы , - познакомиться. Но буквально ошеломило предупреждение, от вошедшей Мышеловской, что собирается выступать и критиковать меня, - Благова. Стали подтягиваться, усаживаться , - приглашенные. С каждым и каждой я должен был, конечно, поздороваться, поблагодарить. Но вот заходят : Благова, Скромная и кто то знакомая еще… Боже! –  так это же Маслова, Валентина Устимовна, вдова писателя! Не зная как себя мне с ними  вести, тем более они пришли «громить меня», я лишь только, кажется, кивнул им молча, издали. Ведущим мероприятия, как и в прошлый раз, приходится быть мне самому. Наверное, это удобнее, все таки никак лучше не скажешь о себе, как собственно сам. Появились выступающие – Вадим, Рыхлов. Аси не было… Надо было начинать. Вадиму я сказал, чтобы он аудиторию держал как можно дольше и он действительно, говорил не менее 15 минут и потом еще отвечал на вопросы. Наталья Николаевна допытывалась,  действительно ли описанные в «Записках» случаи соответствуют медицинским канонам и я был благодарен  ей за такое внимание. Все таки  надо было уже представлять слово следующему, Рыхлову, а это практически обозначало презентации конец. Или по меньшей мере, она у меня висела, «на волоске», и грозила вообще – обрушиться провалом… Я даже поглядывал украдкой в сторону Благовой, нет, вроде  выступать она не собиралась. И когда уже Вадим закончил и сел в первом передо мной ряду и я открыл рот, чтобы представить Рыхлова, как отворилась дверь и вошла, нет влетела,- птицей, ангелом, голубем,  - Ася!! Отдышалась чуть-чуть, пока я представлял, нарочито медленно и значительно, пришедшую гостью и все встрепенулись. Я сказал, что выступает «преподаватель русского языка и литературы, критик  и музыкальный педагог». Благову она знала хорошо, училась у неё и отзывалась о ней нелестно, может это и прибавило жару в ее выступление, которое по полочкам, главам и названиям было разобрано с самой положительной стороны. Ее спросили что то о популярности автора, она парировала, что Устинова тоже популярна или что то в этом роде. Ася  натурально  меня спасла, выиграла время, что и нужно было, необходимо, те какие то спасительные 15 минут, за которыми уже можно свободно, вольготно себя чувствовать. Рыхлов ограничился пятью минутами, но в конце сообщения преподнес мне неполученные мною приз и награды от  майской конференции. Оказывается, они были заготовлены заранее, хоть я там и не выступал. Валера спел поменьше, чем в первый раз, но также с успехом и аплодисментами… Художественным чтением со сцены я начал увлекаться еще в молодости в период обучения на режиссера. Потом надолго забыл про это и вновь восстановил занятия в рейсах, на изломе веков, с 2000 года, в экипажах атомоходов. Там была довольно приемлемая публика, более половины из сотни человек с высшим образованием, был зрительный зал, где раньше крутили фильмы, - с неплохой акустикой, и длительное одиночество- все условия. Потом я читал в школе Дудинки, библиотеке Диксона, далее – в Лиепае…  Мои авторы  были  намеренно  не Пушкин и Лермонтов, как наиболее известные и на слуху, но не менее  звучные  Анненский и Баратынский, глубокие Бродский и Мандельштам, чувственный Пастернак и лиричный Сельвинский. Позднее уже я выучил и Пушкина, отрывок из маленьких трагедий, монолог Скупого рыцаря, когда  то  поразивший меня в  экранизации Швейцера в исполнении Смоктуновского…   Цикл  Рубцова  у меня состоял из тринадцати стихотворений, на двадцать минут, я выбрал пять, относящихся к Мурманску, - про старпомов и остров Кильдин,  о «леденящем осенью болоте» и о  ждущей девушке-морячке, «с улыбкой на лице  и со слезами…»    Пятьдесят минут минуло, я  поблагодарил за участие всех еще раз , стали вставать со своих мест, куда то делся Вадим, и в двери  появился, нарисовался  - Коржов(!), а рядом с ним – Агапова. И я ничего не поняв вначале, лепетал  лишь слова благодарности, но потом до меня дошло. Коржов пришел на презентацию, которая, как он думал, начинается, с 16, а я то попросил Мышеловскую переделать время где за неделю, с 15! Так я считал, можно было не спешить, когда закрывается библиотека в 18. И вот Коржов просчитался. Объявление то на Книповича было сорвано! И это «постарался» для меня Тимофеев, сам не ведая того, что выручил. Наверняка, я не сомневаюсь в том, что Коржов пришел меня ругать, и сговорился, возможно, с Благовой, а та не решилась выступить