Проснулся ночью. Луна огромным нахальным глазом светила в окно. Занавеску давно испортил кот Гарпун. Мама сняла её, а новую не повесила. Вздохнув, я повернулся на другой бок и попытался снова заснуть. Не получилось. Луна освещала комнату так, будто был день. У компьютера было какое-то неожиданно мёртвое тело. И так же неожиданно мне не захотелось его включать. Я подошёл к окну и посмотрел во двор. Во дворе, освещённом всё той же наглой и желтой луной, стояла мама. Мама опять разговаривала с кем-то невидимым. Взмахивала рукой и тыкала своим пальцем в пространство впереди себя, что-то горячо доказывая. Мне стало неприятно, и я ушёл на кухню. На кухне было чисто. Гарпун грыз цветок , стоявший в расписном горшке на подоконнике. Никогда не мог запомнить название этого цветка. Открыв холодильник, я долго думал, что бы мне съесть. Мой лучший друг с раннего детства - Паша Горский - сказал вчера, что у меня недостаточная мышечная масса для четырнадцати лет. Вместе мы пришли к выводу, что я неправильно питаюсь и, что в моём рационе слишком много растительной пищи. А растущему организму необходим чистый белок. По этому поводу Паша обещал поговорить с моей мамой. Однажды они уже разговаривали. Мама не отпускала меня ночевать к Горским. Паша пришёл поговорить. Они беседовали на кухне. В какой-то момент мама рассмеялась. Так, как никогда не смеялась со мной. Мне стало обидно, но потом всё прошло. Паша своего добился - мы уже шли к его дому. Папа Паши, дядя Андрей, был геологом и чудовищем. Чудовищем в шутку его называла мама Паши, Раиса Альбертовна. Я очень любил бывать у них дома. Когда-то мама дружила с Горскими, но это было в прошлом. Почему - ни я, ни Паша не знали. Больше всего у Горских мне нравилась кухня. С большим круглым столом, накрытом скатертью и всякой вкуснятиной. Раиса Альбертовна всегда что-то готовила. Я млел за столом, уплетая за обе щёки печёночный тортик и кабачковые оладьи. Раиса Альбертовна почти всегда говорила по телефону.
Например так:
«Ну, что ты, Анечка, откуда у тебя такие мысли? Мы давно уже с Андреем не пьём… Да-да. Совершенно верно. И я бы так поступила, если бы не была замужем…хахахахахахаха!!!!»
Или, уходя в комнату и думая, что её никто не слышит:
«по-моему получше… он как-раз у нас… бедный ребёнок… худенький такой , бледненький… не понимаю, как она его кормит, а сама как на дрожжах… ага…. Не говори… ну, конечно, какой в этом смысл? »
Или так: « Немедленно прекрати истерику, мама! Успокойся…Дыши ровно. Таааак…а теперь по порядку и побыстрее, мне ребят нужно кормить.»
Ребятами она называла всех нас - мужчину и мальчиков в квартире.
Потом она возвращалась. Красивая, стройная и улыбчивая. Кормила нас, ребят, пирожками. Эти пирожки были такими вкусными, что забывалось всё. Становилось хорошо и хотелось спать. Иногда я засыпал прямо там, на кухонном диванчике. Раиса Альбертовна всегда жалела меня. Сама не будила и другим не давала. Я засыпал и видел во сне Пашу, который говорил: «мне повезло – у меня настоящая «пирожковая» мама!» Рома видел плывущее в улыбке лицо Раисы Альбертовны – она была «идеальным образцом жены и мамы» -как бы сказал дядя Андрей ….
Дома, в холодильнике, всё было по прежнему. По сути есть было нечего. С нижней полки зеленел салат, краснели помидоры и перцы. Четверть кочана капусты сиротливо лежала на следующей полке. Кусок сыра, от которого я уже устал. Творог, который ненавидел. Яйца, которые было лень готовить. Кефир. Ряженка. Кусочек сливочного масла. Банка с ужасной морской капустой. Я закрыл холодильник и полез в шкафчик, куда мама прятала печенье и конфеты. Там я ничего не нашёл кроме отрубного хлеба. Это было странно. Там всегда было что-нибудь «для гостей». Правда, у меня были подозрения, что мама всё съедает сама. На столе красовались три вазы. Первая - с размоченными узбекскими сухофруктами. Вторая –со смесью орехов. Третья – с яблоками и грушами. Я посмотрел на вторую вазу и приступил к трапезе. Выбирал только бразильские орехи. Их я любил. Гарпун продолжал грызть цветок и смотрел на меня удивлёнными глазами, будто говоря: «Как ты можешь есть эту дрянь?» Я любил Гарпуна, но мне не всегда нравилось его поведение. Гарпун был чистюлей, ходил в туалет в унитаз, спускал за собой, никогда не залезал на кухонный стол, не мяукал и не орал – это делало ему честь. Вместе с тем он вёл себя так, как если бы был человеком… и моим родным братом. То есть вторым сыном мамы…и лучшим. Это убивало меня. Вот например: мама написала всего один мой портрет … и целых десять картин с Гарпуном. Она назвала их «серия настроений Гарпуна». Целых десять картин! А почему не десять настроений Ромы?!? Вдруг, мне стало дико смешно. Я начал смеяться и никак не мог остановиться, внезапно поняв, что не вынес бы десять своих портретов. К тому же мой портрет пусть и был один, но он был очень большим. А десять настроений Гарпуна были маленькие. Мне стало хорошо, и я съел пару яблок и одну грушу.
