(рассказ)
«…я люблю тебя, жизнь» и такое горькое «… любовь здесь больше не живёт». О чём я? О любви, друг-читатель, той, о которой поём и которой живём в душе, в семье, в роду…
А если её нет? С вопросом – к Лампадовне, своей приятельнице, повидавшей на веку своём… Знаю – любившей.
– Почему – нет? Такого быть не может. Встаю и ложусь с любовью, хотя давно
одинока: люблю давно ушедших сына и мужа, людей, – начала размышляюще
Лампадовна.
– А если, говоря нынешним языком, любовь «выписалась» из дома, не живёт в
нём больше …
- Когда жила в селе, имела несчастье узнать о целом семействе без любви.
Тотальное БЕЗЛЮБИЕ обуяло дом с приходом невестки. Она, как грешник,
выскочивший из ада, разом обдала лютой ненавистью вся и всех.
Дом-пятистенник, скатанный из могучего сибирского кедрача ещё в
конце 19 века, стоял на бугре, в центре большой деревни, улицы которой
были кольцеобразными, вокруг этого бугра с пятистенником. Так что всё,
что в нём происходило, было на виду и на слуху всей деревни. Построил его
сельский лекарь Максимыч, добрые слова о котором слышны и поныне, хотя
минуло более семидесяти лет после его ухода. Супруга его, учительница
Анна Ильинична, и до сих пор помнится стариками как женщина культурная и
очень добрая. У них был единственный сын Матвей. В доме царил мир да лад.
Деревенские по негласному единодушию называли его ЛАДНЫЙ ДОМ.
Отслужив срочную в Красной Армии, Матвей вернулся домой. Шёл 1937
год, время, когда все смотрели друг на друга с подозрением, боясь какой-
то неизбежности/ И вскоре неизбежность обрела страшное имя – АРЕСТ.
Широкоплечему рослому Матвею родители присмотрели невесту, тихую
да статную Настю Доброву, дочку избача, уважаемого в деревне. Но сыну
запала в душу Ксенья, из деревни Староверческой. Сын настаивал на своём –
родители благословили. Мать при этом произнесла: «Чует моё материнское
сердце, что не к добру твой выбор…» Свадьбу назначили на Петров день,
двенадцатое июля.
На свадьбу пожаловали не все приглашённые. Максимыч недоумевал,
отчего же, пока в суматохе, встречая гостей, не услышал шёпот: «Беда
пришла в этот дом, не будет больше в нём ладу. Из той деревни только
злость да ненависть. Там все девки халды…»
Торжество повёл сам Максимыч, не выказывая при этом ни радости, ни
печали. Анна Ильинична, удручённая, будто чем-то униженная, вяло
улыбалась гостям. Видно было, что она, глядя на сына, еле сдерживала
слёзы.
Накрытые белоснежными скатертями столы, Красивые блюда, цветы в
изящных маленьких вазочках, небольшие рисованного стекла кувшинчики с
домашним ягодным вином – всё говорило об интеллигентности семьи жениха.
Гости расселись. Главное свадебное слово начал отец жениха, но не
успел сказать и нескольких слов, как был прерван отцом невесты: «Лучше бы
на стол-то поставили чашу с квасной похлёбкой, из которой все и хлебают,
да самовар… У старообрядцев так положено. А тут – затравка, не еда.
Небось, ухлопали деньжищ-то…»
Все замерли, опустив головы, явно стыдясь услышанного. Максимыч
тоже на мгновение замолк. Но, культурно пропустив слова свата меж ушей,
всё-таки довёл речь до конца, подчеркнув особо слова СОВЕТ да ЛЮБОВЬ.
Тут раздалось русское : «Горько!!!» Шум, звон чарок.
посуды. Начала своё ласковое материнское слово молодым Анна Ильинична…
Но вдруг распахнулась дверь – перед народом предстали двое, в
длинных серых шинелях, с кобурой на боку. Резко завернув руки доктора
назад, произнесли своё единственное «арестован». Вывели во двор, толкнули
в тарантас – увезли.
Анну Ильиничну приводили в чувство нашатырём и мудрым женским
словом: «Ошиблись, вернётся. Как же мы тут без нашего доктора Максимыча…
Во всей округе и не сыскать порядочнее …» Женщины молча утирали слёзы,
мужчины прятали взор, словно были уверены, что дверь снова откроется и…
Народ стал расходиться с несостоявшейся свадьбы тихо, словно с
похорон. Родители невесты по-хозяйски обошли дом, будто свой. Затем отец
обратился к своей дочери: « Дочь, теперь в этом доме ты хозяйка,
заправляй, как у нас заведено». Уехали.
Мысли Матвея были только об аресте отца, но не о женитьбе: он,
кажется, ничего не видел, не слышал. Мать тихо плакала у окна, сквозь
слёзы разглядывая тракт, отнявший у неё мужа.
Наутро Анна Ильинична не поднялась: отказали ноги. Сын истопил
печь, заварил смесь разных трав для бесчувственных ног матери, сладил
медовое натирание – начал её тут же лечить.
Невестка вышла из горницы, когда солнце клонилось к обеду. Увидев,
как Матвей хлопочет возле матери, нервно произнесла: «Муж - муженёк,
хватит возле неё толочься понапрасну. Чего-то приготовил есть - пить?