одна, в доброжелательной  ко мне обстановке. Возможно, это мои домыслы, но  уж больно логично  они выстраивались, да ведь  же  и предупреждение Мышеловской,  тоже  было  не на пустом  месте, а это уже факт… А о времени Благова могла узнать и в последний момент , может, с утра или днем в субботу, - позвонила Наталье Николаевне. Вот такое я придумал объяснение, зная отношение ко мне Коржова и настрой его старшего товарища «Леонтьича»… Агапова , оказалась, была раньше, я это увидел  уже на фото Глебовой, - значит, она просто подошла к Коржову, когда тот появился , а не пришла вместе с ним…       Банкеты я считал неотъемлемой частью презентации, ее естественным и приятным   итогом, завершением. Много, конечно, «уходило» денег, но я был способен  такое оплачивать и меня  это тешило, успокаивало. В первый раз это было в  памятном мне «Аква-баре», куда я затащил когда то рентгентехника Аллу ( см. 2 часть)  и там  было как то официозно натянуто, напряженная атмосфера, сидели рядом Саляев с Людмилой Александровной. Теперь же все было раскованней и проще,  и мы славно погуляли-погудели -, устроившись в  уютном отдельном  кабинете  «Пивного дома», тоже расположенного рядом. Там уж развернулся во всю ширь своего таланта Чашин. Он запел и по-грузински, и по-английски, песни звучали безостановочно. Осталась еще  в том треугольничке – скрещении «Кружка», но не знаю на который раз… Если останусь жить под Мурманском. Два банкета обеспечивал  и организовывал мой приятель,  мало читающий и считающий литературные мои занятия блажью, но отзывчивый и верный товарищ и друг по  холостяцкому одиночеству, Саня Кошелев. Мы давно с ним общались, еще по  шахматному клубу. Саша предлагал принести гармошку, но я его отговорил. Последнюю ложечку дегтя внесла все же Оленька, быстро сбежавшая; уезжала, оказывается, прямо с банкета, «с бала на корабль», в Москву, и всучившая мне амбулаторную карточку с тем, чтобы я  сделал для нее больничный на несколько дней. Деваться мне было некуда и я,  не без  досады и колебаний, - согласился.  Через неделю, а, кажется, в четверг, а потом повторили еще в пятницу,- видеосюжет по местному каналу ВГТРК, с коротким, но ярким интервью Вадима, которое взяла у него Верещагина ; и по  следам  прошедшей презентации – я ответил на вопросы одной молоденькой журналистки Ани  в редакции «Комсомолки», где меня еще и засняли,  «с горящим взором ищущего писателя». Правда, интервью  то  печатать  не спешили, пока задерживали… Итоги двух презентаций наверное, были небезуспешны. В общей сложности побывало на них человек пятьдесят, а знали еще больше, даже если каждый сказал кому то,  то же будет  уже не меньше двухсот, кто  слышал бы обо мне. Плюс добавить ТВ, кто то же все таки запомнил или  заметил, может еще с полста человек в  полумилионном регионе (включая пригороды и Североморск). Значит, в   «высший свет», как когда то в  окружение пятисот человек столичного аристократического Петербурга  входил мало кому известный Лермонтов в 1838-39 годах, так входил и я. Дебют мой , литературный, в мои 58, все таки  состоялся. Теперь уже не спрашивают «кто такой Рогожин?», чем меня  стращал Коржов еще в начале года. И самый приятный сюрприз, итог, презентации, - восстановление отношений с Кочешковым. Приглашает как то  после Рыхлов, на встречу в кафе, известное, «Зодиак», возле Союза, на Полярных Зорях, я там еще гулял как то по клубу одиноких «Валентин», про который тоже интересно бы было написать. Захожу, а там – с Рыхловым рядом сидит  Кочешков! У них были очередные планы по Фонду и один из проектов, - обращаться в американскую благотворительную организацию, АФГИР. Но поначалу, естественно  туда нужно было написать обоснованную и мотивированную заявку, о  творчестве Скромного, которую они поручили мне. Задача была не из легких, типа «принеси то, не знаю чего», или что то близкое к «невыполнимому заданию». Я  справился с порученным мне делом, попросив для этого целый месяц, до начала января. Времени теперь уж хватало, - с  воскресенья 19 декабря, после  последней дежурной субботы в поликлинике , я считал себя полностью уволенным, свободным. Закончил как раз инсценировку «Машука» , отложил её «остыть».  Попутно сделал статью о Скромном, для газеты «Вечерний Мурманск», приуроченной к годовщине кончины Николая Александровича. Статья та вышла уже после моего отъезда из Мурманска в Литву.
