- Дайте мне богатство и все блага!
- Да тошно тебе будет.
- Нет. Не будет мне тошно.
-Ну, на…
- Ой, тошно мне, тошно.
Бездомный
Встреча.
Осенним мягким, туманным утром, когда хлопают двери подъездов, и люди спешат на работу, мимо нового блочного дома на «Очаковском шоссе», где стояла машина с правительственным номером, проходил угрюмый оборванный БОМЖ.. Он равнодушно посмотрел на новенькую Audi, на сидящего за рулем, и скучно читавшего газету, упитанного водителя, остановился у помойки, и хотел было уже направиться к ней, как из подъезда вышел надушенный в долгополом пальто человек. Видимо он собирался сесть в эту Audi, водитель уже отложил газету и завел мотор; но увидел БОМЖа и остановился, что-то мучительно вспоминая. Оборванец, в свою очередь, тоже смотрел в лицо этого, вышедшего из подъезда гражданина.
- Беляев? – наконец произнес человек в долгополом пальто.
Нищий утвердительно кивнул головой.
Через пять минут Audi неслась по «Аминьевскому шоссе» в сторону центра. Запах французского одеколона соперничал с нестерпимой вонью бродяжьей жизни, а на заднем сидении к великому огорчению брезгливого водителя, рядом с его шефом сидел этот оборванный мужик и рассказывал свою грустную, путанную, обычную для постсоветского времени историю.
* * *
- Ну что, Беляк, с кем ты наши сети ш…? Чего молчишь?! Вас видели…
- Молчит.
-Молчишь! Ну тогда терпи за двоих.
Крепко избили его тогда. А Коршков сидел дома и трепетал: только бы не выдал.
Через год Беляев снова выручил Коршкова, когда тот свалился в канаву и вывернул ногу, он тащил товарища на себе.
* * *
Беляева привезли на дачу Коршкова, вымыли, переодели, накормили. А вечером появился и сам хозяин.
- Это хорошо, что у тебя есть паспорт, с пропиской и работой поможем, - заметил он с порога, и стал интересоваться, как расположили его гостя. Казалось, он был чем-то доволен, и в тоже время печален. Спокоен и одновременно суетлив. В нем незримо сочетались два качества: полноправного хозяина положения и вместе с тем раба. Но Беляеву не было до этого дела. Он с трудом понимал, что происходит, и только как-то подсознательно чувствовал, даже предвидел какой-то новый поворот в его путанной судьбе, новый этап, новую эру…
Во флигеле, где разместили гостя, топилась белая с израсцами печь. На улице шел дождь и от этого в доме было еще теплей и уютней.
- Пока поживешь здесь.
- Мне тебя Бог послал. Я уже и не знал, как зимовать, - с плохо скрываемым восторгом шептал Беляев.
Коршков устало потягивал пиво. Как он постарел! Седина коснулась висков, морщины изрезали высокий лоб, а грустные глаза, словно устав смотреть на окружающий мир, были устремлены куда-то за пределы материальной сферы. Но иногда взгляд вдруг оживал, в нем проявлялась сосредоточенность и отражение глубокой работы ума. Тогда оживали все члены тела, движения становились проворными, точными и энергичными. Коршков срывался с места, что-то искал, перебирал, укладывал, подсчитывал и бегал по комнатам вплоть до следующего усталого затишья.
Беляев жадно смотрел телевизор, мучился от нахлынувших впечатлений, врочем, ими же утомленный, он вдруг заснул прямо к кресле.
Молитва.
Однажды Сергей Беляев уже будучи БОМЖом и скитаясь по белу свету, забрел в подмосковный храм и попросился работать. Настоятель – сухонький седой протоиерей с небольшой бородкой, объяснил, что «на жительство не берем», потому что нет возможности, все занято до предела. Но из сострадания дал денег. А уходя добавил:
- Вы Иисусову молитву знаете?
- Нет, - помотал головой удивленный Серега.
- Крещенный?
- Да.
- Тогда повторяйте всегда: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Поможет. Обязательно поможет. Не было случая, чтоб не помог.
Батюшка распорядился дать еду и одежду. С тем Серега и побрел дальше. Эти простые слова запали Беляеву в душу, как пшеничное, точнее сказать «Горчичное» зерно. И с тех пор милость Божия действительно не оставляла его никогда.
Новая жизнь.
Сергей проснулся далеко заполночь. Телевизор молчал. Печь истощала приятное окутывающее тепло. Во флигеле уже никого не было. За окном светил одинокий фонарь. Дождь перешел в снег, но сухой и редкий. И из окна было видно поземку, гонимую ветром по полю. «Видно похолодало», - подумал Сергей, глядя на хмурое, с быстро бегущими тучами, небо и подсохшую осеннюю землю. Он все еще не мог понять происходящее. Все еще не мог усвоить. Еще утром слонялся по улицам в поисках пищи, а теперь ночует в довольно приличном доме с дорогой мебелью.
Беляев оглядел комнату. Мягкий диван, два кресла, инкрустированный стол, резные стулья, из красного дерева комод, над которым и стоял телевизор. На стенах - пейзажи, на полу – ковер. Глаз приметил на диване сложенное для его постели чистое белье.
Серега сглотнул слюну, вспомнив о маленькой кухоньке, которая располагалась за печкой. Минуту он сомневался, но потом махнув рукой на пресловутое « а можно ли…», метнулся к холодильнику и объелся до тошноты. А через час он уже спал крепким, спокойным сном, не забыв, впрочем, поблагодарить Бога.
Начиналась его новая жизнь.
* * *
Утром появился Коршков.