Показывай».
За косы бы тут её да – за порог. Матвей же покорно направился к
русской печке, кухарить. Да так и пошло-поехало: она отдаёт приказы – он
исполняет. Но однажды его взорвало: « Вот печка, вот тебе ухват, помело –
пеки, вари. Иначе – вон к своим староверам!»
Мать молча наблюдала за происходяшим в доме, ещё недавно таком
ладном да чистом. Теперь – запущенном, словно в нём не было женских рук.
«Ноги б мне – выскребла, вымыла бы…» – думала она, надеясь всё-таки
подняться. И правда, заботливый сын, вспоминая приёмы лечения отца,
потихоньку ставил мать на ноги.
Через два месяца она начала ходить. А ещё через месяц вернулась к
детям, в школу, где её любят и ждут.
Октябрьским тёмным вечером возвращалась она из школы. У дома её
ждал парторг, шёпотом произнёс: «Мужайся, Ильинична. Вчера Максимыча
расстреляли. Молчи – не подведи меня». Земля качнулась у неё под ногами.
Сделала шаг в дом... Успела только сыну прохрипеть: «…расстреляли».
Сердце остановилось. Не сдерживая глухих рыданий, сын бережно положил на
лавку остывающее тело матери. Сел рядом и, почувствуя иглу в сердце, с
горечью осознал себя сиротой в этом жестоком мире – то было предчувствие
будущих бед.
Провожали в последний путь любимую учительницу только самые
отчаянные. Шли за гробом молча, ни слова не проронив и у могилы. Но слёз
не прятали…
Теперь Матвей в своём доме чувствовал себя неприкаянным: из-под
родной крыши навсегда ушла родительская любовь, а та, что должна
была осветить дом с началом его личной семейной жизни, не пришла. Не
пожаловала и тогда, когда один за другим пошли дети, трое: Лиза, Вася и
Зина.
В минуты досуга Матвей баловал детей нехитрыми играми: то
затевал им прятки, то, став на четвереньки, катал их по избе «на
ослике», то читал им сказки, как когда-то ему читали в далёком детстве.
Ксенья, завидя такую картину, едко бросала мужу: « Не мужик –
слизняк, дурак». Хватала малышей за уши и под самые изощрённые маты
тащила под иконы «замаливать грехи». Дети, плача и косясь на мать,
неумело крестились. Младшей «грешнице» было полтора года, старшей –
четыре. Мать к ним обращалась не иначе как только по кличкам:
«тетрадка» (Лиза походила на бабушку-учительницу), «колдун» ( Вася был
вылитый дед-доктор), «коза» (Зина – имя «козье», считала мать).
Беда июня 41 года Матвея не напрягла: был готов стоять за свою
землю, за дом…
« Мой дом, ДОМ БЕЗЛЮБИЯ, разве что невидимая ниточка к детям
сердце радует и тревожит. Какими они вырастут у матери-халды…» –
сокрушался в мыслях Матвей, так и не сомкнув глаз за краткую июньскую
ночь. Поднялся чуть свет, погладил по головкам спящих детей и, не
простившись с Ксеньей, спешно зашагал в райвоенкомат. Шёл, вспоминая
слова матери «…не к добру твой выбор». Второй день гремела война.
Через неделю Матвей, в недавней мирной Армии танкист-отличник, вёл
свой танк в первый бой-крещение…
– И как? – прервала я откровение Матвея при случайной нашей встрече на
вокзале.
– Нормально: раскурочил – сжёг пять вражеских машин. Сколько их,нелюдей,
подавил – неведомо. И так пошло-поехало – война. Доставалось и мне:
ранения, госпиталь, снова – в бой. Только вот в последний раз не
пощадило, – еле вымолвил собеседник последние слова.
Накануне ДНЯ ПОБЕДЫ Матвей, ковыляя костылями по просёлочной
дороге, возвращался домой. Думал: «Детишки подросли, жена, дай Бог,
остепенилась. Буду жить ради детей…» Но Ксенья, завидев на пороге
инвалида, бросила: «Ходят тут всякие!» и захлопнула дверь… Умолял,
просил – не впустила.
Передо мной сидел настоящий РУССКИЙ ВОИН – грудь в орденах. Да вот
беда: на костылях (без правой руки и левой ноги). Бездомный инвалид
побирался на вокзале, что было обычным явлением после войны, и долго…
Убили Матвея не в бою, а на вокзале: не понравился кому-то, более
удачливому, здоровому…
В это же лето сорок пятого года, глухой ночью, над деревней
разыгралась небывалая для здешних мест гроза: ветер вырывал с корнями
деревья и нёс прочь, с убийственным треском метались над землёй молнии,
и, устрашая ослепительным светом, покрывали всю округу…
Одна из них с грохотом и треском ударила в дом Ксеньи – пламя
мгновенно охватило весь дом. На спящих рухнула пылающая крыша …
Это случилось двенадцатого июля, в день свадьбы Матвея и Ксеньи.
Дом БЕЗЛЮБИЯ приказал долго жить", – как жуткий итог прозвучали последние слова рассказчицы.
Да-а-а. Природа сурова к людской ненависти…
19.10.2014 г.