Записки судового врача. косарев-1

Николай Рогожин
                ЗАПИСКИ СУДОВОГО ВРАЧА.  «Косарев»-1


    
        *  *  * 
      
     Я - в очередном рейсе. Решился писать давно  задуманные, вымученные записки прямо в море, на плаву. Вернее, я уже писал, когда то, давно, «на берегу», в самом начале пути своего, литератора, в одну газету в Мурманске, в другую в Архангельске, под рубриками, но потом надолго оставлял сей труд, занимался сугубо беллетристикой, - рассказы, повести, накатал даже роман. Все это более менее  издал успешно, и пробивался   даже в члены писательского Союза, но… безуспешно. И подумал ,здесь, будучи в море, что вряд ли  когда соберусь писать о море на берегу…
   
     По названию судна, я пишу снова - где сижу, там и начинаю. В середине июня 2012 года, у берегов Мавритании. На судне типа «Моонзунд» «Александр Косарев», Мурманского, разваливающегося на глазах,  Тралового флота. На сборе перед началом рейса, в конце января, профдеятель  Кудишкин заявил, что вот, мол, теперь новое руководство, но  «резких движений делать не собирается»...  И вот,   в конце уже этого  рейса, дай то Бог, - образовался тот  достаточный запас времени, просвет, в том  нервотрепном переносе сроков окончания рейса, завершения, которым были все взбудоражены на корабле. Даже в каком то смысле получилось неудобство. Закончил по плану сценарий, выправил давно написанный рассказ, написал вчерновую новый… Сначала  ударили обухом об окончании, еще в апреле, что через  четыре месяца, с февраля, в начале июня,  потом объявили о продлении до середины  того же месяца, а дальше уж, в конце мая - опять  передернули на окончательный срок, договорный, по 20-е  июля. 165 суток, по  договору того же профсоюза, отдай и не греши.
    Оно, название судна,  знакомое близко и раньше, - значимое. Знаковое. Еще когда сошел с такого же  типа «Моонзунда», «Старостина», весной 2008-го, знал, что «Косарев» пойдет в ремонт, в следующий рейс, с осени… И я фанатично  стремился попасть туда, напрашивался, добивался… И полетел, со сменным экипажем, чартерным рейсом, в конце октября, из уже промерзшего, хоть и родного Мурманска, в  теплый и благословенный Санта Крус Канар, а оттуда, 2 часа паромом, до Лас-Пальмаса. Со мной рядом сидел  электрик Агеев, Володя, Владимир Степанович, так же, как и я , - стремившийся  в ту самую Лиепаю, где нам повстречались интересные женщины, шелохнулась, едва не задев , любовь, а город потянул к себе своей  какой то непреодолимой силой, будто волшебный магнит, в ярких огнях и красках.
   Лиепая… Лепая в просторечии… Это слово будто завораживает меня, обволакивает воспоминаниями, давит возможностью упущенных потерь… В январе 2007 года я впервые появился здесь, на судне «Захар Сорокин», для ремонта , пришедшим из Санта-Круса. И поначалу город не понравился – в пропитанном насквозь  влагой, промозглом воздухе плюсовой зимней погоды, без  друзей и знакомых. Но особая атмосфера, женские обаяние и внимание к русским морякам, постепенно,  я  приглядывался,  проникался к нему, и он стал нравиться.   Более того, город меня заворожил и уже в следующий раз, не без усилий, я снова очутился здесь, в ноябре 07-го, на  «Старостине» и  уехал, в апреле  08-го,  с надорванной душой от нежданно свалившейся, посетившей меня любовью, - к замужней женщине, бардессе, поэтессе… Я снова пошел на «Косарев», абсолютно уверенный, что он, после рейса в Африке, пойдет на ремонт с того же отсчетного апреля, следующего года… Но этого не случилось. Не произошло…. Уже надвигающийся  вселенский кризис, еще чего то – разрушили мою розовую мечту. Уже в автобусе от аэропорта, об этом сказал технолог Спиридон. Я , не придавший  значения его словам, теперь расплачивался за свою наивность. Но деваться было некуда. Я еще на что то надеялся. Пробыв три дня в Лас-Пальмасе, мы вышли и взяли курс в сторону Мавритании. На промысел.


 -1-

     Если думать , что каждый рейс для судового врача это легкая прогулка, в рутине незначащих ссадин, ушибов и простуд, то это не так. И прежде всего – напряжение психологическое. Что в каждую следующую минуту может что то произойти, случиться. Вечное состояние врача скорой помощи. И работа там, практика когда то – помогали, срабатывали… Чувствуешь себя поспокойней около портов, на стоянках, или даже на переходах куда либо. А на промысле, где каждый час дорог, это чревато. Нервами, растратой эмоциональной энергии. И если долго чего то не  случается, от этого тоже - тревожно на душе. Но пролетели  ноябрь, декабрь, встретили Новый год , с Агеевым, в промежутке между тралами, закончился уже  январь, продолжался  короткий февраль…  И тут я должен приостановиться, сделать маленький отступ. Ибо  думал , и давно уже,  о  случайностях или закономерностях(?) – плевого ко мне отношения окружающих. Я даже  стал записывать эти совпадения , их выходило много, достаточно много, чтобы не думать о какой то мистичности, высших, действующих на меня сил… Тут действительно серьезно задумаешься о Боге. И приходишь  к убеждению, что  силы такие, закономерности - есть… Как открытый закон Эйнштейна о парности, по взаимодействиям микрочастиц, энергии…
И вот механик этот, «Голубков»… Так его прозвали. Из телереклам «МММ» 90-х годов. Заговорит любого, навешает на уши. Сторонились его. А он все в себе держал. Переживал. Скрытничал. Я жил в каюте рядом, на палубе комсостава. Мог бы и внизу , где камбуз, салон команды, боцман, повара. Но я еще  соблюдал эту закостеневшую «иерархию», - раз каюта предназначена, то ты ее и должен занимать. Хотя очень она была неудобной, очень – с шумом за переборками, одной лишь раковиной, без унитаза. Да и тесновата, узковата. Так что общение, тесное, на бытовом уровне, кроме Агеева, конечно, - получалось только с Голубковым.   Брал у него газеты, пил   у него чай. Однако потом общаться я с ним прекратил – неинтересны, примитивны были его разговоры, да еще с долей самомнения, снобизма. В той каюте я завел  себе распорядок печатать, на машинке. А сам перешел спать в амбулатории, благо, там были санузел , и холодильник с компьютером...  Печатал я в промежуток дня  от часу до трех, после обеда. И конечно, мой стрекот  был слышен Говоркову. Он в это время не спал, вахта его была с восьми и до двенадцати, утром и вечером. Он меня попросил не печатать, или хотя бы меньше. Я сократил время до часа. И все таки мне было неудобно. Менялось все творческое расписание. Так прошло , может, еще с три дня после предупреждения Голубкова. И вдруг, в один прекрасный день, когда я, помолясь, стал  молотить по клавишам, за переборкой в каюте Голубкова послышался громкий звук записей  песен Высоцкого, да такой, что его было слышно по всей палубе, где жили, и даже за пределами – внизу и палубой выше. В следующий день я вынужден был машинку перенести  в амбулаторию и там, неловко приспособив ее на высокой кровати, изловчившись, печатать, стоя.  Настроение мое упало, состояние было наэлектризовано и я высказал в тот же вечер, на ужине в кают-компании, Голубкову все, что о нем думаю. Ведь была же с ним договоренность, что я печатаю час , даже меньше, а вот он  свредничал - заводил свою  «шарманку». Скандал  произошел 13 февраля, в пятницу. И весь оставшийся поздний вечер я чувствовал себя «не в своей тарелке». Сожалел, что сорвался, накричал… Приближалась полночь. Мне подумалось, как бы чего не вышло с Голубковым, хотя ни по каким жалобам медицинским он ко мне не обращался, но все же, все же… И в 23-55 стук в дверь матроса! Что то случилось с Голубковым! Я бегу вслед за матросом, в  мастерскую на палубе рыбцеха, а там в центре, лежит распластанный Голубков, с головою набок! Первой моей мыслью была  о том, что Говорков инсценировал свое состояние, но потом , постепенно , обследуя его на месте, понял, что дело серьезнее, гораздо серьезнее… У Голубкова случился инсульт, причем в самой тяжелой, так называемый геморрагический форме, с полной потерей сознания и тотальным параличом, на все четыре  конечности. За пятнадцать лет морей я с этим столкнулся впервые. Капитан Витковский, надо отдать ему должное, сразу засуетился . взял курс на берег, к  Нуадибу, куда мы дошли почти за  сутки, через  20 часов. И все это время я от Голубкова буквально не отходил. В сознание он так и не пришел. Его передали врачам местного госпиталя. Больше о Голубкове я ничего конкретного не слышал, кроме того, что он стал глубоким инвалидом. Но боялся, что могут привлечь, за какие то действия, сам не зная за что. Помощь в своих условиях ему оказывал в полном объеме…
   
     Мои записки не плод фантазии. Все так и происходило  на самом деле. И тем более удивительны эти события.
   