Гарпун спрыгнул с подоконника и помчался в коридор. Вошла мама. Она сняла свои туфельки-лодочки и поставила их, как обычно, на специальную полочку. Зашла в ванную комнату и отвернула кран. Заструилась вода. Мне послышалось, что мама всхлипывает. Всё могло быть. Мама у меня была, если совсем просто выразиться, странная. Не как у всех. Мне бывало от этого тяжело. Я знал, что надо мной смеётся весь класс. Однажды мама пришла на родительское собрание в пальто, на которое было нашито много разноцветных веток и листьев. И в шляпе, на которую она посадила маленькое гнездо с птицей. Мама всю свою одежду мастерила сама. В школе с тех пор , за глаза , а иногда и в глаза, меня называли «сын дамы с птицей». Я любил маму. Мне с ней было дома очень легко, но я не мог идти рядом с ней по улице. Когда я был маленький, мне нравились бабочки и птицы на её шляпах. Коты на сумках. Рыбы на платьях. Но теперь я вырос, и мне стало стыдно. И я не понимал за что мне больше стыдно. За то, что у меня такая мама, или за то, что мне за это так стыдно.
Мама вошла на кухню и села на стул. Попросила налить чайку. Пока руки наливали воду в чайник и ставили его на огонь, краем глаза я посматривал на маму. Она опять налепила на свою правую скулу большую искусственную родинку. Вообще то у неё были две свои родные родинки с двух сторон. Но мама сказала, что не любит симметрию. Поэтому она изготовила третью родинку на свой манер. Моя мама была преподавательницей в художественном училище. Я так и не понял , что конкретно она там преподавала. Иногда, и я обожал эти дни, к нам заваливались её ученики - тоже, кстати, странненькие. Такие же как она, и все вместе они начинали что-то готовить и обсуждать. Мама хохотала, плюхалась своим телом в кресло, и размахивая пухлыми белыми руками, говорила какие-то умные вещи, которые я не понимал или не хотел понимать. Но мне нравилось, что в доме, где всегда было спокойно и тихо, появлялось движение, и возникал шум. Среди маминых учеников особенно я отмечал Маргариту. Её ещё называли Марго. Она любила красные или бордовые платья, красила им в тон ногти и губы и носила сапоги на высоких каблуках. Она была не худая и не полная. В самый раз. Ещё она очень вкусно пахла и вскидывала свои большие и глубокие карие глаза на меня тогда, когда я рассматривал её. Её глаза были вкусными как пирожки Раисы Альбертовны. Хотя, пожалуй, вкусней. Марго была моей любимицей. А любимцами мамы были Лена и Виталик. Если по поводу Лены я мог ещё согласиться, то Виталик вызывал у меня страшное раздражение. Он был наглый и хохотал громче всех. Это был даже не смех, а какой-то грохот. Так бабушка, когда была ещё жива, грохотала на кухне кастрюлями, когда ругалась с мамой. У Виталика был длинный шарф, который он никогда не снимал. Он носил его, небрежно закрутив два раза вокруг шеи. Слегка вьющиеся волосы спускались к его плечам. Он постоянно поправлял чёлку, которая лезла ему в глаза. И именно этот омерзительный и женский жест нравился Марго! Я изнывал от ревности, когда Марго и Виталик выходили курить на площадку. Однажды я подслушал их разговор. Марго, сказала, что от «этого жеста» у неё кружилась на занятиях голова и, что она больше не могла терпеть.
Вскипел чайник. Мама любила ромашковый чай. Она пила его не сразу, так как он был слишком горячий. Я не мог понять, почему, мама так настойчиво молчит. Мне даже стало как-то не по себе. Гарпун залез маме на колени и победоносно на меня взглянул. Мама попросила открыть форточку. Я открыл. Свежий предутренний воздух ворвался в кухню и изменил все запахи. Вдруг, мама подняла к форточке голову. Её круглое и белоснежное лицо стало ещё белей. Одновременно на щеках появился багряный румянец. Зелёные глаза мамы наполнились оранжевым свечением. Гарпун ощетинился и спрыгнул на пол, встав дугой. Он смотрел туда же, куда смотрела мама – на форточку. Я тоже смотрел, но ничего не видел. Мама, продолжая смотреть на форточку, заплакала.