- Ну что, Серега!? Работку тебе подыскал. Будешь рыть могилы? Зимой, конечно, тяжеловато, зато зарплата стабильная. Жить пока там же будешь в сторожке. Он немного помолчал и добавил:
- Люди годами такого места ждут.
Так и попал Сергей Васильевич Беляев гробокопателем (поначалу просто "негром") на одно из московских кладбищ. Сначала, действительно, ютился в сторожке, но когда появились деньги, снял комнату в подмосковном Подольске, и зажил по-человечески.
Наступила ленивая московская зима. Она то сопливилась белыми от соли лужами, то вдруг пугала ехидным морозцем. Но Сергей Васильевич был доволен; в валенках и ватных штанах, телогрейке и вязанной шапочке, он не только не мерз на работе, но обычно потел, когда рыл могилы, предусмотрительно раздеваясь, чтобы не простудиться после. Это было самое счастливое время его жизни.
- Работа на свежем воздухе, покой, тишина, - шутил он с мужиками, отдалбливая комья мерзлый земли и выбрасывая их из могилы. Иногда землю оттаявали костром, иногда сразу долбили ломами. Осмотревшись и пообвыкнув на кладбище, Серега повадился в «мраморные» мастерские. Сошелся там со старым мастером Птициным и потихоньку осваивал работу по камню. Хотя это и считалось нарушением некоего распределения сфер деятельности, и могло породить недовольство, как среди могильщиков, так и среди мастеровых, но Сереги как-то все сходил с рук. Надо сказать, мужики его любили и относилиь к нему снисходительно. Любили за простоту, отзывчивость, за то, сто он сам любил окружающих его людей. Он был мудрый простец. Хотя очень редко пил на работе, но для всех был «своим», хотя часто уединялся, но никого этим не уязвлял. Днем рыл могилы, опиливал сучья, убирал мусор, вечером учился работать по камню.
Коршков.
Пред история.
Смерть деда лежала на сердце Бориса Петровича Тяжелым невыносимым грузом. И буквально давила его, как каменная плита. А все оттого, что он не подал воды.
Тогда стояла промозглая и слякотная зима. Дед видимо простудился и заболел обычным ОРЗ. Недели две лежал в своей комнате, кряхтел, кашлял и все просил пить. Борис исправно подавал ему кружку с кипяченной водой, а в тот раз поленился. Писал диссертацию, некогда было.
- Полно, дед, обопьешься. Спи лучше.
В квартире кроме их двоих никого не было. Борис мучил бумагу до позднего вечера. А когда вспомнил про деда, тот был уже холодный.
Часто снился потом деде своему внуку Борису и все просил пить.
Впрочем, время шло, жизнь продолжалась, увлекая в неведомый таинственный путь будущего, и незаметно надевая на шею хомут житейского бремени.
В одно прекрасное утро проснешься, и поймешь, что от этого хомута освободиться не так-то просто, да и где взять на то желание и силы.
Борис Петрович написал-таки докторскую, защитился, а в последствии стал одним из ведущих экономистов страны. Жена Коршкова Сара, в девичестве Гройсман, свела его с влиятельными людьми, и вскоре он влился в экономическую элиту постсоветского общества.
Но, видимо, деньги в банке, высокое положение и власть – это еще не счастье. Прагматичная Сарра – это еще не счастливая семья. Да и, мягко сказать, не совсем чистые или совсем нечистые денежные дела – отнюдь не спокойствие совести.
* * *
Как-то Коршков проснулся оттого, что приснился дед и опять просил пить. Вроде бы у него в руках была даже пустая кружка. Дальше пытаться спать было бессмысленно. Да и у самого Бориса пересохло в горле. Но, не смотря на то, что стало как всегда неприятно; на душе давно затворенной застарелой печалью уныния, в этот раз было как-то болезненно спокойно.
Они ведь дружили с дедом. Даже имели общие секреты. Да, что говорить?! Борис любил деда, ведь только он один понимал своего внука по настоящему, и всегда давал самые нужные, своевременные и необходимые советы. В этом-то все дело. От этого и было еще тяжелее осознавать свою вину перед ним. А кружка в руках старика казалась от этой вины еще суше.
Коршков встал и подошел к окну. Там, за окном медленно просыпалась суетливая Москва; шаркали первые дворники, торопились первые машины. В комнате мерно посапывала супруга. Коршкову почему-то вспомнилось далекое детство, вспомнились «знатоки» с их всегдашним: «Что наша жизнь? Игра…». Коршков смотрел на редких прохожих, пустые дороги, мегающий светофор и думал: «Что наша жизнь? Игра ли?». Его болезненно- тягостное состояние почему-то стало сменяться умилением , хотя все-таки оставалось и тягостным. Он отвернулся от окна, еще раз взглянул на жену и пошел в ванную, твердо зная, что досыпать уже не ляжет.
«А не поехать ли сегодня на Ваганьковское… к деду, - мелькнуло в голове. Но только вечером. Слишком много дел. Много дел».
- Ты что так рано вскочил, - поинтересовалась жена за завтраком.
Выспался, дорогая. Выспался, - отвечал Коршков, просматривая газеты.
* * *
Мартовские дни – совершенно особенные. Днем пригревает солнышко, чирикают воробьи, на грязных кучах, которые называют сугробами, показываются все новые и новые пласты, набросанного за зиму мусора; здесь и спичечные коробки, и пробки от бутылок, и даже газеты, а ночью – морозец. Чуть вечером отойдет закат, ветерок становится холоднее, лужицы покрываются ледком, и люди начинают втягивать голову в плечи.
Коршков никогда не брал на кладбище охрану и шел исключительно один. Желтоватое солнце скромно пригревало истосковавшуюся за зиму землю. Свежий бодрящий воздух все же пах еще снегом и мерзлой древесной корой, а прошлогодние листья, болтавшиеся всю зиму на корявых ветках, все-таки не выдерживали и слетали потихоньку на мягкие подтаявшие дорожки.