    Мы возвратились домой к середине апреля. Надежд на  возращение в Лепаю через ремонт там я не терял. Кто что говорил, предсказывал, но сам вопрос не снимался с повестки дня, просто оттягивался, отсрочивался. И когда после лета, в сентябре, снова стали собирать экипаж на «Косарев», я на него напросился. Меня включили в судовую роль ( список), я готовил санитарные книжки – проверял их, собирал. Однако перед самым отъездом случился тормоз, отсрочка. Руководство решило  судно подремонтировать слегка в Лас-Пальмасе,- главный двигатель уже еле почти дышал, на ладан, - месяца на два-полтора, - и потому пока комплектовать экипаж не полностью и естественно – без врача. И как я не уговаривал Витковского он меня не взял, потому что был не уполномочен , не властен меня включать в новый, составляемый прямо на ходу список, в кабинете  начальника перевозок Дюпина, меня  сразу не взяли. Вместо планируемого вылета  в середине сентября я  был включен в список другой, второй части экипажа, уже для промысла, в  конце октября. Такое ожидание, почти в месяц, меня не устраивало.
     Удрученный, расстроенный, опустошенный, перебивался я на берегу на скудную свою пенсию. Потому что все подгадал к началу предполагаемого  вроде рейса и все средства, заработанные, и в том числе от работы в больнице – растратил. А так и существовал – без семьи. Поддерживал еще двоих взрослых детей, хотя и взрослых. И самое основное – себя подрубил сам, на собственный же  день рождения – 10 сентября - я потратил на него тысяч  с пять – половину пенсии. Почему  то вбил в голову справлять широко,  шашлыками с вином, на свежем воздухе близ дома. Думал ввести такую традицию. Но не вышло, не получилось. Справлял так всего два раза. И пришлось закрыть, заблокировать карточку,  на которой  жила в Лиепае та моя женщина, бардесса. Однако ж много денег я там не застал. Из шестидесяти тысяч весной там оставались жалкие крохи, пустяк - около  тысячи рублей. Вышло то, что и предсказывал мне Агеев, которому я жаловался на судьбу. Сдачи(отдачи) от моих полуторогодовалых усилий не было.  Все рассыпалось в прах. Бардесса со мной жить отказалась, хотя прямо это  не высказывала. Но это и так было понятно. Ясных, четких планов по ремонту «Косарева» в Балтии не было и я от отчаяния согласился сходить на полный срок на другом судне, - «Сыромятникове». Я был уже когда то там, между «Сорокиным» и «Старостиным», осенью 2007-го,  согласился сходить, почти сразу же после  Лепаи, договорившись, что потом , опять же сразу, без перерыва… Так и получилось. Через два месяца, с августа по октябрь, ненадолго причалили  на выгрузку, я и поменялся…  Николай Васильевич Свистунов, мой начальник, добрая душа, отозвался на мою просьбу…
    Теперь же, осенью 2009-го, я шел на «Сыр-ов» в самых раздраенных двойственных чувствах. Узнал, что в поликлинике моего поселка как раз требуется  участковый терапевт, платили хорошо, по-новому, и меня бы туда вполне могли бы взять, главврач был знакомый давний, лет с двадцать, счастья нужно было пытать. Дисквалификация медленно , но верно подтачивала меня, как я не старался в каждый отпуск в 3-4 месяца хоть половину  срока поработать в приемных отделениях. Теперь нужно было поворачивать жизнь обратно, с того заполошного марта 1993 года, когда , бросив семью и детей, я ринулся в морскую пучину… И опять подтвердился этот  всепроникающий закон  - проходив опять, два месяца, мы снова, в начале декабря, после  беспрерывной  изматывающей качки у северных широт, пристали на выгрузку в Мурманске и я , поколебавшись еще немного, - потому что время поджимало, через пять дней  надо было уходить снова,- положил перед Свистуновым заявление на увольнение. Он этому не очень удивился, потому что не далее как два месяца назад предложил мне такое после конфликта с капитаном  перед отходом. Но все дело в том, что  я не хотел  уйти по плохому, и скандал тот заглушил, перед кэпом извинился. Что то меня от скандала удерживало. И вот теперь я уходил – «по-хорошему». Естественно, я подстраховался, предварительно побывав на приеме у главного врача Кольской больницы, где он меня заверил, что меня -  «возьмет». В «кадрах» больницы меня знали, главврач при мне вызывал заведующую и та , поломавшись, и выяснив про действующий мой сертификат по терапии, моему оформлению не противилась. Я тут же накатал заявление, уже  другое, «прошу принять… с 28 декабря…» - немногим вперед. Произошла одна,  правда , неприятность, трагедия, задевшая немного и меня, и поразившая своим сходством со случаем с Голубковым. По приходу я уговорил начальника рации, партнера по теннису в рейсе, жившем в Питере, сходить на вечер клуба одиноких «Валентин», поддержать, так сказать , компанию, ибо одному мне было скучно, а никто из других приятелей,  давно уже пребывающих на берегу, не согласился. Мы пришли в подвальный этаж ресторана «Разгуляй», заняли отдельный столик,  к нам подсадили еще - двоих женщин, для пары. И веселое пиршество, - началось. Но вышло так, что приятель мой не пьет, вообще не принимает спиртного, а я то, заказавший бутылку коньяка, сверх обычного меню, рассчитывал на двоих… И вот пришлось мне ту бутылку приканчивать одному… Женщины, сидевшие с нами, на дальнейшие  отношения не соглашались и мы с приятелем, вызвав почему то такси, или скорее всего , вышедши в особом расположении, просто сели в тачку и  поехали, - в   клуб ж/д, что неподалеку. Я был уже порядком накачанный, не соображал, помнивший себя только сидящим на лестнице, и смутно - на такси. И очнувшийся на следующее утро дома с гудящей головой. Приятель меня попросту бросил, не позаботился, совершенно трезвый, обо мне. Может и не придал этому значения? А меня взял будто в клещи, в шантаж, таксист, вымогал деньги за якобы погнутое крыло,-  я едва,  хитростью и нахрапом, отвертелся,  успев выудить у вымогателя  оставшийся у него квартирный ключ. Но наверно, хвастался, что пришел из рейса,  что есть карточки, банковские. Вот и хотели – поживиться. И это еще хорошо, что таксист меня довез до дома, отдал потом ключ. Может, спасло меня от посягательств то, что в  поселке, где я живу, Мурмашах, он имел болезненных  пожилых родственников, а я ведь и хвастался, что буду вскоре участковым терапевтом здесь. Это, наверное, его и остановило. Он и не предполагал, что врач может так надраться. Ну а что же, начальник рации? Он преспокойно ушел на  судно, стоящее в порту, я звонил ему потом, он что то лепетал, оправдываясь… А через пару недель, накануне Нового года, он умер, 52  лет, от инфаркта, скоропостижно, в гостях. Когда мне об этом сообщили, я обомлел, и долго еще не мог успокоиться, вспоминал, сопоставлял. Он ведь ни на что не жаловался, по санитарной книжке  был  абсолютно «здоров» …
 
     Итак, «время пошло»  - отсчет нового для меня существования. Как я думал – «навсегда». Но оказалось, всего на год. 2010-й. Год моей прикидки – сложный и противоречивый, душераздирающей и обескураживающий, - переменил во мне настроение, Я пахал на две, а то и на две с половиной ставки,- на дежурствах в больнице, бегал как собачка по вызовам, вел  ежедневный прием в поликлинике и за все это получал  чуть побольше тридцати тысяч, иногда под сорок ,один раз, помню, получил квиток в «38» и потому я снова, взмолился перед Николаем Васильевичем и он взял  меня, блудного сына, - обратно. Возвернул. Аукнулась моя сдержанность, когда я не «хлопнул дверью» перед «Сыр-ом»… Все возвращается на круги. И твоя история – это история взаимоотношений с начальством. А оно все помнит – и хорошее , и плохое. И я на собственном шкурном опыте в этом убедился. Естественно меня подогревал  «пламенный революционер Косарев». Он уже стоял на ремонте в Клайпеде. С августа 2010-го. Там меня  и поджидал мой друг Агеев. Прямо таки зазывал…


-2-
 
     28 января  2011 года, проездом через Питер и Вильнюс, ранним, но еще светлым вечером, мы прибыли в Клайпеду. Город показался серым, пустым, неинтересным – впечатление производил удручающее. К тому же , судно стояло в доке, на территории завода, проход туда был  строго по пропускам, и мы, пять человек матросов и я,  еще долго ожидали, в большом и гулком вестибюле, получающего разрешение  агента. Потом мы  взбирались с тяжелыми сумками наверх, по обледенелым, смешанным с грязью трапам, чертыхались. Прыткий Агеев, давно находившийся здесь, обрел себе женщину,  не слишком видную, но простую  и непритязательную, с машиной и дачей – Анфису. Мой друг все более и более привязывался к ней, пропадал у нее все свободное время и даже подумывал навсегда связать  свою судьбу с ней. Мне тоже, показалось, что я кого то приобрел, еще и в первый вечер не мучился сомнениями, но после мои глаза раскрывались от удивления и недоумения. Моя заочница по Инету, симпатичная Инна, оказалась мошенницей , обманщицей и алкашкой. Я почти сразу же, на второй день разговоров , определил это, но потом все таки  один раз, чтобы убедиться в этом наяву, решил  встретиться. Так в очередной раз, без компенсации, я лишился десяти «штук», которые она у меня выманила, выудила, и которые ей передал,  в свое время, Агеев. Но все таки Клайпеда меня все больше и больше притягивала , привлекала. Я встретился еще с одной женщиной, Надей. Она меня познакомила с местными литераторами, с ночными клубами и ресторанами, мы прекрасно провели  отпущенное , к сожалению недолгое время пребывания. Планировалось, что уйдем  в  рейс  и сразу на Канары – 26 февраля. Но накануне, уже вечером случился на судне пожар, в машинном отделении. Обошлось без жертв, быстро потушили, но вот задержались   мы, к счастью(!) , еще на месяц. Странное было обстоятельство – были слухи, что корабль подожгли специально, приурочили к сварочным работам. И неизвестно чем бы все завершилось, если бы в день пожара судно не освятили. Дячук Владимир Николаевич, капитан прямо по всем помещениям ходил с батюшкой, за шли и в амбулатории, я расчувствовавшись, приложился губами к  руке святителя. Это произошло от наития,  почти случайно, но и закономерно.
  Почти через месяц, неожиданно, мы перешли еще почти на тот же месяц, без недели,  - стоянку, - в Лиепаю(!)…
     Город казался разграбленным и вымершим , будто как во время войны.  Обшарпанные стены, закрытые , знакомые раньше кафе, даже озлобленность людей и то – проявлялась.  Европейский кризис отзывался, и все  больнее и сильнее - на Латвии. В маршрутке старик-латыш ругался по-своему на русских и я понимал только одно слово из его восклицаний – «оккупанты». В Литве я тоже сталкивался с неприятием русских, но там опосредовано, от рассказа одного матроса, посланного мною на обследование в больницу, а эту картину со стариком я наблюдал наяву, вживую.
     Моя бардесса-поэтесса, так и прозябавшая в бедности, тоже перебивалась - случайными подачками и заработками. Она уж вновь, отчаявшись, подумывала  соединиться  с так и не разводившимся с ней никогда мужем, который жил в отдалении.  Я уже перегорел своими чувствами к ней и снова с ней встречаться, общаться было для меня мукой. Однако и  другого не оставалось – ни с кем другой я познакомиться не успевал, да и время  для этого  просто-напросто не хватало – мы стояли в доке всего 23 дня. И это было хорошо. Потому что Лиепая так на меня опьяняюще действовала, что  я чуть не ввергнулся в новую авантюру. Бардесса предложила продать однокомнатную  квартиру  мамы, ( которая все равно жила с детьми и внуками), с постепенным погашением суммы, из карточки , как уже было, в течение года или двух, и всего за десять тысяч долларов. Сумма мне показалась приемлемой, я уже почти склонялся к этому вариантику, но…
    Шеф-поваром на судне был  Юра Кузьмин, разбитной и вороватый, сорокавосьмилетний громила. У него в Лиепае была жена, потому то он и  напросился в свое время в Клайпеду, она ездила туда каждую неделю , ну а теперь, естественно, на судне почти не появлялась. Но именно  в один из редких визитов она мне рассказала сногсшибательную вещь – однокомнатные и даже «двух» можно было спокойно приобрести за пять тысяч зеленых, вдвое меньше! Это меня поразило. Но это были цены момента, который и следовало ловить, пока продолжался кризис. Еще и бардесса случайно обронила, что квартира ее мамы в залоге у банка. Меня это  неприятно удивило…  А через жену шеф-повара мне предложили двухкомнатную «сталинку», за 270 тысяч рублей. Я так распалился , что поехал осматривать ту квартиру с хозяйкой , договорился , не без труда  правда, что тут же , так же буду переводить, по карточке деньги. Продавщица  согласилась – она была хорошей знакомой Юрика…. Все вроде бы складывалось удачно, если бы…
     «Но» и «если бы»- замечательные морфемы. Время, возраст, опыт – неизменно учат, не дергаться и не суетиться. Случайно я заглянул в гости к знакомой, моей «первой», при «Сорокине», и она меня разубедила –квартиру не покупать. Все таки там требовался ремонт, оплата коммунальная, уход и присмотр хоть какой то. Вдобавок, она продемонстрировала сайт по недвижимости Лиепаи,  а там подобное  жилье было еще дешевле! И найти , не торопясь, другой , приемлемый вариант вполне можно было потом. Я в последний буквально момент от сталинки - отказался. Уф! Чуть не залетел…