    В эти же дни, примирения, произошел и давно ожидаемый «результат». Крах, катастрофа, провал, с намерением моим вступить в Союз. Уже сделал я заготовки-бланки, взятые когда то у Людмилы Александровны, уже многое выяснил о механизме , процедуре вступления, - от Гутяна, с которым регулярно созванивался. И вот он то мне и сообщил оглушающую весть. Орешета не имеет права меня рекомендовать. Вот те на!! А что же он сам  об этом не предупредил!? Я бы мог, может, кого то  другого успеть подготовить. Ведь нужно было давать книги для прочтения, и надежного человека отыскивать… Орешета мне  слова Гутяна подтвердил, «мол, не имею права». И все. Кранты. Время упущено безвозвратно, бесповоротно. Еще конференции плановые мешают, по  Маслову. И конец года катится, все расписано. Втиснуться мне возможности нет. Людмилы Александровны тоже в Мурманске нет, она то бы подсказала мне гораздо раньше, как вести себя и как готовиться. Все о чем я думал и мечтал реально в течении последнего года ,- провалилось в тартарары! Горечь , отчаяние, конечно, меня посетили бы еще более , но я все таки предчувствовал  такой оборот, исход... Если бы не  карусель с увольнением-устройством, о чем я никак не думал, конечно, год назад, а только смутно, лишь с ранней осени, я был бы еще более обескуражен, удручен…  Но  тревоги другого плана заслонили мое «поражение». Надо было думать о будущем. Какое я себе уже определил, наметил. Сделать сценарий по Лермонтову, и завершить инсценировку для театра. А сделать я это только мог, практически, находясь  в рейсе, вне дома.
   И вот наступило 17 декабря. День почти в день. Вечер Тимофеева в Филармонии. Вечер проводил он сам. В заполненном от силы на четверть зале я уселся поодаль от всех, чтобы быть незаметным, увидев опоздавших, прошмыгнувших вперед Васильева с Колычевым. Других литераторов  я не нашел. И было больно, если бы не было так смешно, как «Леонтьич» вечер проводил, - еле слышным голосом, с остановками, представлял он участников, и аплодировал им как ребенок, ладошками перед лицом. Потом он спутал отчество одной критикессы. В основном танцевали и пели, на слова его стихов. И даже такой «шедевр», положенный на музыку - «Баллада о Траловом флоте», достаточно обескуражил. Тимофеев не ходил в Тралфлоте, он работал штурманом в «Мурмансельди», сделал от силы  два-три рейса и  с «морей» ушел, вряд ли  прельстившись нелегким рыбацким трудом. Почему то приходила на память  из «12 стульев» - «Баллада о гангрене». Выбор  названия тоже  искусство. Надо много учитывать, «бить в цель». И уж, естественно, избегать повторений, ассоциаций… Я  так самоутешался, что год назад был все же незаслуженно обижен и выгнан с собрания Фонда Скромного…  И еще отозвалось в душе одно  событие -  19 декабря 2010 года в  Минске, когда арестовали более 700 протестующих против избрания Лукашенко на пятый срок. Кандидату в президенты Некляеву милиция разбила голову(!). А ведь Тимофеев  прославлял этого Лукашенко в своей газетенке ( см. вторую часть), а Некляева он знал даже лично, когда тот приезжал в Мурманск ( см.  первую  часть). Вот так и закончились, пролетели незаметно, отошли, - эти неоднозначные и непростые 12 месяцев…
    Моя неудача, мой пролет, все равно, конечно, действовали мне на разум. И я полетел в прямом смысле. Двумя рейсами в течение дня, от Мурманска до Петербурга и оттуда , на Сыктывкар. В Питере рейс задержали, на полсуток, с 20-ти вечера и до утра. Я едва успел к поминальному столу, а на кладбище уже съездил следующим днем, 28-го, и в тот же вечер уже засобирался в обратную дорогу, через Архангельск,  на поезд в 02 часа ночи. В Петербурге намеревался , надеялся взять книгу, мемуары цензора Никитенко, о 30-40-х годах XIX века, времени Лермонтова, но библиотека, собранная мною за  восемь лет, пока я был связан с домом в Мартышкино, полностью, безвозвратно, - пропала. Одни  обледеневшие «кирпичи». Особенно было жалко монографии Евгения Викторовича  Тарле, «Крымская война», в двух томах, которую я купил на Литейном… Сказал об этом. Но она, Людмила Владимировна Чернышева, моя бывшая свояченица, несостоявшаяся кандидат по философии (!),  не отреагировала должным образом, обошлась с литературой почти что  по сценарию нацистских молодчиков Германии 30-х годов. Очень горько было  такое лицезреть, очень… Я не воспринимал уже более никаких ее ужимочек и шуточек. Она все и всех охаивала, подвергая иезуитской своей , доморощенной оценке стяжательства, «купи-продай!» Я снова оказался в Петербурге почти через месяц, проездом в Литву, но в Мартышкино уже не поехал. Погулял по  центру города , купил книжки, букинистические, необходимые для сценария ( искал привычный магазин на Марата, а оказалось на Лиговском) и даже  нашел уютный, и приличного вида, со швейцаром - особнячок на Звенигородской, у театра Юных зрителей, где  Союз писателей, но Орлова там не застал,  и даже не дозвонился до него, из за отсутствия  у меня местной «симки», а на мурманской - деньги закончились.