Могилу деда Филиппа Игнатьевича Скороумова венчал мраморный черный крест. На вкопанной рядом лавочке возвышалась шапка снега, украшенного узорчатыми следами синиц и потихоньку оплакивавшего свою недалекую кончину. Коршков положил на могилу гвоздики. Где-то шумела дорога. Совсем рядом, едва слышно, по-детски звенела капель. Хотелось забыть все: печали и заботы, дела и переделы, - и просто радоваться этому солнцу, этой капели, этой весне.
Из глубины кладбища к могиле подошел нищий:
- Подайте на хлеб… а я помолюсь и за вас, и за усопшего помолюсь.
Повеяло теплом и Борис Петрович почему-то обрадовался такому предложению, даже повеселел. Достав бумажник, он отдал нищему все мелкие купюры, и приложил к ним крупную. Старик о чем-то поразмыслил и твердо сунул деньги в карман. Потом, вспоминая этот случай, Борис Петрович думал, что старик испугался крупной купюры (откуда у нищего такие деньги?! Скажут: украл). Но сейчас он даже не думал, он чувствовал, точнее сказать неким неуловимым образом осознавал, что тоска, мучившая его все эти годы после смерти деда, может отступить. «И за вас, и за усопшего помолюсь»… Как все просто. Как такое никогда раньше не приходило в голову?! А старик словно предугадал, что было нужно Коркшову, но предугадал больше… Он поблагодарил за милостыню и уже уходя спросил:
- Небось снится часто? Вы панихидку закажите, - и, запахнув лохмотья, которые когда-то назывались пальто, зашагал прочь.
Откуда знают мудрецы, что нужно простым смертным?
Долг.
После посещения кладбища, усаживаясь уже в машине Борис Петрович вдруг заметил: «Дед-то крещеный был». Эта мысль как-то странно поразила его, словно неким эхом отозвалась в его пустотелой душе. «Крещенный был. И на могиле у него крест». Сам же Коршков даже не думал об этом.
Смеркалось. Audi мягко шла по подсохшему за день асфальту, играя на светофорах красным огнем стопарей. Коршков включил и сразу выключил новости, поставил музыку.
«А ведь дед хотел окрестить, да и должен я ему», - засело в голове Бориса.
В слегка приоткрытое окно врывался свежий весенний воздух, растворенный шумом столичного вечера. Зажигались рекламы, огни витрин. Краски становились гуще и отчетливей. В седом мартовском сумраке вспыхивали вдруг огоньки ревущих на дорогах автомобилей и дерзко разлетались по притаившимся в полутьме улицам.
Борис Петрович не любил долгов. Долги надо платить, даже если они не материальные. Не материальные тем более… И все же такому решительному человеку, как Борис Петрович Коршков необходимо было время. Время подумать, побороть сомнение и, как ни странно, робость; наконец, время, чтобы ответить себе: за чем же он решил это сделать. Непросто обойти и возможные эксцессы с женой. Не стоит и намекать – она будет против.
Что наша жизнь?! Журчит, как ручеек, обтекает острые камни, изменяет направление и снова возвращается в колею. Бывает, однако, что меняет направление кардинально. Что наша жизнь?! То ли мы просчитываем ее, то ли она просчитывает нас… Что наша жизнь?! Мы знаем все наизусть?!
А Сарра была прагматичной и хитрой женщиной. Она пыталась отслеживать каждый шаг мужа и направлять его, куда считала нужным. Она отнюдь не церемонилась с Борисом. Поэтому Коршков давно научился ее обходить, перестал делиться сокровенным и доверять. Зато он научился скрывать не только свои намерения, но и сами дела.
И вот месяца через два, когда май зарделся цветением, и разлил аромат сирени даже в душном московском воздухе, Коршков, оставив охрану в недоумении, неожиданно уехал в неизвестном направлении. И вернулся часа через три, словно и не уезжал. Хотя как-будто стал другим, и в нем появилось нечто новое, неуловимое.
* * *
- Батюшка, окрестите, мне очень нужно…
Священник, выходивший из храма, остановился:
- У нас крестины по субботам, но перед этим необходимо пройти собеседование.
- Батюшка… я не могу в субботу, да и любой другой день мне выбрать крайне трудно. О вере, к сожалению, знаю мало, но в юности читал Евангелие. Сердце подсказывает, креститься надо. Что еще сказать?!...
Увидев такую решимость, священник больше не отказывал и окрестил.
После тщательно анализируя это событие, Коршков так и не смог понять, почему он так неожиданно крестился; впрочем, он ни разу об этом не пожалел.
Поблагодарив батюшку, Борис Петрович не забыл пожертвовать и на храм, удивив и суммой хмурого бывалого казначея.
Старик.
Оборванный нищий старик, получив деньги от пахнущего хорошим одеколоном, богатого человека в длинном пальто, употребил их на дорогу в Санкт-Петербург, и благополучно добравшись, пришел к своему духовнику.
- А-а, ну наконец-то, - благословляя и целуя свое чадо. – Ну, вот что. Теперь будешь при мне. Ты мне здесь понадобишься. Завтра мы тебе квартирку устроим, я уже договорился. Конечно, не хоромы, но жить можно.
До того Василий, так звали нищего, жил в деревне в брошенном доме. И лишь иногда выезжал на паломничество или к духовнику в Питер.
Был у батюшки о. Василия (они были тезками) знакомый начальник над жилищными работниками. Через него устроили Василию подвал с врезным замком, проведенной водой и электрическими розетками. Конечно, не удобно, что в любой момент могут на улицу выгнать, да и начальник может пострадать. Однако, что же вечно в этом бренном временном мире?! Все когда-нибудь пройдет.