      Последние дни в Лепае. Меня все тянет к неосуществленному  призрачному счастью,  замороченному состоянию. И единственное, что спасало от искушений и новых необдуманных рискованных шагов  с поэтессой – это новая моя  привязанность, «любовь». В знаменательный  день Восьмого марта, еще в Клайпеде, я познакомился по Интернету с Аллой из Беломорска. Тот город я приглядел еще и раньше, и не случайно искал там «собеседниц», он удивительно был удобный по расположению, на одинаковом расстоянии от моих основных  родных мест – Архангельска, Сыктывкара, Мурманска, и еще – это как раз скрещение, узел, железных дорог. Кроме того, он расположен  у моря, неподалеку от Соловецких островов, тоже мне памятных по юности. Алла была разведена, ей было сорок два, чего она не скрывала и лукавила, как это делали многие,  и жила одна. Дочь ее , студентка , училась в Петрозаводске. Привлекла меня и работа Аллы -  заведующая  отделом  делопроизводства районного суда, об этом я даже увидел сведения в блоге. Наш  виртуальный контакт как то сразу, быстро и неожиданно наладился, мы общались ежедневно  по вечерам, а по выходным и по нескольку   часов кряду и уже  проникались не только духовно, а высказывали самые смелые мысли физического сближения… И вот эта Алла  мне «помогала», когда  сидел я с бардессой  в кафе Лепаи и торопился там, или не задерживался в ее квартире, уверяя, что меня еще ждут, на виртсвидание. И это было правдой, бардесса даже удивлялась такому моему поведению и укоряла невидимую соперницу.
     1 апреля на судно прибыл новый капитан Бахман, азербайджанец. О нем ходили легенды. В свое время он командовал  на судне «Кутахов», когда тот стоял  на ремонте рядом с «Сорокиным». И  с того времени я был про него наслышан.   Это был известный в своем роде, своенравный, грубиян ,  невежда, пьяница и развратник.  К тому же всему, он еще был и самонадеян. Без лоцмана пошел по одному из датских проливов и напоролся на мель. И теперь руководство его «кидало», понятно . Идти в рейс  с только что отремонтированным судном, модернизированным неизведанной и непроверенной еще электронной техникой – это смерти подобно. Так и случилось. Матюги и проклятия Бахмана неслись каждый день, - изрыгались на мостике,  сыпались по трансляции.
    Но пока  я находился в Лепае, и нужно было сделать, завершить, закончить, добить  еще самое важное , необходимое  до зарезу дело. Я должен был снять епитимью. Наказание, наложенное мне три года назад,  с подачи и рекомендации той же бардессы, висело надо мной все это время. И я , как помешанный читал, в течении полугода,  покаянный канон. Фактически это  получилось больше, потому что я , начав чтение, легкомысленно прервал его, в связи с окончанием рейса, но после испугавшись не на шутку, вновь  чтение возобновил и читал беспрерывно все 180 дней, не прерываясь, не совсем понятный текст  одного из разделов Молитвослова. Бог сидел  уже давно во мне, с того  самого очищающего дня, куда меня погнали, в апреле 2008 года и вот ровно через три года я снова стою в том же храме Военного городка Лиепаи и  каюсь и молюсь и очищаюсь. Отец Александр принял от меня покаяния, голову приклонил, парчою  накрыл, погладил и епитимью - снял! Меня так же продирало холодом, дрожанием колен,  ознобом тела, я думал, что  не вывернусь, не возвернусь к прежнему,  но очищенному  состоянию души и тела. Я был на волоске. Отец Александр пытал меня  - об обрядах, образе  жизни , молитвах. Как само собой разумеющееся, он  спрашивал по  сколько раз на день я молюсь,  и я не посмел сообщить ему правду… Я тут же дал себе внутреннюю клятву не забывать ,  зарок, -  денно и нощно блюсти  поклонение и уважение Церкви.  Много раз я думал, а почему же бардесса-поэтесса несет свой грех и не стесняется? Она, будучи  в  нерасторгнутом  браке, совершала  прелюбодеяние  с другим?  Это казалось странным . И я не находил ответов на эти вопросы, но и  судить, конечно, не имел права. На все воля Божья. Молилась, конечно, бардесса, истово, регулярно, и соблюдала все праздники и обряды…
     Капитан тем временем разводил бурную деятельность. Собрал людей и всем поочередно, поднимая с места,  изрыгал свой вердикт – «беру- не беру». Нагло в лицо так и кидал – «ты плохой, ты – хороший». Прямо базар какой то рабовладельческий, невольничий, из древнего Рима. Меня он, узнав  (я познакомился с ним в  Учебном центре) милостиво оставил, дозволил. Тут же капитан рассказал об изменении задания – судно уходит в  середине апреля и на весь полный срок – пять с половиной месяцев.  Объявил, что сменный экипаж приезжает четырнадцатого апреля, а 16-го – выход. А не так, как рассчитывали раньше – выход в рейс на два месяца, до июня. Я то прикидывал для себя, что  с января как раз и появлюсь дома. Но теперь – этот срок протягивался до октября. Это меня расстроило – слишком долго, утомительно, обременительно. Но поразмыслив и прикинув, я надумал, что деваться в общем то некуда, да и оптимизма прибавили категоричные утверждения, что Бахман более четырех с половиной месяцев никогда не ходит. Есть зацепочка в профдоговоре, где отмечено –«пять с половиной», но «плюс–минус» месяц. Так вот за этот  «минус» он и цеплялся, убедительно  руководству аргументировал невозможность дальнейшего  в море пребывания. Да и были у него покровители там. Но мне не везло с «корешами» - уезжал Володя Агеев. Он сильно  переживал - ведь было обещано, участвующим в ремонте, что пойдут в рейс, заработают, такова была и  общепринятая практика, а вот теперь – приходилось уезжать. «Да же по-русски не научился говорить, собака …»– сокрушался по поводу горе-капитана мой друг.
     Юре Кузьмину тоже не везло – его, как и многих, списывали.  И он теперь не унимается, гуляет , не стесняясь, напропалую. С утра меня тащит на камбуз. Там, на столе разделочной фигурная бутылка литрового «Абсолюта», с самой отменной закуской. Я не особо был настроен «заряжаться» с раннего часа, однако отказываться наотрез считал неудобным, «разживался» попутно  каким-нибудь изысканным продуктом. И конечно, поддавался на уговоры знакомств, чрез его жену, с какой- нибудь из местных – я жаловался на обломы. И вот появилась эта Юля. Молодая, с квартирой и машиной, работающая в банке, одинокая. И даже приглашающая на спектакль самодеятельного театра, где она играет. Я даже слышал про него, рассказывала  моя поэтесса. Я встрепенулся , ожидая чего то  настоящего, большого и огромного, однако скоро  горько разочаровался. Юля оказалась  толста и уродлива. Фото , присланное ею на  электронную почту, меня подкосило, удручило, разочаровало. Потом я об этом запоздало жалел, даже захотел сходить на  спектакль их «Балаганчика», напрашивался. Но Юля, все поняв , связь со мной разорвала бесповоротно и навсегда. Да и времени оставалось совсем немного, в обрез.14 числа приехала смена, 15-го отправлялась экипаж списанный и на 16-е  был  намечен отход. Я попрощался с Агеевым. К нему приехала из Клайпеды Анфиса. Она плакала, устроила прощальный вечер на квартире у Юры, зазывали меня.  Я бы и рад был, но наложились встречи другие, неотложные - мне  наконец-то,  подвернулась удача. Одна знакомая познакомила с незамужней подругой – и предварительно посидев для приличия с нею в кафе, на следующий  уже вечер  и половину ночи я «отрывался» с ней, безо всяких обязательств. Но игры такие, давно приевшиеся мне, лишь  усугубляли угнетенное, как перед каждым рейсом, состояние. Особенно мне  трудно было «расставаться» с Аллой – я уверял, что еще смогу  созвониться с ней  после перехода, на Канарах, а потом и в самом  рейсе - вблизи африканских берегов.
      Сменный экипаж прибыл на судне во второй половине дня, ближе к вечеру. Я убегая на последнюю в Лепае  прогулку, вдруг заметил шедшую по коридору, к салону , от  кают обслуги - симпатичную девушку – в плотно обтягивающих джинсах, с рыжей челкой волос, выразительными  большими глазами и растерянным выражением лица.  Тут же , от уезжающего второго повара,  Измира, получил   информацию. Тридцати семи лет, приехала ему на замену, в первый раз в Тралфлоте,  незамужем  (со слов) и самое главное потрясающее – зовут Юлей. Я обомлевший и ошалевший, сбежал по трапу вниз… Теперь в рейс  мне идти захотелось…
 