   Утром 30-го,  по приезде в Архангельск, у меня сложилась драматическая ситуация с жильем. Еще накануне, в Котласе, я , позвонив  в бюро, где постоянно и легко снимал квартиру, услышал для себя неприятное. Я не учел, упустил из виду этот единственный и неповторимый праздник в году.  Все «однушки» были разобраны, а на остальные взлетели по причине праздничных дней цены.  Я  просил , умолял, - что либо подыскать приемлемое, но сочувствия не нашел. Проехал на «Подворье» Поморской улицы, - там выключился свет, ничего не сдавали. Поехал дальше, в гостиницу на улицу Шубина, - там цены тоже оказались кусачие.  Вдобавок в городе стоял нешуточный мороз ,  ниже 25. Купив газету, я в какой то завалящей забегаловке на Новгородском, среди похмеляющихся алкашей, названивал по мобильнику, где иссякал заряд и уже почти отчаялся что либо отыскать, и решив отдавать  все оставшиеся деньги хоть  на одну  только ночь,  как договорился все таки с квартирой на улице Тимме, недалеко от ж/д  вокзала, и за семьсот рэ в сутки, с одним сдатчиком. Он  подъехал на остановку, где я его ждал, и привез  через пять минут меня на место, взяв деньги и всунув мне комплект белья. Я повалился в изнеможении , от напряжения морального и  усталости физической, на  разложенный диван – было уже около 16 часов, стало смеркаться… Новый Год я встречал  совсем необычно – в совершенном одиночестве. Это было даже интересно, впервые  так в своей жизни. Подобрал где то веточку хвои днем на прогулке, соорудил нехитрый ужин с бутылкой шампанского и красной рыбой, и посидел  перед телевизором с двумя едва видимыми каналами, с поздравлением президента и последующим звоном курантов…
4
   Четвертого февраля 2011 года, через неделю после появления в Клайпеде, я  выехал в расположенную за 100 километров Лиепаю. Город, куда я  упорно и настойчиво стремился попасть последние три года, что меня и держало во флоте, теперь был рядом , на расстоянии  всего то каких то двух часов по шоссе. И хоть я не питал уже никаких надежд личного свойства и давно искал себя счастья в другом  месте, по мере приближения  к городу, где родилась моя последняя любовь, - волновался. Вернее, я освободился от этой навязчивости чувства, неостывшего еще, возвратного вполне, которое испытывал к Абатиной, но именно благодаря той, приемлемой, «нечаянно-отчаянной»,  о которой заметил в начале, перед первой главкой, - утерянного, пропадшего навсегда.  С замиранием внутри проскочив таможенно-пограничный пост, где не было никакого контроля и даже не горели в нем и около огни, мы остановились, километров за двадцать уже под Лепаей, повредив  колесный обод. Пока меняли колесо, пока заезжали к приятелю  владельца машины в окрестностях, потом в магазин местный, где я впервые расплатился, за неимением наличной местной валюты, карточкой, потом завозили этого владельца, уже порядком накачавшегося, в центр  и дальше поехали на окраину города, в Военный городок, где была квартира, от  которой у нас был ключ, время  подступило к полуночи…
     У Нади я появился к вечеру следующего дня, приобнял ее у порога, прошелся по комнатам, вспоминая счастливое время любви здесь,  отметил про себя следы недавнего ремонта, и в общем то вид находил приличный, несмотря на стенания хозяйки о нужде. Вещи мои , оставленные в сумке, тоже оказались целыми  и потребными, вполне годящимися для рейса. Особенно я обрадовался  мочалке, ибо из дома ее не захватил, а надеялся что то отыскать на судне, но такового не случилось. Только огорчало, что книги , которые я посылал ей с другом раньше, еще летом, она так и не получила, или не захотела получить…