- Только у меня просьба, - говорил начальник. – Вы в подвал входите и выходите в рабочей одежде: спецовке, телогрейке. Я вам дам. Чтобы не было лишних разговоров. А наши мужики предупреждены. На том и порешили.
На сей раз Василий прописался на Васильевском острове недалеко от Смоленского кладбища. Чудо! Каждый день можно в часовенку к блаженной Ксении ходить. А, впрчем, куда угодно: и в Иоанновский монастырь, и в Лавру! Чудо!
Мартовский Питер швырял мокрым снегом и пронизывал ветром с Финского залива. Тучи, словно ладьи под парусами, бежали по низкому небу, рвались, иногда не удерживая, изредка проглядывающее сквозь них уже весеннее радостное солнышко. Воздух пах солью, а когда стихал ветер, казалось, что он (воздух) состоит из множества мелких водяных капелек, и если их неосторожно тронуть, то польются прозрачные весенние ручейки. Однако, сам город, закованный в гранитную кольчугу, не смущался шуму, разбиваемых о его берега волн и свисту иностранных ветров. Он стоял неподвижно.
Хмурые здания торжественно построенные по прямым, и только чуть изогнутым улицам, не обращали, да и не могли обращать внимания, на какую-то перемену погоды и другие сентиментальные пустяки. Они незыблемо сторожили свое законное место. Они словно замедлили время монолитами своих каменных, крепких стен.
Личная жизнь.
За день Коршков весьма вымотался, и, приехав домой, растянулся в ванной. Он привык затвориться, включить воду и слушать ее шум. Он спасался от суеты. Ибо наступали моменты, когда не только мозг, но и душа уже не переваривала впечатления, накопленные за день, неделю, месяц. Мало-помалу ход мыслей становился спокойней, размеренней и ясней. События, люди, дела, слова, встречи, выступления и поездки утрясались в сознании. Чувства, вызванные ими, отцеживались и как бы оседали в архивах памяти. Под шум воды в запертой ванной комнате приходило спокойствие. Теперь можно подумать, проанализировать сделанное, оценить ситуацию, просчитать плюсы и минусы, препятствия и подпорки будущей деятельности. Ах, да, есть же еще личная жизнь. Как-то забываешь о ней последнее время. Сарра постучала и принесла телефон. Опять дела, будь они не ладны…
Придется ехать. Жена обиделась и Борис Петрович уехал слегка раздраженным, хотя, успев таки, успокоить супругу, что скоро будет. Сарра по-своему любила его. Верно ждала. Всегда расстраивалась его уходам и командировкам, даже есть без него не садилась. Прожили вместе не один год. Привыкли. Но все же, что-то было не так.
Новоселье.
Переехав на новую «квартиру» - в подвал на Васильевском острове, Василий повесил иконы, примостил лампадку и стал молиться. Всякое дело начинается и освящается молитвой, и всякое место очищается ею же. Шел Великий пост. Василий ьил земные поклоны и шептал: «Господи, помилуй мя грешнаго! Боже мой, будь со мной! Мати Божия, не остави мене грешнаго и убогаго, и окаяннаго!». Потом застывал в молитве на долго, потом опять бил поклоны. Казалось,что где-то рядом в этих местах ходят святая блаженная Ксения и праведны отец Иоанн, промышляя о брошенных в суетливую пучину и барахтающихся в ней людских душах. Что Святой Великий Благоверный Князь Александр грозит невидимым мечем всем врагам, ополчающимся на эти мятущиеся, но еще не погибшие души. Что своею глубокою и ясною проповедью укрепляет их Владыка Иоанн (Снычев). Бывало приходило в молитве умиление, и тогда глаза его увлажнялись, а в сердце появлялась покаянная сладость.
Ровно горел огонечек лампадки. Люди хлопали подъездной дверью, разбегались по квартирам, и не знали, что находятся теперь под неким молитвенным благодатным покровом живого подвижника. «Не стоит город без праведника». И даже не знающие о нем нуждаются в его молитвах.
На улице смеркалось. Крепчал мартовский морозец. И ветер леденея с каждым часом свирепо и грозно набрасывался на обывателей Северной Столицы, стараясь вырвать из рук газету или расстегнуть плащ. А Финский залив, почувствовав скорую весну, уже пытался освободиться ото льда и яростно хлестал своими могучими волнами по белому панцирю уходящей зимы; впрочем, не у самого берега, а где-то вдали.
Закончив молитву, Василий перекрестил четыре стороны и сел на свежесколоченный деревянный топчан. Взору предстала не хитрая обстановка подвала: стол, табурет, рукомойник с ведром. Жить теперь здесь. Как благословили…
Санкт-Петербург.
Осенью девяносто второго Коршков с женой отправился в Санкт-Петербург. Борис Петрович отбыл по делам, а Сара не пожелала расставаться с мужем. Сняли в гостинице люкс с картиной (Аля мазня), и, отдохнув от дороги, зажили обычной «походной» жизнью: днем - работа, вечером - ресторан, ночью - вид из окна.
Северная столица встретила гостей благосклонно. Ветер хотя и бил пощечины, но все же не плевал в лицо дождем. А небо хотя и хмурилось, но иногда даже улыбалась солнышком.
Конечно, для москвичей и сам город тесноват и Невский короток, и в то же время масштабы Питера – впечатляют. Парадокс. Соборы, дворцы, площади так огромны, как может быть только там, в Санкт-Петербурге.