- 3 -
    
     Профессия судового врача непредсказуема. Например, нужно срочно готовить важные документы, скажем  выписку амбулаторного журнала, для капитанской подписи, а вдруг – закачало. Как в этом рейсе,  когда сейчас пишу.  У берегов Мавритании, с ночи накатило, что лег спать без  ритуального холодного душа, а утром еле встал, потому что палуба уходит из под ног. И это – Африка, середина июня…Что уж говорить о севере?.. «Север» и «Юг» - две группы судов Тралфлота. Первая поменьше, три, куда направляют как на ссылку, другая побольше - судов шесть-семь, где более привольней – есть возможность побывать на Канарах, меньше качки… Вот потому я и сбежал , когда меня покачало на «Сыромятникове»  в конце 2009-го. Подсознание твердило мне – «хватит! хватит! сколько можно мучиться?!» . Еще и зарплата фиговая - как была десять лет назад, тогда значительная, так и осталась – теперь копеечная… С трудом получается снова заставлять себя садиться к компу, но деваться некуда – надо исполнять самому себе заданный урок - хоть трещит башка, дело надо делать. Через двенадцать дней после выхода из Лепаи, 26-го мы  пришвартовались в Санта-Крусе, Я не был в этом городе два года, когда , в конце первого моего рейса на «Косареве», мы заходили  сюда для пересменки. Тогда я летал по городу в неге от восхищений бардессы - она меня похвалила за поддержку. И этого мне было достаточно для счастья. Теперь я  изливал свою душу Алле, она отзывалась примерно так же и  очень жалела, что до нашей встречи еще целых четыре месяца. Треть года(!).Правда, я сумел ее поздравить с днем рождения по телефону 22 июля, как раз стояли уже у Марокко, а там было возможно включить Билайн. Она была  в потрясении и восторге.
    У Юли странная манера рассказывать о себе. Чтобы она не говорила, все должно было вызывать ответное сочувствие и похвальбу, умиление. Она уже, естественно,  запросто заходит ко мне  в амбулаторию, курит  сигарету или пьет предложенный кофе, И  болтает, болтает – без умолку. Я же  придерживаюсь линии одной – намеками и даже действиями склонить ее к сексу. Пока видимых протестов  с ее стороны это не вызывает. Хотя я заметил – она гуляла на Канарах с одним молодцом, а на нижних палубах даже  услышал, что ходила, заглядывала в каюты,  набивалась на выпивку.  Я отбивался от этих сплетен и слухов, как считал от себя, будто от назойливой мухи.
      В каждом рейсе всегда  попадается интересный человек, интеллект, оригинал. В рейсе первом это был Марат Мачитов, первый тогда еще помощник. Ветеран  флота, бывший десантник, полковник, знаток  отчего то - криминального мира.  Родом он был из Тюмени, потомок сибирских татар. Правдоподобно рассказывал о зарытом там на берегу Тобола, колчаковском золоте.
        В рассказах Юли появились ее поклонники – молодой паренек Виталик, с палубы и… капитан. Оказывается, ее себе он сам и выбрал, имея вожделенные мысли, от своего приятеля, тоже капитана, буровой установки. Юля раньше ходила там, но случилась какая то неприятная история, около  или возле – махинаций; капитана   уволили, а Юлю - вслед за ним. Об этом  со мною, с особой доверительностью, делилась Света. Она тоже была , на той же буровой, с Юлей, но попала в Тралфлот не по знакомству, а за  взятку. Выкладывала мне  все тонкости – я их даже записал. – вдруг кому то  предложу. Секс-обеспечение, благоприятствующее здоровью, за семнадцать лет хождений, я так на себе и не испытал. Эта  Юля, тоже ,  оказывалось, не подходила. У нее уже были – «покровители». Хотя один раз она поскреблась мне в  амбулаторию, около полуночи, придумав  незначащий повод, и даже прижалась порывом к груди,  всхлипнув, но я уже был отравлен сведениями от Светы и своим  принципами, не вешать  на шею алкашек,  а искать что-нибудь  для себя стоящее, настоящее, светлое и большое. И отстранился от нее, пожелал спокойной ночи, выпроводил, закрылся на ключ.
  …Через шесть часов  после восьми утра наконец-то поставили трал и стало  немного полегче. «Странныя»  и нелечимая морская болезнь притупилась – я продолжаю вспоминать дальше…
     Мои взоры немного повернулись  в Свете. Ей тоже было около тридцати пяти, разведена, она также была достаточно симпатична и небезобразна, но  с нею в рейсе пребывал новый «муж» ,Саша.  Но он периодически Свету побивал, она выгоняла его из каюты, он снова приходил к ней плакал, плюхаясь на колени. Все это опять же  я  от Светы выслушивал, а она все чаще у меня задерживалась,-  по часу, а то и больше. Но и такое к себе внимание я не воспринимал – кто знает, что выдумает ее матрос – разворотит всю амбулаторию, тем более, он был похожим на буйвола – громадный , с ручищами - крюками. Так что я продолжал довольствоваться «своими девочками» с порнодиска...
    Сменщик Юры Кузьмина – Игорь, со странной фамилий Гедз. Очень «удобный». Тащит ко мне при каждом посещении какой-нибудь изыск. Изюм и чернослив уже некуда девать.  Я , конечно, все принимаю и благодарю. Но вот общение с ним – удручает. Он даже фильм по Зощенко , «Не может быть», не может изложить – ни знает фамилий ни актеров, ни режиссера. А ведь ему 62, больше, чем мне. Из одного поколения.
     Мостик на судне – плаха. Какая ни проблема для меня – упирается в брань и недоброжелательство капитана. У матроса  перелом пальца, обследовать  рентгеном не разрешает – «теряем время промысла». Поэтому я страшусь за травмы – как буду справляться? Внутренние, терапевтические  болезни меня не беспокоят. Хотя тоже , если как у Голубкова,- пропаду. Придется с мостика не слезать. Один уже матрос, 30 лет, с тяжелейшим варикозом, второй раз обращается, морщится от  болей. Прописываю строжайший постельный режим, даже колю антибиотики, несусь на мостик с «грозным рапортом», где перечисляю все возможные осложнения. Бахман машет рукой – лечи!
    На любом промысловом судне варят брагу. Это неписаный закон. Вот и Юля , пока еще в моих симпатиях, притаскивает мне три восьмилитровых фляги с белым месивом. Негде хранить, а у меня места хватает. Я размещаю эти канистры в ванной изолятора. Их у меня два – одно в самом помещении амбулатории, другой – отдельно. Есть еще лазарет - также в системе трех помещений. Проектировщик площадью не обделил. Есть в принципе  где развернуться. Прямо чуть не капитанские хоромы. Это пойло убойное, от полстакана голову кружит.  Я пробовал эту бодягу в прошлом рейсе в каюте Учватова. С ним я познакомился через Агеева, еще на сборе  команды в 2008-м. Приятный, добродушный, как и все крупные субъекты, человек. Весу в нем было 140. Но и путаник . Я договорился еще перед полетом, что поеду  на машине его   племянника в Мурмаши, попутно , к Молочному, тоже поселку за Мурманском. А Учватов уже после(!) пообещал посадить в машину Олю, ретивую  и своенравную буфетчицу,  едущую совсем в другую сторону, и  «достававшей» меня весь рейс. Она и  тут, напоследок , решила мне насолить. И уже прямо в самолете, когда мы летели над Европой, а Коля Учватов сидел нагрузившийся, со своими огромными кулачищами, обещая кому то   «въ…ть» и  я еле-еле его сдерживал, - так можно было докатиться и до международного терроризма.
    Режим на судне – святое дело. Я обедаю в салоне команды, ужинаю в кают-компании, завтрак и полдник обычно организую «дома», из припасенных запасов  холодильника. Так  вот, один раз во время обеда Юля стала громогласно, при моем присутствии поносить доктора, - что, де  ее неправильно лечат, и она от этого , бедняжка, страждует. Меня  буквально заколотило, я убежал, не  сумев  устоять от такой дерзости и нахальства и буквально сразу, поймав Юлю в коридоре, попросил убрать свое зелье в бидонах. Я даже  сам выставил  ей, эти бочоночки, -  на порог. И такое «самоуправство» мое мне же и отозвалось . Где то уже под конец рейса. Юля окончательно спелась с капитаном, не забывая , однако, и своего Виталика, по нижним палубам не таскалась. А у Бахмана выпивки хватало. Еще в Санта-Крусе он закупил коробки с коньяком «Тенесси» и выпивал, будто Черчилль, свою дозу - каждый день по бутылке. Мне об этом  докладывала  буфетчица его,  и даже принесла мне пустую бутылку, мне понадобилось ,для разведения. Мне опять приходилось довольствоваться эрзацем – разведенным под градус водки хлорным этиловым спиртом. Но в напряжении постоянной готовности экстренной медпомощи  по-иному было невозможно. Нужно было «держать фронт». Юля допивалась до того, что ломилась  опять ко мне в середине ночи, качать права, вскидывала  пятерню перед лицом, изрыгала проклятия… Чувствовала за собой тыл. «Капитанша». Мне было не по себе, такое униженно-оскорбленное состояние не чувствовал за собою давно…
     «Четвертый» механик Олег пришел на «Моонзунд» ради интереса – его уговорили в механической службе. Там, где он работал до этого и как об этом рассказал, привели меня в изумление и даже какой то дешевый восторг. Он работал нелегально, вылавливал незаконно, и сдавал рыбу тайно. Шныряли  под носом пограничников,  скрывались от таможенников и налоговиков. На суденышке четверо – капитан, боцман, стармех и матрос, вылов  под тонну, забегали в заранее оговоренные , на ближнем побережье бухты. Навар в миллионы рублей. Если была бы реальная опасность  попасться - хозяин приказывал топить судно, вместе с навороченной  оргтехникой – «концы в воду» в прямом смысле. Причем об этом – открыть кингстоны -  знал только один он , старший механик. Капитана в известность не ставили. Но их  так ни разу и не поймали.
    В предпоследний день технолог «сыграл» в трюм. Упал с высоты пяти метров, соскользнул с трапа и его бледного, притащили во мне в амбулаторию. Определяю – растяжение  связки ноги,  закрытый перелом ребра, и  «штык» в области лучезапястного сустава – явное повреждение кости, тоже, к счастью, не опасный, но довольно серьезный, закрытый перелом. Пока делаю профилактику шока, прачка Лариса готовит гипсовые бинты. Она когда  то работала в хирургии, медсестрой, заканчивала училище, и вот - бескорыстно  мне помогает. Назавтра улетать и в принципе я спокоен – настоящая, квалифицированная помощь будет не отсроченной.
      Дахла – самое сухое место на планете. Об этом я прочитал в энциклопедии. Территория Западной Сахары, когда  то принадлежащей Испании, но теперь  зависимой от Королевства Марокко. В этом городке мы, 17 человек, четвертая часть экипажа, оказались волей  случая и непредвиденных обстоятельств, а проще нерасторопности и разгильдяйства капитана. Он  не предусмотрел, не  просчитал ситуации, на чартерный рейс самолета, который и улетел, не дожидаясь нас, потому что закрывался воздушный коридор и мы к назначенному времени не успевали. Это выяснилось 23 августа, в день отлета, уже в шестом часу вечера, когда нас созвали в салон команды. Настроение было самым отвратнейшим, подавленным, - говорили все ,что угодно, вплоть до того, что мы еще обождем две недели до следующего чартера, с другого  судна. И все таки около 14 часов следующего дня, 24 августа, наконец то нам объявили – сваливаем! Но сначала в Дахлу на сутки в гостиницу, потом самолетом до Касабланки, там ночь  ожидания в аэропорту, и оттуда снова полет в  Москву, обычным рейсом, а дальше –  «любимым»  и привычным 15-м поездом полтора суток до Мурманска. Ленинградский вокзал столицы в конце августа – муравейник. Везде люди, сумки, чемоданы, баулы, беготня, грязь, жарища, духота. Протолкались так полдня, стерегли вещи , и только ненадолго отлучаясь, чтобы перекусить, или затариться продуктами, и, естественно – горячительным. Механик Олег чрезвычайно вежливый , услуживал отчего то дамам почтенного возраста, таскал им тяжелый багаж, но и сам растерял свои вещи. Еле  успеваем все таки что то похожее на его сумки запихивать  в купе, я ему помогаю. Поздно, в первом часу ночи, наконец-то, разместившись - отчаливаем, отходим, отстукиваем километры… Я в купе с боцманом Николаем. Гедз, надоевший  мне за сутки в гостиничном номере Дахлы – в купе соседнем.  Вроде бы все наутро успокоились,  приноровились, пристроились в дороге, а меня все более и более, по мере приближения, охватывало, с ног до головы, волнение, оцепенение. Я дожидался встречи с  Аллой.
     В Беломорске поезд останавливался на десять минут, в 23-50. Она должна была подойти к моему вагону. И вот уже за час  я получаю эсэмэску, потом еще через пятнадцать минут, потом за 10 минут до встречи – она уже вышла на платформу, - и каждый  раз сообщения одно тревожнее другого. Сомнение , страх, боязнь, переживания   кричали с лучика дисплея, молили о счастливом исходе свидания… Она оказалась такой, какой я ее и представлял – ладненькой, в белой курточке,  с аккуратненькой челкой черных постриженных волос и с ясными, удивленно расширенными и пристально смотрящими на меня  лучистыми глазами. Это была мечта моей жизни. Несколько торопливых слов, запах ее лица, и сладость горячих губ привели меня к  высшему, неописуемому восторгу, надежде всех будущих мечтаний о счастье на  времена, на всю оставшуюся жизнь… Я дрожал , остывая после  столь долгожданной и важной встречи, на верхней полке, под убыстряющий дробный перестук, которая определила мою судьбу, примерила в лоно и ложе семейного причала, залива благоденствия, гавани уюта и бухты Любви…