      Судно серии «Моонзунд» консорциума «Мурманский Траловый флот», «Александр Косарев», находилось на переоборудовании и ремонте в порту Клайпеда с начала августа 2010 года.  В то время, когда туда прислали меня, судового врача, «Косарев» собирался отправиться в пробный, после ремонта рейс,- «обкатку» в  Норвежское море, с 26 февраля. Но 25 февраля на судне, в машинном отделении , случился пожар. Никто не пострадал. Естественно, выход в море задержали, и я был, наверно, единственный, кто такому обороту радовался. Литературный клуб Клайпеды, «Среда», собирался по пятницам в   уютной мансарде  особнячка в старой части города. Я побывал там три раза и уже с первого посещения почувствовал особую, доброжелательную и располагающую к искренности атмосферу. Руководитель общества, и душа его,  поэт Вадим Рамайский создавал настроение, к раскованному и свободному общению, истинному желании постичь творчество, разобраться в себе, мягко и ненавязчиво отозваться. Способствовало этому и  чаепития по ходу обсуждений и даже легкие  алкогольные напитки ближе к концу, замечательное литовское пиво или же виноградное вино. На прощанье Вадим даже устроил «жженку» - сахарные кусочки в синем пламени абсента. Ко мне литераторы прониклись, когда я прочитал при первом знакомстве самые выигрышные по звучанию стихи из своей программы – Павла Васильева, Николая Рубцова, монолог «Скупого рыцаря» из Пушкина… Я так понравился  всем , что меня  даже попросили разобрать рассказ одной яркой и талантливой, давно пишущей поэтессы, Бурмакиной, решившей заняться прозой, в плане  публикации его в местном журнале. Я оценил рассказ положительно, лишь слегка, отмечая мелкие , вполне устранимые огрехи. Вадиму оставил и свою подборку для  того же альманаха, с романтическим названием  «Капли янтаря». Я давал Рамайскому послушать Абатину, ему понравились ее зонги. Но вот организовать гастроли дело  было не простое. Ермакова тоже, (о ней ниже) сразу отказалась проводить такое мероприятие…  В тот  же последний раз, когда мы смаковали абсент, заснялись на общее фото. Максим Бурдейный, оригинальный поэт, скептик и острослов,  щелкнул своим аппаратом, даже несколько раз, запечатлел мою физиономию, недавно постриженную под «колпак», но вот перевести  снимок на мою электронку, несмотря на обещание, не спешил… Особенно проникся ко мне поэт Владимир Трофимов. Бывшему моряку, капитану промыслового флота было интересно пообщаться со мной. Мы с ним встретились  дополнительно, он мне показал памятник рыбаку в старом центре, сделанный с его подачи, мы обменялись книгами, посидели в кофейне. Собеседнику моему было 75, он в свои года, жилистый, подтянутый,  вовсе не выглядел старым, молодого задора и энергии ему было не занимать. Он мне рекомендовал и дал почитать сборник повестей своего коллеги и ровесника, Каленчука. При  всей простоте сюжетов и незамысловатостью тем, тронули, однако , описания в том сборнике, - ситуаций кораблекрушений, о которых автор знал,  конечно не понаслышке  и которые происходили в самом деле, а порою на глазах… Все эти контакты, и встречи исходили  от Надеждой Ермаковой, симпатичной жительницы Клайпеды,  с которой я познакомился в Интернете.  Зная заранее, что сюда,  в портовый литовский город, я попаду, завел переписку с одной, а потом и с другой, еще осенью 2010-го. На первую, Инну, оказавшейся Ниной, надеялся даже очень, что буду общаться  и дальше… Но та меня , обманным путем выпросив не много ни мало,10 тысяч рублей, - «кинула». Да и мне самому расхотелось ее видеть. Долго подозреваемое ее поведение вскоре объяснилось, она оказалась  зависимой от алкоголя, с вытекающими отсюда ненормальным поведением. Уже зная об этом, я все таки встретился с ней, но только для того, чтобы «удостовериться»,  и подтвердить свои опасения. Переживал , конечно, за такой «облом», но тем   сильнее привлекла к себя Ермакова. Симпатичная внешне, она оказалась еще и  страстной любительницей литературы, затащила в «Среду». Была тактична, деликатна, интеллигентна  (закончила