Каждый день к подъезду гостиницы подавали черный «Мерседес» с джипом сопровождения, и увозили Коршкова по разным высоким, так сказать, инстанциям. Каждый день встречи заканчивались банкетами, переходящими в обычные попойки,с выдающимися политиками, бравыми генералами, великими артистами, незаурядными деятелями науки и искусства и простым начальством. Каждое утро ныла печень и трещала голова, вынуждая глотать иностранные и непременно очень хорошие средства для реабилитации любителей выпить. Каждый день Сара пилила мужа как исправная двуручная пила, взвизгивая от грубых оправданий супруга. Каждый день Коршков принимал холодный душ, чтобы прогнать сон и все же засыпал, даже стоя под струей. Наконец, каждый день он мечтал уехать куда-нибудь за город да хоть на рыбалку, чтобы побыть в одиночестве. И вдруг неожиданно для самой себя, душа мятущаяся в круговерти событий и путнице дней, потянулась к храму. Коршков вспомнил о Церкви, проезжая мимо Никольского Собора. Вспомнил еще и потому, что сидел на днях в Мариинском и то ли от скуки, то ли от усталости задремал. Ему привиделся деде, застенчиво так улыбаясь и говоря:
- Ну вот напоил с твоей помощью.
А в руках кружка с водой.
Коршков даже встрепенулся от удивления, так что все в ложе переглянулись.
Когда-то нас учили, что верхи не могут, а низы не хотят жить по старому или что-то в этом роде. Интересно, что часто люди из низов просто не понимают, почему верхи поступают именно так… плохо относительно своего же общества и государство. Они, видимо, забывают, что сытому голодного не понять, и, как выясняется, голодному сытого – тоже. «Но позвольте, - скажут некоторые. – Раньше верхи поступали хорошо… по отношению к стране и народу. Да, но раньше на верхи влияло христианство. Христианство – основополагающая во всем. Сегодня же во власти люди далекие от высоких идеалов. Но есть утешение и нам: ведь все зависит не от верхов, и не от всемогущих банкиров, и не от мирового правительства. Все зависит от Бога Вседержителя содержащего в Своей длани все, что случилось, случается и должно случиться. А зло действует лишь с Его попущения. Впрочем, это давно сказано святыми отцами. Что же касается верхов, то не надо забывать, что в жизни всякого высокопоставленного человека бывают определенные встречи, события, и, если хотите, скорби. Он ложится спать и видит сны. Он делает выводы в прямой или, что очень важно, обратной перспективе. А эти выводы бывают самые неожиданные.
Пасмурным осенним днем, когда деревья уже почти облетели, а дома кажутся особенно хмурыми; когда в некоторых окнах днем включается свет, напоминая о сладком тепле, когда тихие сухие снежинки медленно слетают с небес и быстро умирают в лужах, Борис Петрович Коршков решительно отправился в Лавру. Жена наотрез отказалась и осталась в гостинице опять обиженная на весь свет. Ох, уж эти обиженные женщины странные до удивления создания. Ох, уж эти исподлобные взгляды.
По дороге к монастырю сидели нищие. Прямо напротив входа в собор стоял каменный часовой по привычке охраняя могилы. Его фамилия напоминала Сару, а выражение строгого лица – ее двоюродного дядю Бориса Ароновича. Бывают же в жизни такие сходства!
Коршков зашел в храм. Его сопровождали двое. Остальные охранники остались на улице.
В полусумраке в центре огромного собора стояла архиерейская кафедра, справа в пределе шла служба, диакон возглашал ектинью. Было торжественно и удивительно просто. Казалось, что все вошедшие сразу попадали в другой мир, в котором присутствует только что-то особенное важное, а все остальное умирает или просто остается за дверью храма. Сухо пощелкивая, плясали язычки свечей. Не смотря на службу,в храме была точнее сказать ощущалась некая необычная тишина; и все попавшие в ее объятия звуки либо растворялись, либо изгонялись вон.
Борис Петрович купил свечей и хотел написать записку, но дел не клеелось. Сару написать не разрешили. Какие родственники были крещенные, а какие – нет, он толком не знал. Наверняка знал только про деда. Вдруг его внимание привлек сухонький старичок в рабочей одежде, стоящий поодаль от молящихся с сосредоточенным выражением лица. «Где-то я его видел», - подумал Кршков. – Где-то, где-то я его видел». Медленно вспоминалась Москва, Ваганьковское, могила деда… наконец, озарило – нищий в лохмотьях. Очему-то обожгло. Он. Присмотрелся. Он. Невидимая судорога колыхнула душу, и на щеках заалел румянец. Изо всех сил спокойно подошел Борис Петрович к старику.
- Здорово, брат! Ну что помянул ты нас? – глупо спросил Коршков, точно не зная, вспомнит ли его нищий.
Старик вышел из оцепенения и кротко ответил:
- Да.
Новая жизнь.
Итак, Сергей Васильевич Беляев жил в Подольске. Снимал комнату в двухкомнатной нехитрой квартире четырехэтажного кирпичного дома. Другую комнату занимала хозяйка – ничем не привлекательная молодая женщина с покладистым и в то же время твердым характером. Звали ее Галина Петровна Корытникова. Она работала в одном из православных приходов города кухаркой, была богомольна и совершенно не походила на окружающих людей. Этим, впрочем, она была привлекательна.
Незаметно и скоро Беляев и Галина, что называется, сошлись. Между ними сложились такие доверительные и добрые отношения, что они уже превосходили дружбу и претендовали на что-то большее. Казалось, что они знакомы с детства и понимают друг друга с полуслова. А самое интересное, что все между ними было в простоте, но далеко не панибратски.
Постепенно Беляев даже стал ходить в храм на воскресную Литургию, слушать проповеди, читать церковную литургию, постигать смысл жизни. Это было его золотое время. Время утешения, становления, возрастания, накопления сил и мудрости. Единственное, что угнетало Беляева в это золотое время его жизни, это застарелые хронические болезни, нажитые им за время скитаний по белу свету.