- Оставь меня! Что ты летаешь вокруг меня?!
- Мама, что с тобой?
- Ты что не понимаешь, что я туда не хочу?
- Куда, мама? С кем ты всё время разговариваешь? Мама!!!! Там никого нет!
Мама схватила чашку и бросила в форточку. Чай вылился, чашка, стукнувшись о раму, разбилась. Маленький керамический кусочек прилетел и впился мне в щеку. Гарпун убежал в мою комнату. Мама упала на пол и стала биться в припадке. Я побежал к телефону и набрал Горских. К телефону подошёл дядя Андрей. Через несколько минут он уже звонил в дверь. Не разуваясь, он пробежал на кухню. Мама хрипела, страшно надувая лицо. Вся покраснев, она отчаянно отбивалась от чего-то в воздухе.
- Рома, намочи полотенце холодной водой! Ася, милая, Аааася, успокойся! Тише, моя хорошая, тише!
Я принёс полотенце. На полу сидел дядя Андрей и плакал, обняв, затихшую маму. Я протянул полотенце. Дядя Андрей стал вытирать мамино, испачканное слюнями и соплями лицо. Пока я убирался на кухне, дядя Андрей укладывал обессиленную маму в постель в её комнате.
Наступило утро. Я сидел на кухне. Гарпун спал в моей кровати. Дядя Андрей заснул в гостиной на диване. Я думал о маме. Уже несколько лет осенью и весной она вела себя очень странно - начинала разговаривать с кем-то и спорить. Когда я был маленьким, она пряталась под кровать. Однажды она пролежала там два дня. Бабушка злилась на неё, а я залезал к ней под кровать, и мы играли в то, что прячемся от злых птиц. Я очень любил эту игру. Но это было давно. Теперь я вырос и понял, что мама сходит с ума.
Вошёл дядя Андрей и потрепал меня по голове.
- Кофе есть?
- Есть. Дядя Андрей , а мама окончательно уже сошла с ума?
- Кто тебе сказал, что мама сошла с ума?
- Она припадочная, да?
- Ром, не говори ерунду. Это был обычный нервный срыв. Твоя мама слишком много работает и делает то, что женщинам с её душевной организацией делать не стоит.
- А вы из-за этого больше не дружите? Почему мама к вам больше не ходит?
- Подрастёшь ещё немного – расскажу. Оставайся дома сегодня. Позвоню с тра в твою школу. Cкоро твою маму повезут в больницу. Ей сейчас нужно отдохнуть, понял?
- В дурдом? Ей лоботомию сделают?
Запах кофе напомнил мне один вечер, когда-то очень давно. Это было в Новый Год. Дядя Андрей зашёл почему-то поздравить маму один. Без Раисы Альбертовны. И без Паши. Мама радостно сварила дяде Андрею кофе. Они пили его из малюсеньких керамических кофейных чашечек. Бабушка, злобно фыркнув, удалилась в свою комнату, которая теперь стала гостиной. Мама и дядя Андрей ушли в мамину комнату. Мама очень любила слушать пластинки. Я знал все песни наизусть. Ещё я любил запах растворителя и красок, недописанные картины, шуршание пластинок и Окуджаву:
«один солдат на свете жил, красивый и отважный, но он игрушкой детской был, ведь был солдат бумажный, не доверяли мы ему своих секретов важных, а почему? Да потому! Что был солдат бумажный. А он судьбу свою кляня не тихой жизни жаждал, и всё просил : «огня!огня!» , забыв, что он бумажный…в огонь, ну чтож! Иди – идёшь! И он шагнул отважно … и там сгорел он ни за грош – ведь был солдат бумажный..»
«живописцы, окуните ваши кисти! В суету дворов арбатских и в зарю! Чтобы были ваши кисти словно листья…»
Я тогда с восхищением смотрел на улыбающегося дядю Андрея, который довольно быстро вышел из маминой комнаты. Обняв маму за плечи, поцеловав в щёку, он прошептал что-то ей на ухо и быстро ушёл, оставив нам подарки. Потом стали приходить гости. Много гостей. А мама, вспыхнувшая в тот вечер редкой красотой, так больше и не улыбнулась.
Дядя Андрей говорил по телефону.
- Саш, ну сделай,сам знаешь, в долгу не останусь. В отдельную палату, а? Ну всё, давай…договорились.