- 4 –

   Свершилось то, что должно было случиться. Нам, судовым, прибавили зарплату, почти в два раза.  А ведь я и сбежал, в прошлом году, потому как платили  мне как участковому , больше. Так зачем были  в море терзания? Теперь же справедливость торжествовала. Новый мой начальник, флагман  Степан Львович Зимин, заменивший Свистунова  с мая, прямо приписывал себе эту заслугу. Хотя переговоры о том наверняка начались еще при Николае Васильевиче. Степана я знаю  давно,  пять лет, с того времени, когда мы вместе учились на курсах повышения квалификации при Областной больнице. И теперь  вот – опять  нужен этот  пустой формализм – подтверждение диплома. Только теперь, оказывается, учиться нужно вдали от дома. И мне приготовлена  путевка в Питер. С 24 октября по 29 ноября. Больше месяца. И об этом я тоже узнаю, не без удивления и некоторой досады. Ясно, что несмотря на  командировочные, неизбежны  и  немалые личные расходы. Это меня совсем не  радует, не вдохновляет. Степа машет перед  моим лицом этой путевкой будто  флагом, завоеванным в  тяжелой битве, и впрямую требует от меня презент. Даже советует какой – импортный «вискарь» в фирменной лавке , неподалеку,  в «Пирамиде», на Ленина. Бегу туда, на главный проспект Мурманска, возвращаюсь, запыхавшись, обратно. Делать нечего,  моя просьба выполнена, я просил в телеграмме  запланировать мне учебу и вот теперь надо – расплачиваться. Однако это мне совсем не нравится и я тоже наглею. Озвучиваю давно таившуюся во мне затаенную надежду поначальствовать. Степа поднимает свои масляные глазки – он в принципе не против, но просит  отсрочку, чтобы подумать, и в принципе не возражает. Он сам сюда попал как бы случайно – у него другие вожделенные мечты – устроиться в систему Газпрома, то ведомство  разворачивает перегонки вблизи побережья Мурмана, спонсирует, по договору, и медобеспечение рабочих мест. Это привлекательно и прибыльно. Степа кусок себе приметил жирный.  Обещает после  моей учебы в Питере  меня на свое место  посадить. Я давно хотел , еще и Свистунов как то заикался об этом. Причем это не метафора. Николай Васильевич действительно заикается и здесь я с ним находил маленькое сходство – я тоже спотыкался на словах  при волнениях. Меня беспокоил один неприятный пунктик  в контракте, который я подписывал в январе – три года отрабатывать, после  учебы. Но Степа машет рукой – на пенсионеров не влияет…
 
     После моего прибытия в воскресенье Алла  приехала в пятницу поздним утром, второго сентября. В День знаний она пораньше отпросилась с работы, собралась и села на вечерний проходящий поезд – ровно   в двенадцать часов ходу. Три неполных дня и две сумасшедшие ночи наши отношения закрепили, упорядочили , но и подкосили. Я  с удивлением обнаруживал некоторую  приземленность ее, примитивность. О книгах она сказала, что «их много»,  и ни одну их них в руку не взяла, даже не прикоснулась. Книга – это индикатор, барометр, лакмусовая бумажка личности. Вдобавок весь  день субботы , не выспавшись, провалялась на диване и даже , не прониклась моими интересами, не посмотрела предложенный, пока я готовил ужин, любимый мною фильм. Зато с удовольствием, с открытым  ртом, впилась в экран на порноху. Она ведь так и заявляла,  еще по телефону, что едет ко мне «заниматься сексом». И  правда, это у ней получалось, наслаждение она получала.  И если по этой части  гармония у нас получилась, то вот по части духовной нестыковочка проявилась. К тому же, в последний день,  воскресенье, перед поездом, мы специально поехали пораньше, чтобы посетить ювелирный магазин. Я все таки  согласился купить ей золотую цепочку , с крестиком, думая так привязать ее к себе. Расстались спокойно, я даже не вспомню как. А ведь думал и мечтал  про нее беспрерывно  целых полгода. Но сразу все не происходит – отношения надо создавать, выстраивать,  и не полгода, да еще в отдалении… Следующие выходные  приходились на мой праздник -  дня рождения и я  хотел нанести ей визит ответный, к ней.  На пути, правда,  в Архангельск.  Все таки  оставлял себе еще окоп отступления, запаску-аэродром, резервный вариант. В той же Лепае виртуально, по почте, познакомился с Леной из Архангельска – 42 лет, незамужней, без детей, предпринимательницей,- по конторе знакомств «Алые паруса», где уже имел опыт , печальный, правда – без результата. Но хозяйка того салона, профессиональный психолог Катерина меня уверяла, что надежда светлая  обязательно   должна блеснуть, проявиться, появиться. И я , думая о Лене, все таки склонялся к мысли остаться с Аллой. Даже позвонил Лене и придумал сказочку о  неотложных , задержавших по работе делах. Ведь приехать к ней я тоже обещался , сразу после рейса….