- могло быть и хуже, - отшучивался он в ответ на сострадательные мины Галины. А она, в совю очередь, старалась налить ему чай по горячей, одеть на работу по теплей, и если возможно, подыскать врачей по лучше. Однако лечение продвигалось с трудом, слишком запущенные болячки. И Сергей решил бегать по утрам.
- Во-первых, при беге работают все группы мышц, - успокаивал себя Сергей Петрович. – Во-вторых, легкие вентилируются в четыре раза больше, чем при обычной ходьбе, в-третьих, если только человек не бегает вдоль дороги, внутренние органы хорошо насыщаются кислородом, в-четвертых, улучшается кровообращение даже тех мест организма, которые в обычном состоянии не получают достаточного притока крови, например, ноги… и они перестают мерзнуть. Далее, бег снимает стресс и так далее, и так далее, и так далее. Это только то, что лежит на поверхности.
«Чем бы дитя не тешилось…», - думала Галина, а вслух замечала:
- Блаженны верующие.
Она не препятствовала квартиранту бегать, хотя и сетовала иногда, что уж очень рано встает.
Где-то в конце марта Беляев сделал Галине предложение.
Корытникова стояла у плиты, когда Сергей Васильевич, как провинившийся школьник выпалил все сразу и покраснел до ушей. Его краснота передалась и ей. Она бы зажмурилась от счастья или бросилась бы на шею, но Галина не подала и виду. А после минутной паузы сказала:
- Мне надо подумать.
О, женщины, загадки. Кто может вас понять.
На следующий же день Галина побежала к духовнику.
- Да он же вроде недавно у тебя живет?! – удивился батюшка. Потом помолчал и добавил: Вот пост скоро Великий. Попостись, помолись, там видно будет. Смотри никаких излишеств раньше времени, чтоб не было. И дверь на ночь закрывай на замок. Поняла? Ну, с Богом.
Как-то незаметно повелось и общее хозяйство. Сергей давал деньги на квартиру и продукты, а Галя его кормила. Словом, жили душа в душу, только мужем и женой не были. Но все к тому шло.
Двоюродный брат.
Нашла коса на камень.
…истребитель занес меч:
- Извини, герой, но тебе не осталось места на этом празднике жизни.
- Если ты называешь это…праздником, то я поистине счастлив, что не вкушу его угощений.
Растление, как раковая опухоль разъедает все: нравственные устои народа и само государство, изменяет психологию врачей и педагогов, чего уж говорить о политиках и экономистах, словом, влияет на всех, кто определяет развитие страны. Поэтому-то страшно посмотреть на то, что происходит сегодня в политике, экономике, армии и т. д. Растление калечит души людей, делая из них нравственных уродов, духовных инвалидов и просто мерзавцев, которые в свою очередь становятся несчастнейшими и ничтожнейшими существами (хотя никогда не сознаются в этом), рабами страстей, обстоятельств и положения. Сколько раз в истории человечества люди были наказаны за свое растление самым жестоким образом еще с незапамятных времен Содома?! Но многие ли вразумились?!
Однако, нет… Не всесилен грех соблазняющий. Волею Божиею есть ему предел, есть от него защита.
Одной из подопытных кроликов, на которых сейчас экспериментируют либеральные СМИ, вкусившей всех прелестей нового витка бессовестности и вседозволенности была красавица Алла по фамилии Гигирева. Ее бросало по жизни, как щепку в ручье, начисто, точнее сказать, нагрязно вымывая из головы какие-либо здравые мысли мутным потоком постсоветской «свободы». Бывает, что щепке надоедает плыть по течению, хочется пристать к берегу и зацепиться. Хотелось этого и Алле.
О, склизские берега с нефтяными разводами, как хорошо отражаете вы действительное влияние человека одинаково бесцеремонно и своевластно вторгающегося как в природу, так и в души себе подобных. Задыхающаяся природа и загибающиеся люди – итог цивилизации конца второго тысячелетия. Что же нас ждет в третьем?!...
И все же бывает выбрасывает человека (словно щепку) на чистую воду или прибивает к плодородному берегу. Хотя сам он часто поначалу не понимает этого.
Как-то девятнадцатилетняя Аллочка сидела у своего дружка Антона с подружкой Надей. Они пилди пиво и говорили «за жизнь». На улице свирепствовал декабрь. По мозгам бил веселый рок-н-ролл, а у потолка висело марево табачного дыма.
- Аллют, а что круче: пить пиво на морозе или чай в пустыне? – спрашивал Антон.
- Чай в пустыне, вмешалась Надька, кутаясь в шерстяной клетчатый плед.
- Неа.
- А что?
- Пить водку в подъезде, - посрамил девчонок Антон.
- Мудро, устало уронили в ответ.
За окном глухо прогрохотал грузовик, шипели угрюмо несущиеся легковушки.
Раздался звонок в дверь и мать Антона, грузная болезненная женщина, шаркая на всю квартиру ленивками, заторопилась открывать.
Щелкнул замок. Мягко скрипнула дверь и раздался молодой басок:
- Здрасте…
- Здравствуй, Сереж, заходи.
Девчонки насторожились.
- Кто это, - спросила Антона Надька.
- Да…, - махнул рукой хозяин. – Это Серега. С матерью вместе работают.
_ Че, в храме?
- Да.
- А че, там молодые есть?
-Да.
-Прикинь, да?! – удивилась Надя. - Конкретно…
- Давай на него посмотрим, - подхватила Гигирева.
- Да чего на него смотреть, - сопротивлялся Антон. – Человек, как человек.
- Ну позови, давай посмотрим, интересно же.