фармацевтический институт, но работала косметологом). Приглашала к себе  в дом, кормила вкусно приготовленным ужином. С мужем  она была в разводе. И я решился … Прочитать ей вслух инсценировку повести «Машук», дабы проверить длительность  предполагаемой постановки по диалогам. Читка удалась, уже первое действие протянулось минут за тридцать и этого вполне было достаточно, - чтобы сделать спектакль на два с половиной часа вместе с антрактом. Инсценировку осталось только перевести в электронный вид. И еще об одном. МАПП – международная организация писателей и публицистов, или «прозаиков и публицистов», плакат с таким слоганом висел над  местом, где я  обычно пристраивался сидеть в «среде». И здесь же –  финская фамилия Елены Евгеньевны, главного редактора «Севера». И попасть туда, зарегистрироваться не стоит никакого труда, так меня уверял Вадим. Может быть, это , было бы, - для меня, - утешением. Может быть…   
     Во второй раз в Лиепаю я отвез пишущую машинку «Эрика», счастливо мне доставшуюся от судового начальника рации. Но поехал я не только за этим… Холодность , отчуждение Абатиной действовали, раздавливали морально. Мне захотелось выяснить все до конца, но я и этого себе не позволил, не посмел. Приехал к ней вечером  в субботу и  через пару часов укатил гулять в знаменитое кафе «Вента», там  собирались степенные одиночки. Увидел нескольких знакомых женщин, и даже ту, с кем жил  в 2007 году, в первом ремонте. Поистине тесен мир Лиепаи! Я даже написал про ту женщину рассказ. Потом еще об одной,  потом  еще. Выстроился, таким образом, своеобразный лиепайский цикл… Просадив 35 лат (2 тысячи рублей), я вернулся около двух часов ночи  назад, к Наде.  Она просила меня, чтобы разбудить, звонить  ей по мобильнику… Так я  развеялся немного от гнетущей раздавливающей тоски, вызванной встречей с  любимой когда то мною  женщиной… Следующим воскресеньем я уезжал, зная, что больше никогда не возвращусь. На памятном  вокзале  в буфете взял коньяку, сидел, поглядывая на пустой зал ожидания, вспоминал приятное  прошлое…  Снаружи прихватывал морозец  и через  полчаса чувствовался ощутимо, но я не унывал, ждал автобус из Риги. Прошло полчаса от  времени по расписанию,  потом час, потом полтора… Ждать становилось невыносимо. Вместе на остановке томились еще двое мужчин , явно раздосадованных и нездешних.  Я мог бы уехать опять к Наде, и переночевать снова  там. Но мне почему то этого не хотелось, расставание наше прошло  убого, серо - я даже не прикоснулся,  не обнял ее… В общем , взяв на себя инициативу, и сговорившись с теми двумя ребятами, я проехался  с ними на такси по дешевым гостиницам Лепаи, и остановился возле той, что у кольца трамвая. Оплата была теперь не дешевая, но за номер на троих в общем то было пустяк. Мне опять пришлось снимать с карточки, ибо всю местную валюту я растратил раньше. Самое нужное, что оказалось в номере, - душ. Я  ведь захватил  с собой даже мочалку, имея в виду помыться у Нади, чего не удалось. Наверное, это сыграло роль. Вся сантехника у Абатиной была  в такой ветхости, что страшно было к ней прикоснуться, - видимо, действительно, она нуждалась и была  потому ошарашена той суммой которой я  не без  ехидства сообщил, о растрате в кафе. Зачем я ей про то рассказал, не знаю. Наверное, все таки был удручен. Однако, Наде с гостиницы позвонил, она все таки волновалась. Как то я уехал поздно вечером от нее в штормовую погоду, так она тоже звонила мне сама – переживала.  И очень ценное я приобрел в гостиничной библиотеке – «Воспоминания» графа Соллогуба, весьма пригодившиеся  при написании сценария. В девять утра следующего дня понедельника я отъехал от Сенной площади Лиепаи на маршрутке до Паланги, что от Клайпеды в 25 километрах. Капитан меня не ругал, -  я  привез ему заказанный им рижский бальзам.