    Сегодня с утра рвал трудный зуб – восьмерка вверху. Только приготовился сделать  дежурные 50 приседаний, как и услышал стук в дверь. Парень 26 лет , мучается уже с неделю.  Таблетки и полоскания не помогают. И хоть зуб  вполне прочен и  дупло  его не такое большое ,  он согласился на удаление. Зуб держался как «Сталинград» - два раза я за него ухватывался и два раза щипцы  соскальзывали. Я весь запыхался, и надсадно дышал. Почему то  вспомнился чеховский рассказ «Хирургия», не знаю , но твердо убежден, что он мне  и помог(!). Сохранить бодрость духа, уверенность в себе, так важное и необходимое чувство победителя.  В третий раз зуб,  плотно, наконец, обхваченный, и умело расшатанный, успешно из лунки - вынул…
   
   Произошло, как мне показалось, странное - на свой день рождения  к Алле я не поехал, она воспротивилась. Объяснила, что  как раз  к  ней приезжает дочь и потому она не может  меня принять. Я с ее доводами согласился, день рождения  почти не отмечал, но в ночь после него меня разбудил странный ночной, в три часа, звонок. Алла звонила из леса возле Беломорска – ее вывезли туда какие то парни из ресторана, она там отмечала с  подругой мой день рождения и вот теперь  хотела «попросить совета», как ей поступать и что делать. …Я смутно догадывался об алкогольном пристрастии Аллы -  мучился этими мыслями, отбрасывал их, не веря. Да и, однако,  быть человеком и в этой непростой жизненной ситуации - покончить с прошлым, вернуться на праведный путь, тоже можно…. Но вот как всегда – рано или поздно все и проясняется. Когда что то непонятное и необъяснимое  происходит в поведении человека, как только переключишь причины на алкоголизм –  так сразу все становиться на свои места. Узость интересов, стремление к крепким напиткам, жадность  скрываемая, то есть низкие человеческие качества, тоже косвенно указывают на разрушение, подрыв,- личностных ценностей… А то, что она сидит двадцать лет сиднем на одном  месте в суде, без карьерного роста – тоже на что то указывает. Почему нет здоровой амбициозности? Или - не пускают? Все я это ей высказал, но не тогда ночью, а позднее, когда она пришла в себя, добравшись все таки до дома. И еще одно ,  странное обстоятельство тоже подтверждалось . Этот всепроникающий и действующий все таки реально , на самом деле, закон парности, повторения...  Такое же имя и отчество  есть у  другой Аллы, и она тоже алкашка – из далекого теперь уже времени 2001 года, когда я учился в Москве,  тоже на  переаттестации, когда еще такая система переподготовки повсеместно  существовала, а теперь восстановилась. Алла та , другая , которой я предлагал замуж, училась вместе со мной, младше меня на 13 лет , врач-терапевт тогда, а теперь  нарколог(?), но  пьяные ее звонки, чтобы я приезжал к ней, регулярно теперь меня  достают, бесят. Я ее сам, конечно, искал и нашел, пару лет тому назад, но потом,  установив  что она скатилась и  скатывается , - отшатнулся… Алла из Беломорска оставила в  моей душе щемящее-горькое сожаление. Все таки она была красива… Чем не была приметна, скажем, Лена из Архангельска. На лицо миловидна, но вот фигура, подзаплывающая с обеих боков, оставляла, конечно, желать лучшего. Причем диеты она напрочь опровергала – трескала все подряд. Она меня катала на своей машине, всячески угождала – кормила, поила, ублажала мало откликающее мое естество на ее располневшее тело; даже  вывезла меня в лес за грибами, в пахнущий ранней осенью  и  радующий красками  ближний, в  памятных по студенческой юности местам, - лес. Но… Что то меня отторгало, не трогало, что то  не подходило, как шаблон к оригиналу – где то, какие то, зазубринки, - цеплялись, не сходились. Заданность, может, сразу привязка  к ситуации, даже распределение ролей проигрывалась – я должен был стать шестеренкой в ее бизнесе. Она  держала раньше несколько магазинов одежды, теперь , пораскинув , у нее оставался только один отдел, в супермаркете. Меньший размах - меньшие расходы…- так она  мне объясняла. Квартира была двухкомнатная, жила с матерью. Была еще дача, за городом. Параллельно  шло мое расставание с Аллой. Она была уязвлена, моими « «разоблачениями»  и категорически от меня отказалась. Таким образом, за неделю,  я растерял двоих. Пословица  о двух зайцах  неумолимо подтверждалась.  Меня , будто зарвавшегося на рулетке игрока, это так подкосило, что я рванулся , буквально за неделю до Питера  в Архангельск еще один раз , на знакомство с Еленой  Валович. Но рассказ о ней -  отдельная, и абсолютно иная , особая, принципиально другая, - песня… Переломная.
 
     Петербург наших дней меня потряс, ошеломил, раздавил. Все там было теперь по-другому. Цены аховые, тарифы неподъемные. Самым посещаемым для меня местом  стал ставший родным, исхоженным вдоль и поперек Ладожский вокзал. Я снимал неподалеку, в пяти трамвайных остановках, жилье, и  всегда на пути у меня оказывался это скопище людей, перекрест рельсов, путей, развязок. Здесь были  и удобные магазины, для покупки еды, одежды, и забегаловки, закусочные, кафешки, киоски дисков, книжные базарчики… Перекусить можно было шикарно, но не сытно, за пятьсот в секции  вокзального нутра, или наесться до отвала,  и вкусно,  с лавашем и шашлыком за двести,  у азеров. Целая эпопея  произошла у меня там с обустройством жилья. Приехав 23-го, с большими трудностями я сумел более-менее пристроиться только 27-го. Но все же я вывернулся, статусом рабочим себя на ближайшие пять лет обеспечил, бешеных средств не растратил. Впереди еще  была полная, до  официального окончания  отпуска в конце января, - неизвестность…
        Эти месяцы -  перевальные, декабрь-январь, неудобные в смысле устройства на работу. Это было удивительно , но меня  нигде не взяли – ни в горбольнице, ни в Кольской ЦРБ. Там уже был штат, набрали. А когда  они телефоны у меня срывали,  просили помочь,- не помнят?.. А может – мстят так жиденько? Все таки,  не беспросветно. В  феврале уйду в рейс и денежка начнет капать. Если…  Если. Снова по прибытии, припираю Степу вопросом, о своем назначении на его  место. Он изворачивается, хитрит, но потом , видя мой напор , ясно  выговаривает, что вызвал специально, из Витебска, доктора Циркунова, хорошего специалиста , с большим опытом, хирурга. Зачем приглашать варягов, если есть свои , возражаю я. Но Зимин со мной в дискуссию  не считает нужным вступать. Прямо на глазах он превращается в деспота. Манера начальствовать его сразу вырисовывается – кнут и пряник. Он – эдакий барин – может приласкать, а если не по нему – примет меры.
     Хирурги все друг за друга держатся. Это не  терапевты, которые сами по себе, крутятся-вертятся. Мечты мои разваливаются. Но я тешу себя:  может, еще   ,  как-нибудь – добьюсь, - желаемого. И тут обваливается на  всех  нас беда,  страшная и неописуемая. Трагедия. 18 декабря в Охотском море терпит катастрофу платформа «Кольская» , уходит в пучину , на дно, и вместе с ней  гибнет больше полусотни людей, половина которых -  из Мурманска.  Телеканалы, местные и центральные , Интернет, - забиты этой   ужасной новостью и подробностями. Просачиваются и крупицы правды ,грубой и жестокой реальности.  Оказывается, нельзя транспортировать столько  людей. Платформа просто перегонялась , с Камчатки на Сахалин и сверх нормы посадили уезжающих домой, после смены. Самое  ужасное – в списке пропавших без вести – Коля Свистунов. Не верится этому, переворачивается сознание, мысли скачут. Как? Почему? А спассредства? А буксир?
    Циркунов - обаятельнейший и приятнейший  в общении человек.  Чувствуется  натура цельная, душа тонкая и ранимая. Мы с ним постепенно проникаемся друг к другу. Я ему даже помогаю. Эти месяцы отразились и на такой системе как учеба по безопасности - СОЛАС. Места забиты. Я веду Циркунова к начальнику Учебного центра пароходства Кочегарову. Что удивительно и приятно – он меня узнает, - я когда то работал у него читал лекции,- и просьбу о зачислении Циркунова вне очереди на курс, - выполняет. Мы где то отмечаем это событие. Вообще, в связи с  перед  и после Нового года – сплошные праздники, кругом пьянки. Кабинет Зимина – распивочная. Пьют по поводу и без. Он радушен. Особенно, когда что то ему преподносят. О своем стремлении занять его место я уже не заикаюсь. Мне хотя бы выторговать  выгодный для себя рейс. Но и знаю, что  уход на те же платформы ,о чем мечтал Степан, вслед за Свистуновым, уже  не обсуждается. Жена его напугана и не пускает. Это все мне выговаривает Циркунов. Он со Степой в давних друзьях. Вот почему  тот его и пригласил, поработать на месте его, пока сам он будет улаживать другие, связанные с будущим устройством на более престижные посты, дела.
    Пока я уговорил Степана  послать меня на «Богомолов». Идти в третий раз на «Косарев» мне не хочется. Правда, я узнаю сногсшибательную новость, что Бахмана уволили. Но и все равно - это я воспринимаю как должное. Я слышал  и знал, что тот «висит на волоске». Еще  встречал я в коридорах в сентябре этого истязателя и отчего то он выглядел жалким, придавленным, здоровался со мной первым. Я сухо ему кивал в ответ.
   Степа все таки гонит меня на «Косарев». О «Богомолове» у него другие соображения. Да я особенно и не сопротивляюсь. «Косарев» так «Косарев». Попутно узнаю, что «Богомолов» все таки со сменой задерживается, отсрочивается до конца февраля, а у «Косарева» остается дата все такая же, по прежнему –  5-го февраля, лететь в Сенегал. А мне уже некуда деваться - не на что жить – все рассчитано. И хоть срок моего отпуска не  закончился , я уже готовлюсь к рейсу, выписываю аптеку.
     28-го января Степа созвал сослуживцев на сорок дней Николая Васильевича. В тесном кабинетике разместился  принесенный, поставленный от хозяйского   вдоль стол,  - там разместились бутерброды и напитки, люди стояли около, вместе, рядышком , вспоминали о Коле. И тут Степа совершил бестактность – он обрушил на меня  всю силу своего праведного гнева. Из за какой чепухи, незначащего повода,( отсутствия лекарств  для малярии в аптеке) он на меня, раскричался, угрожал. Хорошо хоть  сделал он это в курилке. Но я все равно не  смог больше присутствовать на мероприятии . так меня унизили и растоптали. Подняв один всего, поминальный , без чоканья, тост, я незаметно ушел. Циркунов мне потом  рассказал как проистекало это застолье дальше. Да мне  не особо и было  и интересно. Нагадил в душу нынешний начальник. Николай Васильевич никогда бы себе такого не позволил. Да и был он другим. Достоинства подчиненных не унижал.
    На сборе экипажа за неделю  до отъезда половины прошлой команды нет. Уехали уже на судно капитан, технолог, наладчик. Собранием заправляет старпом. Я , до  и после, старюсь максимально успеть – собираю  санитарные книжки и одновременно раздаю таблетки от малярии, - выполняю задание Зимина. Все меня помнят, тепло приветствуют , некоторые жмут руку. С досадой узнаю Юлю, она вновь собирается с нами, меня приветствует игривым голоском. А Свету, которую я видел в коридоре накануне, не берут. Еще одну должность, уборщицы, сократили и вот Света остается за бортом. Я, честно,  даже подумывал, что неплохо бы, чтобы она пошла со мною в рейс, но замечаю рядом с ней Сашу. Как признается Света, теперь он – муж. Держит ее пальто, пока она скрывается в туалете.
    В аэропорту Киркенеса, где мы ожидаем вылета, непривычные простор и размах. Как то отсюда улетал на «Сорокин» и вокзальчик мне показался маленьким и тесным. Но может потому, что мы тогда едва успевали. А теперь  до регистрации ждать целых четыре часа,  все разбредаются кто куда. Я примечаю маленькую женщину, с очень знакомым лицом. Боже, это есть и врач «Лозовского», с  экипажем которого мы летим чартерным рейсом.  Про нее говорил Зимин. Я когда то ее видел,  очень давно, но второй  раз, лет с пятнадцать тому назад и никак не мог вспомнить, откуда же она и вот теперь  - в  третий раз, такой удобный случай. Пристраиваюсь  сесть рядом,  мы разговариваем часа два и так незаметно проходит время. Летит «Боинг-737», с литовским экипажем, очень милые девушки стюардессы, улыбаются. В Осло, где мы останавливаемся , уже -5, теплеет по сравнению с мурманскими «тридцать один», в испанской Малаге   уже плюс 12, а когда  приземляемся в Дакаре, там парит +25, в тени…