Ты чего, Алл?! – Никак не сдавался Антон.
Тогда Надежда, бывшая не из робкого десятка, выглянула в коридор и проговорила:
- Вы Сергей, да?!
Гость и мама Антона остановились в удивлении.
- А можно с вами поговорить?
- Со мной, - пожал плечами Сережа. – Можно.
- Мамуль, ты хоть пригласи гостя, дай тапочки что ли, - раздался запоздалый голос сына.
Сергей был человеком весьма трезвенным. Он понял, что его собираются экзаменовать. Ну что ж: так, значит так. Он – новая игрушка, забавная на первых порах, оригинальная, своего рода экзотическая. Сергея усадили на диван и уставились, как на сказочника. Наконец раздался первый вопрос:
- А ты в Церкви работаешь?
- Да.
- А что делаешь?
- Всего по немножку…
- Ты поп?
- Нет. Я молодой еще.
- Вам пиво можно?
- Можно, ноне всегда.
- Как понять «не всегда»?
- Постом, например, не всегда можно.
-А сейчас пост?
- Да.
- Какой?
- Рождественский.
- А сегодня пиво можно?
- Сегодня можно.
Сергею налили пива и стали наблюдать, как он его попивает.
Понимание того, что сейчас ничего особенного не происходит – это одно. А владение собой – это совсем другое. У Сергея тряслись руки, и он имел предательскую особенность краснеть, когда волнуется. Хорошо, что у них глаза залиты, да и полусумрак, а то ведь краснел как девица, в натуральном смысле этого слова.
Антошина мама молилась на кухне, как бы чего не случилось. И сторожила каждый шорох у комнаты сына.
Первый шок прошел. Аллочке понравился симпатичный Сережа, и она решила поиграть с ним, воображая себя кошкой, а его, естественно мышкой. Подсев по ближе, точнее совсем рядом с ним, он томно произнесла:
- Расскажи нам о себе.
- Вам скучно будет, - попробовал отпарировать гость.
- Напротив, нам очень, очень интересно, - шепнула Алла, сопроводив слова лукавым взглядом. И, действительно, у нее проявился животрепещущий интерес к этому скромному мальчику, совершенно не похожему на всех ее знакомых. К тому же чувствовалась в нем некая внутренняя стать, а это всегда привлекает. Да, у него дрожат руки, да, он может быть краснеет, но этот «святоша» не размазня, какими обычно бывают маменькины сынки. В нем что-то есть…
К тому времени Сергею порядком надоело положение мышки среди даже не одной, а сразу трех кошек. А может и пиво сделало свое дело.
_ Что ж, - промолвил он, - думаю вам интереснее сего знать – почему молодой парень ходит в храм, и что ему там делать.
Он выдержал паузу, пока они закурили, и продолжал:
- А мне тоже интересно знать: почему другие люди храм избегают. Я понимаю, они стараются жить в свое удовольствие, но, как правило, всегда остаются несчастными.
Все удивленно переглянулись.
- Вот по ящику говорят, - продолжал гость, - покупай орбит без сахара, смотри НТВ, имей доллары, пей пиво, кури Kent, слушай попсу или рок, меняй девчонок, и ты будешь счастлив. У тебя не будет проблем. Ты будешь счастлив. Понятно, я утрирую, но все же все сводится к подобному потребительству.
Собеседницы согласились.
- И кто счастлив, - вопрошал гость. – Назовите хоть одного счастливца. Эти резиновые улыбки с экрана…не верю. Все ложь и фальш. Что на самом деле происходит с людьми?! Кто-то забывает обо всем и начинает усиленно добывать «зеленые», и раньше, чем позволит себе что-нибудь желанное, попадет в зависимость от людей, живущих по волчьим законам. Допустим, он становится крутым. Но, что крутые не болеют, не страдают?! У них, что всегда благополучие и солнечная погода?! Да их отстреливают, сажают, разоряют, шантажирую и делают все прочее, что в таких случаях полагается.
Далее рекламируют спиртное… Но кто пьет, тот спивается. В семье, на работе, в обществе – неприятности, болезни, положение никому не нужного изгоя. Разве счастлив такой человек?
- Не все же спиваются…- заметила Наденька.
- Не все. Но разве мало тех, которые считали вино за утеху, и искалечили себе жизнь? Ни один из алкоголиков не собирался спиваться, когда пил первую рюмку. Каждый считал, что это другие дураки, а он-то знает цену зелью. Про наркотики и г8оворить не приходится. Про табак… Вот зачем вы курите?
- Хочется…
- Не сразу же захотелось. Сначала организм сопротивляется. Кого-то тошнит, у кого-то голова болит. Но большинство людей преодолевая себя начинают курить. А потом жалеют. Пожалеете и вы. Вам же детей рожать.
- А что тебе до наших детей, - издевательски заметила Гигирева.
- Ну, у нас сегодня лекция бесплатная, съязвил Антон, надеясь, что девчонкам игрушка надоела. «Чего он вообще приперся, так хорошо сидели…».
Сергей допил пиво и сказал:
- Ну ладно, братья и сестры, мне пора. Простите.
Мирно улыбнувшись, он споро встал и пошел в коридор одеваться.
- Не простой мальчик оказался, - протянул Антон.
- Не простой…- Гигирева мигом почувствовала, что мышь исчезает. Она итак все это время не знала, как к нему подойти, а теперь он просто уйдет и все.
- Ну ладно, пока, он меня проводит, - кинула она остальным и поспешила за Сережей.
- Оставьте малолетних в покое, декламировал Антон, подняв сальный палец к верху, и ерзая на стуле от выпитого, как вам не стыдно Алла, ай-яй-яй!