    Ничего  нет непредсказуемей, чем жизнь на корабле. Через неделю по судну разнеслась новость  и  она была  еще более оглушающей лично для меня.  Мы идем в Лепаю! Собирались  завершать стоянку доковым ремонтом сначала в испанском Лас-Пальмасе, потом  в польской Гдыне, а  вот остановились на   непритязательной и уставшей от безделья Латвии. 23 марта днем, после  короткого перехода, мы встали, освободившись от воды, в ограждения бетонных стен,   и сразу же , с вечера и  на всю ночь корпус  облепили  судоремонтники, стрекоча своими счищающими краску  машинками, наполняя  пространства внутри удушливой пылью и мешая  нормально спать…
    Владимир Бучковский - поэт от Бога. Его отец, священник, тоже писал стихи, печатался когда то в нью-йоркском журнале, выпустил книгу. Мне всегда , в редкие наши встречи, было интересно с Володей. Он без понукания, действуя порывом, вдруг начинал говорить стихами и это выходило у него так обыденно, и просто, и естественно, что я вначале не замечал, а забывался, зачаровано  слушал… И я ему доверял сердечные тайны. Это он сказал, что Надя  для меня не спасение, а злой рок...  И , как настоящий провидец, оказался прав. Хоть я такое предчувствовал и сам, но долго  еще, ох как долго (полтора года !) упирался и не желая покоряться , горемычной своей судьбе, соглашаться с нею…. За время с весны 2008-го я с горестью отметил в поэте изменения. Коренастая фигура бывшего десантника уже  расширилась, подполнела,  а волосы покрылись серебристой  сединой почти сплошь. Но все таки он весь излучал оптимизм, радовался встрече вместе со мной, улыбался. Мы нашли на той концевой, кольцевой улице всех транспортов Кемпес, все таки заведение, в   приспособленной трехкомнатной квартирке с надстроенным крыльцом. Кроме нас, там посетителей не было и мы, пристроившись около входа, заказали по чашечке кофе. Я , воровато оглядываясь,  предложил отхлебнуть от  припасенной чекушки водки, Володя не отказался. Вспомнилось, как в первом моем пребывании в  Лепае, уже в конце, мы сидели, на прощаньи, на террасе ресторана в «Курземе», и я шикарный  там заказал обед, отмечая  про себя и разрыв недавний  с женщиной  другой , совсем не зная еще  того, и не предполагая, что в следующий раз мне уезжать будет еще горше,- после щемящего  и горького, и без всяких обещаний и перспектив, - расставания с Надей…
   Кирилл Бобров был старше Трофимова, где то под восемьдесят или около того лет, но он не знал поэта-капитана. Странно, русские литераторы, соседних близлежащих городов, как то не объединялись, не сотрудничали, варились каждый в своем котле.  Кирилл Георгиевич, интеллигент высшей пробы, знаток и ценитель  русского языка, литературы, истории, проживший долгую и полную лишений жизнь, попадавший под гонения, сохранил ясный  ум, ироничный язык, неиссякаемый оптимизм. Он даже не числился в членах Союза писателей, или хотя бы – журналистов, но тем не менее был авторитетнейшим и старейшим  литератором Латвии,- поэтом, прозаиком, публицистом.  Именно его я попросил три года назад быть рецензентом сборника Абатиной, и он,  после некоторого нажима с моей стороны, мягкого конечно же и деликатного, - согласился. Мы естественно, встретившись, поговорили  и об этом. И  просидели  за беседой не менее двух часов , если не больше. Мои книги . даже  внешним видом и толщиной, произвели  на него впечатление и меня он уже не держал за начинающего литератора, как  это было  в 2008-м. Тогда, отношение его было если не настороженным, то – снисходительным. Но и это не помешало ему предоставить  газетную площадь для моей пространной статьи о концертах. Кирилл работал в русскоязычной версии местной газеты «Курземское слово», заведовал  там аналитическим отделом  много  уже лет, оставшись практически в  единственном  числе русским с  владением латышского…  Кирилл  объявил мне , что из газеты собирается в ближайшее время уходить, оставшись, однако, там консультантом. Статья  моя даже создала какой то шум  в  известных кругах, потому что я  писал довольно откровенно и безаппелиционно, невзирая на авторитеты, о манерах и качестве исполнения песен местных авторов, не без влияния и  морального  заказа , каюсь, со стороны Нади. Старался добиться ее расположения еще и таким нетрадиционным способом. И Бобров, со своей стороны, тоже имел цели , - отчего не напечататься литератору из России, со свежим и незамыленным взглядом, и сказать прямо о том, что не нравилось самому…