-5-

    Все так знакомо и близко на этом «Косареве», будто и не уезжал от него никогда пять месяцев назад. Те же  трапы , коридоры, книги, диски – окружают тебя. Ведерников, матрос прошлого рейса, прямо высказал эту мысль. Он интересный субъект. Сорок лет ему, работал в юстиции, - речь его аргументированная, логичная, с терминами, - все начальники везде – «кореша»… Но и взрывной , необязательный, скрытный, хоть и словоохотливый- болтает о всем, что угодно, только не о себе. В Клайпеде у него разболелся зуб, я многих посылал на консультации в больницу через агента , а его нет, он завозмущался – «я не понял…»,-  но  я  заверил его, что зуб под пломбой можно вылечить и так, таблетками и у него действительно все прошло и он потом не знал как меня благодарить, я отмахивался, но вот на общение, легкое, необременительное, соглашался.
В отличие от него мой сосед по палубе боцман Тенгиз – неразговорчив. Вернее – он вообще ничего не говорит, приходит  ко мне и сидит – молча. Я должен его развлекать. Придумываю все что угодно. Устаю, раздражаюсь внутри – много себе наметил дел, «успею ли?», а он просто сидит и вздыхает. Но портить отношений с ним нельзя. Он – боцман. Да и доброй душой оказался – дал мне банку кофе. А без этого напитка мне трудно - только сам  себя взял в рейс почти полкило. Да выдали еще три банки по 200. Да боцманская столько же. Но в последние дни повадился ходить ко мне, на чашку кофе, второй электромеханик Сергей. Его рыхлая и медвежья фигура вызывает во мне отвращение, в нем еврейские наклонности, но он тоже мне необходим – предлагает устройство в круинговую компанию. Уверяет, что доктора там теперь есть, «ходят». И заработок приличный. Четыре месяца и «поллимона» в кармане. Поддаюсь его уговорам, взял у него бланк  резюме, пошлю потом в эту самую компанию, по почте.
    Юля теперь «по штату» должна убирать в моей амбулатории, по нормам, раз в пять дней. Но я ее от этой работы освобождаю,- буду сам,-  ставлю в известность об этом старпома, он не против. Юля все равно  регулярно ко мне приходит , набивается покурить, попить кофе, я ее от этого занятия мягко, но твердо отстраняю. Намекаю – что знаю, «кто она такая». Осторожно спрашиваю, про Виталика, он тоже здесь, - она сыплет на него шквал обвинений. Они – «расстались».
   Через месяц , во время разгрузки  , получает травму рыбмастер. Ударяет его по голове ящик с мороженной рыбой, 20 кг, и он  кратковременно теряет сознание. Во всяком случае – оглушение  явное. Вот тут и проявляется, кто есть капитан. С большим трудом уговариваю его послать  рыбмастера на обследование. Стращаю самыми   ужасными осложнениями, ругаюсь в телефон с агентом. Пострадавший уже пришел в себя , двигается и я отпускаю его в Дакар, на катере, с агентом. Вернулся с пространной пленкой от томографии – послойного рентгено-среза мозгов. Вроде все нормально. Но эти вещи отзываются позднее, отдаленно , может через десяток лет – человек дуреет. Так просто голова не отзывается. Здесь задет интеллект, личностные функции. Я все это, конечно, парню не говорю, но держу еще , для профилактики, неделю на  амбулаторном режиме, к работе не допускаю. Прямо таки драматическая ситуация сложилась в этом случае -  больного тащат на носилках, готовятся  спускать на  стреле, а капитан машет рукой ,приказывает остановиться, и вообще пострадавшего никуда не отправлять, а он в самом непредсказуемом состоянии и все потом, если не дай Бог, что отзовется, скажется на мне! Кто его знает , что будет ! Могут и посадить. Такова доля врачебная, средь океана.
    И опять  парный случай.  Обоим официанткам, салона команды и кают-компании , - приходится резать десну. Они пищат, но делать нечего -  гной нужно выпускать, чтоб не забрался под оболочки, мозговые.  Постоянно давлеют над душой эти осложнения – такая система  образования , знаний медицинских, в советской стране. Я же в ней,  далекой, получал диплом. У них даже имена созвучные – Юля и Эля. Конечные в алфавите. Эля тоже,  с прошлого рейса. Всезнайка, проныра, ветеранша. Моего поколения. Мне тоже приходится с ней дружить – кое что перепадает от нее. Ежедневные уха с  пареной рыбой меня не прельщает и я забиваю холодильник мясом вареным, сыром и колбасой. Особые дни добычи – разгрузка . Тогда в стол идут и яйца, и паштет, и ветчина. Нужно только успеть отхватить. Скажем в салоне, когда никого нет – первая смена уже закончила , а вторая еще не пришла. Это каких то  3-5 минут, от «без двадцати восемь» утра.
   У меня гостит фельдшер Ярослав, с  «Сапфира».  Это единственное транспортное судно, оставшееся у Тралфлота. Все остальные – «Телов»,  «Щербаков», «Падорин» , - проданы на  разделку в Индию. Последний, кстати,  гнал «мой» приходящий боцман – рассказывал, сколь много ценного оставалось на борту – техники,  мебели, имущества… Ярослав  в рейсе с ноября, рассказывает,  как попал в неловкую ситуацию – звонил  на квартиру Николая Свистунова уже после трагедии в декабре и  как услышал страшную весть… Жалуюсь ему на доктора Приткова. Тот даже не удосужился меня встретить по прибытии на  место, напутал запись в журнале группы  «А», не передал ключ от изолятора, который я нашел буквально случайно, по наитию, в каюте  повара… Фельдшер сидит у меня с 14 до 19 – времени шестичасовой вахты разгрузки, пересаживается  вместе с матросами в корзине. Я машу ему рукой, благодарю – за лекарства, за газеты, приятную беседу. Я знаю его  именно с той поры когда пробивался во второй раз в Лиепаю и Ярослав  мне много в этом помог. Он ошивался тогда возле замещающего Свистунова Сопотова, из  плавсоставской комиссии, и уговорил того отправить меня во второй раз на ремонт…
   То, что Юля периодически нажирается , бродит по каютам нижней палубы, и полупьяная работает в салоне -  я  это видел, и  краем уха слышал. Над ней откровенно глумились, циничная новая молодежь. Но вот  уж дальше было некуда. Она разлеглась прямо перед салоном, на палубе днем. Меня вызывает из амбулатории вахтенный второй штурман, тащить эту чудилу в каюту. Кроме опьянения, я ничего  у нее не  обнаруживаю. И когда  я с помощью штурмана и еще одного матроса попытались ее пронести, она вдруг очнулась, вырвалась, встала, надавала всем тумаков и обсыпав ругательствами, исчезла в каюте. Минутами спустя я тихонечко подглядел за ней – она лежала на диване, отвернувшись спиной к двери, - кажется, спала. Всю историю такой ситуации пришлось мне обрисовывать, отображать, показывать  капитану. Юлю простили. Но по работе засчитали прогул. И предупредили – в «последний раз». Но через два дня Юля снова «вусмерть» напилась и не вышла на раздачу. Своя ли это ее инициатива или ее подставили, напоили, - неведомо. Но теперь  администраторам деваться было некуда. Написали приказ и вывесили перед салоном – перевести в пассажиры, отправить ближайшей оказией. Карьера Юли в Траловом флоте закончилась. Теперь она ожидала оказии и притихла, отрабатывая как положено пассажиру , четыре часа в день, за еду. К ней пришили еще одного матроса, тоже два раза залетавшего, татарина. Почему то эта нация особенно подвержена этанолу. Спивается. Может так же как, у народов Севера, у нее нет  ферментов, расщепляющих алкоголь? Этот татарин и Юля теперь часто вместе – сидят  в салоне, в каютах.  4 мая подошли на выгрузку к Дакару. «Залетчиков» проводили, помахали рукой. Мне Юлю было ничуть не жалко. Но и впервые, за 18 лет, я сталкиваюсь с тем, что женщину удаляют с судна за пьянку. Они ведь еще платят за дорогу – сорок две тысячи рублей. Правда они сообразили , с Москвы сдали  авиабилеты и покатились от столицы на поезде. Через месяц должен был закончиться и наш рейс. Уже с конца февраля  поползли слухи, все правдивей, что  смена нам, вместе с «Лозовским», намечена в начале  июня. А потом и грохнули сообщением  об этом на собрании 4-го апреля. Где то с середины мая продлевают срок  окончания на две недели, до 16-го, а  25  мая капитан с горечью  извещает по трансляции экипаж, что  продлеваемся – до 16 июля. Это дерганье отражается на психологии. Все взвинчены. Вспыхивают и ругаются по малейшему поводу. Дерганый ритм.  Прямо как учит приятель мой , по шахматам , так играть в блиц. Особенно страдает Ведерников – у него  неприятные семейные дела. Но и вырваться нет никакой возможности. Он мне объясняет , что толку от его присутствия  «на берегу» по-настоящему не будет никакого. Прямо речь адвоката на запутанном процессе. Я заслушался. Он и  пару недель назад выкрутился, когда отмечал свое сорокалетие. Партнер его по пьянке, попавшись, правда, уже не первый раз, тоже  был списан в пассажиры. А Ведерников - нет. И снова я участвую в этих разборках. Приобретаю сомнительную славу пса начальства. И никак не убедить оппонентов, что пьянство на судне – губительно. Все травмы, с которыми мне приходилось возиться – «пьяные». Так почему я должен потворствовать? Хотя юридически я не прав. Любой суд оспорит мои «заключения», без действующего сертификата   наркодиспансера. Когда он у меня был, мне было морально легче. Теперь же срок сертификата – закончился. Такие вот несоответствия и нестыковки судового медика. Ты и жнец , ты и швец…