Антошина мама, словно виноватая, уже вертелась возле Сергея, суетилась, кряхтела, что-то поправляла и передавала поклон всем прихожанам. За Сергеем на лестничную клетку выскочила Алла.
Когда они зашли в лифт, Алла без всякой застенчивости сказала:
- Что-то холодно, ты не хочешь меня обнять?!
- Нет, - коротко ответил Сергей и подумал: «Вот искушение приключилось».
- Грубиян, - протянула девица и попробовала прижаться к нему сама. Сергей взял ее за руки и внятно произнес:
- Я не хочу с вами обниматься.
До первого они ехали молча, а выйдя из подъезда разошлись в разные стороны.
«Вот…, думала Гигирева, - вот…, из-за меня такие орлы спорят, а этот отталкивает. Я что ему шавка?!» Она нервно теребила пуговицу дорогой изящной шубки.
Алла была избалована мужским вниманием и этот удар по самолюбию был ощутим. Сначала ей захотелось отмстить. Она даже увлеклась представлением, как скажет Скифу или Зоргу и они сделают из этого паиньки отбивную. Но потом успокоилась, подумав, что это можно сделать всегда. Мальчик-то интересненький, свеженький. Может лучше с ним подружиться. Это желание побороло обиду.
А вечером за ней заехал, тот самый Скиф и увез до утра в ресторан.
Объяснение.
…Это нелепое – первым на светофор. Это мальчишеское – рвануть на красный. Эти слегка прикрытые танцовщицы, лоснящиеся мужчины и вульгарные дамы… Они что действительно счастливы? А Скиф?! У него жена дома с ребенком, а он Аллу по ресторанам таскает. Он счастлив?
- Витя, ты счастлив? – спросила пьяная Алла.
Он даже не понял вопроса.
- А-а, - махнула она рукой. По большому счету ей было все равно.
* * *
Через несколько дней Алла все же сумела выпросить номерок телефона Сергея у мамы Антона. Она говорила, что ей необходимо извиниться за свое поведение. Под этим предлогом она и позвонила Сергею домой.
- Вас слушают, - раздался в рубке знакомый басок.
- Сергей?
- Да.
- Это Алла. Здравствуй. Я прошу прощение за свое поведение в лифте. После пива была немного не в себе. Прости, ладно?
- Ладно.
- А это ничего, что я позвонила?
- Да ничего.
Алла не знала, как завязать разговор, а очень хотелось снять это глупое напряжение.
- Я просто думала, что как-то нехорошо получилось.
- Забыто. Не переживай.
От сердца как будто отлегло.
- Хотела спросить, - продолжала Гигирева. – У вас в Церкви… Как туда люди приходят?
- Ну как?! Осознают, что живут не должно и приходят. Или скорбями или если есть состояние пустоты – человек ищет полноты что ли и приходит. По разному, как Господь приведет.
- Я вот что думаю: те люди которые в Церкви, они что с женщинами не могут… Ну в общем…
- Я понял, оборвал Сергей, а сам подумал: «Все у них об одном мысли». – Вольные отношения никакого рода не позволяются, только законный брак.
А, значит можно, например, замуж выходить?! – обрадовалась Алла.
- Можно.
- А вот если поженились, например, а потом разлюбили друг друга, тогда как?
Разводиться нельзя.
- А что же мучиться всю жизнь?!
Ну, перед тем, как жениться люди обычно думают, советуются, благословения испрашивают. Тем более, христианский брак. Это нечто таинственное, в него так просто не вступают.
- А вот я, например, могу вступить в брак с церковным человеком?
Вряд ли.
- Почему, - раздосадовалась Алла. И снова резануло ее по больному, заныло оскорбленное самолюбие. Конечно, может она и слишком самонадеянна. Но что же так отвечать-то однозначно. «Вряд ли»… Неужели непонятно, что она за ним ухаживает, хотя это должен делать он. Что она уродина что ли?!
- Ну как сказать, - между тем отвечал Сергей. – Ты только не обижайся. Я просто объясню как есть без всякой с моей стороны издевки. Хорошо?
- Договорились.
- Человек верующий – человек ответственный. Конечно, всякое бывает, но не о том сейчас речь. Так вот, прежде чем что-то сделать, он должен взвесить, подумать, убедиться в том, что его поступок будет угоден Богу и принесет ли пользу ему самому. Если он сам чего-то не видит, то духовник ему подскажет, как поступать.
- А кто такой духовник?
- Это мудрый священник, пастырь, который руководит человека в духовной жизни, дает полезные советы, указывает на опасности, печется как отец о ребенке.
- Понятно.
- Вот, например, человек верующий смотрит на тебя и думает какая будет жена: во-первых, если ты так легко идешь на сближение с первым встречным, то разве есть гарантия, что подобное не будет повторятся после венчания…А это уже семейная трагедия. Мука. Если любишь выпить сейчас, то будешь пить и потом. А это отразиться на детях. То же самое с курением. И это только то, что лежит на поверхности. То есть ясно, что у человека неверующего нет духовной близости с верующим человеком, который старается соблюдать себя в чистоте, а значит, нет надежности.
- Как все серьезно и что такое клеймо мне на всю жизнь?
- Нет, конечно. Если есть покаяние, то есть изменение жизни, меняется и положение дел. Так многие грешники святыми становились. Ты только не обижайся, - спохватился Сергей, - ты спросила, я ответил.
- Вполне исчерпывающий ответ. Ты меня, конечно, «нагрузил, надо подумать. Я может быть, когда-нибудь еще позвоню. Можно?
- Можно.
Они попрощались.
Кстати сказать, Сергей был двоюродным братом Галины Петровны Корытниковой. Их матери приходились друг другу родными сестрами. Весной его призвали в армию и он попал на первую чеченскую войну.
Продолжение следует.