    Седьмого апреля у Нади был день рождения. И я не мог  не помочь организовать и отметить ей этот праздник. Надя меня встретила в новом, специально сшитом к  торжеству, романтическом, черном с кружевами платье, сразу, прямо с порога  потащила танцевать с нею аргентинское танго; она в последние время увлеклась этим , - это была целое движение в мире, философия , собирались под выходные в залы, платили взносы. Долго сидеть я не стал –  к Наде приехала на днях   из Риги мать , но по вечерам задерживалась в церкви , и я, чтоб не навлекать лишних разговоров, с нею встречаться не хотел. Дело в том , что у Нади был муж, Тихомиров Олег. Но он жил не с нею,  а в Риге. Помогал  жене или нет, это тоже  была тайна, но вот сайтом всемирной сети-паутины  он владел и завлек этим  и меня. Мне было лестно  даже, небрежно так , бросать кому то, вот мол , ищите меня там… Это действительно было удобно.  Я Олегу звонил  еще будучи в Клайпеде, а в Лиепае уже начал писать заказанный им через Надю сценарий к очередному, который должен был состояться все таки,  и традиционному , с 2004 года, фестивалю бардов имени Окуджавы.  Один мой сценарий, 2008 года, уже написан был, и вот теперь я снова, должен был сочинить  обрамление выступлений в свете того же Булата Шалвовича, его жизни и творчества. Не без труда и поисков  я с задачей, наверное, - справился. Олегу понравились  и пресс-релиз для посольства в Риге, как он просил, и сам собственно сценарий. Пришлось мне идти несколько иным путем, чем раньше. Если в прошлый раз я  отмечал  лишь вехи биографии кумира, то теперь я «бурил», так  сказать, глубину, - разноликого творческого наследия, - поэта, актера, композитора, прозаика, киносценариста, исполнителя. Попутно было интересно  узнавать подробнее о его жизни, в  аспекте  даже сведений о Рубцове, ведь это была и его эпоха, хотя пути поэтов не пересекались, да и встречались ли они, неизвестно.  Рубцов был все таки другим – певцом деревни,  пусть и тихим и задушевным, без надрыва, но с эпизодами немотивированного буйства, а Окуджаву  притесняли и задавляли конкретно, но и голос он имел ровный, неподкупный, единственно неповторимый. Материал, собранный об Окуджаве, натолкнул меня на мысль писать  про него  киносценарий и я это записал в свои планы. Не получилось у меня быть посредником между Чашиным и Тихомировым. Чашин мне доверил переговоры о помещении  его на сайте.  Но я  сам их и провалил и в этом оказался, каюсь, виновен, не учел гордости и независимости Валерия. Ведь он все таки был призером  «Грушина», чего  ему  там мелкий латышский сайт, - существовали ведь, не с меньшими  амбициями, и порталы другие…     Приехав «домой», на судно, я позвонил двум друзьям Абатиной, которые о ее дне рождения  и не вспомнили – Надя потом радовалась, рассказывая мне об их полночных поздравлениях-звонках…А Олег, за труды мои, и в благодарность мне, подновил мою страничку, по моему образцу, - я изменил   направленность ее, в свете участия моего, в бардовском движении.
    13 апреля прибыла на судно часть экипажа, идущая в рейс, и следующим днем отъезжала домой часть другая. Вот – вот должны были сняться, идти в бурливые воды нескольких морей и Бискайского залива, добираться для краткой стоянки до Канар. У Нади я побывал 14-го, в четверг. Она прослушала Чашина и он ей понравился - это было видно. Она всегда была очень впечатлительной, может, тем мне и нравилась…  Я разобрался с файлами стихов, которые перекачал у нее, обещал, но нетвердо, прикинуть, что-нибудь, для нового сборника. Несколько стихов действительно, как то, взволновали меня, чувствовались мысли глубокие, растерянность душевная и одновременно стойкость и твердость личности, несгибаемость воли… Она мне показывала сборник другой, всех поэтов Лиепаи, где печаталась, и еще  - номера  городского альманаха «Акрополь», там тоже  была ее подборка, с фото и биографией. Альманах издавал и редактировал  Бобров, практически в одиночку и это тоже - подвиг патриарха литературы . Я отчего  то не осмелился напроситься туда печататься, но кажется – номера уже не выходили. А вот обещание  сделать литературный вечер-встречу по моему четвертому пребыванию здесь, - я с него снял. Прошел по судну слух, что  «все возвращается» и снова суда Тралового флота будут ремонтироваться в Лиепае… Что то в душе шевельнулось ли , не знаю, слишком много разочарований и та встреча, может, последняя , впечатлений во мне не оставила. Нет, был все таки, - последний и долгий по меркам мобильника, прощальный и эмоциональный мой телефонный разговор, пока кончались  и таяли оставшиеся центы на нем… Кажется, Надя так ничего не поняла и не осознала…
    16 апреля, в субботу , выйдя на ходовые испытания и покрутившись около  акватории Лиепаи, 17-го днем, высадив на катер специалистов, начали мы действительный переход,  сквозь Датские проливы и Ла-Манш, через Бискай, -  к архипелагу Канарских островов.
   
Июнь-июль 2011 г., у берегов Мавритании.