     1 июня, на рейде Наубиду, снова швартуемся с «Адмиралом Стариковым». Там новый, недавно приехавший экипаж. Я вызываю доктора через вездесущую Элю, а им оказывается – Циркунов! Я едва  узнал его – обросшего , с бородой. Да и поговорить толком не удалось – его мучил фарингит. Так что хоть увиделись , и то хорошо. Главное я узнал – прибавку судовым выплачивают. И Зимин так и сидит, в капкане, куда сам себя и загнал. Значит, блефовал, когда говорил, что хочет Циркунова посадить на свое место. Прямо таки натурально – стоят в ушах эти его слова.
    Троим на судне  контролирую давление. У одного специалиста , 40 лет,  зафиксировал,  за полтора месяца до конца рейса – 210 на 120! И серьезных препаратов, которые могут  нормализовать столь высокие цифры – нет. Поэтому приходится «перебиваться» - просить у тех же гипертоников, которых уже держу на правильных цифрах, изымать  лекарства им теперь не столь необходимые.
     Приходится   обеспечивать и другие   для  продолжения рейса – экономить и рассчитывать. Кроме кофе, это сухое молоко, сигаррилы, станки для бритья, сукразид, заменитель сахара. Да и духовную жизнь «продлевать» - книгами и дисками. Решаю начать чтение «Графа Монте-Кристо», хоть и один имеющийся том, первые три части. А для просмотра  перебираю диски, сваленные в салоне команды  и тоже , кое что, выбираю -  историческое,  триллеры . Даже мелодрамы попадаются – типа «Паутины лжи», с Дженнифером Фордом. Как много еще  времени впереди, и сколько  уже прошло! Изматывающий рейс. И без любимой женщины, которая ждала бы, на берегу…
    Эля периодически снабжает продуктами. Раньше забегала чаще, теперь очень редко и в основном за лекарствами. Вытащила у меня уже «полаптеки». Но и хорошо, что она болезненная – я бы сидел «на бобах». Работы теперь женщинам беспросвет. В прошлом рейсе было их пятеро – две буфетчицы, повариха, прачка и уборщица, теперь их осталось две. Падают с ног от усталости. Согласились работать в начале мая, с отъездом Юли, когда думали, что на месяц, а теперь вот выходит два с половиной. Жалуются  в основном мне. Такое нервное напряжение…
    Три несчастных дня  пролетело. И сплелись все  они в тугой комок исступления и бешенства, которые вдруг прорываются. В первый день замутила качка , с  позднего вечера, когда сидел в кают-компании  перед экраном. Пришлось лечь и так досматривать фильм, а потом сразу на кровать, без ритуальных обливания холодного и развлечения игры, за компом. Утром вроде бы попритихло. Но  к вечеру пришли играть в теннис. Этот  пинг-понг только и спасал меня, в середине рейса, но с  каким трудом я уговаривал партнера,  молодого матроса Андрея, это надо было видеть. Унижался, шел ему навстречу, подстраивался под его график, лекарства давал, даже лампочку надкроватную  ремонтировал,  а он ни в с какую. Он вообще прекратил со мной играть – дескать «устаю», некогда , лучше  в «стрелялки» по компьютеру позабавлюсь… И вот появился этот Юра, слесарь. Я как будто космонавт, периода первоначального освоения. Гиподинамия неизбежная. Пять месяцев беспрерывного моря. Отсутствие постоянного физического напряжения. И такое явление как теннис , для меня просто спасение.  Юра предложил, сам(!) – играть. Но это было только пару всего, может, тройку – раз. Он тоже устает – слесарь, да еще  перед профилактическим ремонтом, где нужно предъявляться Регистру – загружен невероятно.  Но вот ,наконец то, он свободен. И я,  чувствуя его тщеславие, решил дать бой. Обыграл его, да в получасовом поединке. Но и сам свалился. Нагрузка мне нужна постоянная, ежедневная, но по чуть-чуть. Физический стресс подействовал – весь вечер и ночь провел беспокойно – подкралась и  очередная бессонница, посещающая меня. Так что утром , я встал в  разбитом состоянии. Вышел днем на  открытую , перед тралом , палубу. Андрюха этот, мой бывший партнер,  сидел на скамеечке – своеобразное место встреч на судне, «пять углов». И вот он, подрагивая ресницами, весело сообщил, что рейс продлевается до 27 июля. И хоть это недолго, всего то на неделю, но я отчего  то ему  поверил. Ведь он предсказал продление с 13 июня по 13 июля, и  день был – 25 июня. А капитан говорил   по трансляции – 25  мая, ровно месяц назад. Почему то совпадение это меня и доконало.   И еще – у этого Андрея мать работает в управлении, она ему и  пересылала – эсэмэски… Все сходилось! Я был просто взбешен. Прогнал всех мавров, домогающихся меня. Их прислали на судно  целый батальон - 15 человек. Всех я должен был осматривать, по   приказу старпома, так оказалось плохо для меня. Они приходят и требуют лекарств ежедневно.   В этот , третий несчастный день, приперся один с цветущим  между пальцев ног грибком. И лечить нельзя -  что же тогда за осмотр я провел две недели назад, формальный? Но ладно грибок, если и заразишься, не сифилис…

   Завтра начинается июль. Какой то перелом , рубеж, этап, завершающий,- рейса. Неужели в июле я буду дома? Тьфу-тьфу-тьфу и стучу по дереву снизу тоже три раза. Устал, устал невероятно. Изнеможден.
    Пока прерываю записки. Вернусь к ним  через неделю. Тогда уж , обязательно , должна на доске объявлений висеть телеграмма – как полетим, когда, откуда. Телеграмма должна быть накануне сбора того, сменного экипажа. Она намечена на девятое июля, в понедельник. Неразумно  слегка, ведь восьмого , в воскресенье, - День рыбака.

     Оцепенение, опустошение, смятение даже. Такое настроение последних дней. Сейчас 13-го июля , пятница. Под  немилосердную качку, выбивающую работоспособность, идем к «островам». Так вчера на собрании пару раз сказал капитан. Надо же , не знал этот сленг… там же  сказал он и о телеграмме…Я узнал еще про нее еще раньше, 11-го. Почему то чувствовал в тот день, что будет. И точно! Но прибежала «верная подруга» Эля и на ушко сообщила по секрету, только чтобы я ее не выдавал. Я  - поклялся.
 … Вышел на палубу. Бурунчиков-барашкев вроде бы нет. Так чего ж так качает? Ах, ну точно – идем ведь  совсем пустые, зачищенные. Полторы тысячи тонн разгрузили за трое суток, рвали подметки, капитан и  иже. Отказались от  грузчиков мавров, а  представители их и  заартачились, не выпустим вас в пятницу, у нас праздник! И вот в четверг с большим напряжением  мы ушли . загнали в трюм на выгрузку всех кого можно – боцмана, второго штурмана, наладчика. Даже моего «друга» хотели,  второго электромеханика, но он отказался, написал заявление  на увольнение ( отгулы  оплатят в двойном размере! - радовался). Ну и хорошо, я бы  все равно его на выгрузку не выпустил – у него скрытая  сердечная  недостаточность и я подозреваю, что это от «бычьего сердца»,  от алкоголизма. Тоже может быть скрытным,  но от меня не скроешься, -  я их, прощелыг, чую за километр.

    Хватит, хватит эмоций… Скоро дома, - буду… Еще неделя и в пятницу, 20-го , дай Бог,  я в своих благословенных Мурмашах, в уютной холостяцкой берлоге, с телевизором, холодильником,  стиралкой и новым диваном, на пригорочке , в стороне от трасс, выпью пивка белорусского и закусю  скумбриевичем, провесной…

2012 г. Лас-Пальмас. Испания.