Потом раздался звонок в дверь. Зашла Раиса Альбертовна. Улыбнулась мне. Тихая, закрытая, натянутая как струна. Она разулась, помыла руки в ванной и прошла на кухню. Помыла турку и чашку.
- Рома, принеси синий пакет из коридора.
Я принёс. Раиса Альбертовна достала из пакета пирожки и пластмассовые контейнеры, заполненные едой. Она поставила их в холодильник.
- Это тебе на сегодня. Я буду приносить тебе еду. Если что – звони.
- Хорошо.
- Пирожки разогревай на сковородке.
Раиса Альбертовна стала чихать. У неё была аллергия на кошек. Гарпуна заперли в моей комнате, но это не помогло. Раисе Альбертовне пришлось уйти.
Потом два месяца я жил у Горских. Дядя Андрей и Раиса Альбертовна о чём-то шептались в своей комнате. Меня с Пашей записали в спортивную секцию – на карате. А ещё Раиса Альбертовна выбила для меня свободное посещение в школе(директор школы была её приятельницей) и терпеливо занималась со мной дома сама. У неё получалось. Я стал понимать то, чего раньше не понимал. А ещё я заметно поправился. О маме моей никто не говорил. Мы все как сговорились. Ко мне домой мы с Пашей ходили кормить Гарпуна. Гарпун одичал и начал мяукать. В почтовом ящике за всё это время я нашёл много квитанций и три письма от Лены Титовой – маминой любимицы. Квитанции я отдавал Раисе Альбертовне, а письма прятал в свой рюкзак. Однажды, дядя Андрей пришёл раньше времени с работы. Раисы Альбертовны не было дома – она ушла в магазин. Тренировки тоже не было, а Пашка ушёл в музыкальную школу. Дядя Андрей, вдруг, предложил съездить к маме.
В машине мы ехали молча. Дядя Андрей любил джаз. Его и слушали. В какой-то момент мне показалось, что перед лобовым стеклом машины пролетела чёрная птица. Дядя Андрей остановился и купил мамины любимые цветы.
В больнице мы надели бахилы, прошли по какому-то коридору. Потом по узкой лестнице поднимались два этажа. Вошли в уютную палату. В кровати, лицом к стене, лежала моя мама. Дядя Андрей сказал, что сейчас придёт, и, чтобы я не будил маму. Но мама проснулась сама, как только вышел дядя Андрей.
- Рома?
- Да, мамочка…(у меня защипал нос, наполнились слезами глаза, сдавило горло и стало нечем дышать )
Мама повернулась и села на кровать. Она очень сильно похудела. На её руках, которые худенькими прутиками торчали из под большой спальной рубашки, и на лице желтели и зеленели синяки. Но её лицо было ещё более белым чем обычно и как когда-то давно - красивым. На её щеках были только родные родинки, которые я любил больше всего на свете. Длинные чёрные волосы, которые она обыкновенно заплетала, были распущены и спадали вниз как тёмные леса и реки с гор на картинках. Зелёные глаза сияли. Я заплакал и бросился к маме. Мы сидели на скрипучей кровати в обнимку. Я плакал, а мама пела мне какую-то песенку, которую я раньше никогда не слышал. Потом мы ели мандарины. Пришёл дядя Андрей со знакомым врачом Сашей. Они шутили. Мама попросила открыть окно. Мы все переглянулись. Врач кивнул головой. Дядя Андрей открыл окно и поставил в вазу, которую принёс, любимые мамины цветы – ромашки.
Я пытался отдать маме письма Лены, но врач не разрешил. Обратно мы тоже ехали молча. Без музыки. Когда мы зашли домой, все были на месте. Я сразу ушёл спать. Не знаю, сколько я спал. Проснулся лишь на кладбище. Было очень много людей. Ко мне подошла Марго. Она поменяла цвет платья на чёрный. Обняла меня. Я ткнулся ей в грудь. Как всегда, Марго вкусно пахла. Лена Титова пожала мне руку. Я хотел сказать ей что-то про её письма, но промолчал. Виталий всё в том же шарфе бросал в могилу, на гроб, землю. Поминки были в нашей с мамой квартире. Гарпун не слезал с моих рук. За окном носились остатки былой роскоши – поздние осенние листья. Летел, уже надолго оседая в городе, белый и чистый снег. Я тогда не знал ещё многого. Не знал, что повзрослел.
Прошло много лет. Я нашёл лишь одно письмо Лены и, вскрыв, читаю его:
« Дорогая Ася Валентиновна. Я долго думала над тем, что вы мне тогда рассказали. Признаюсь, мне не понравилась мысль, которая вас посетила. Нет, я не думаю, что вы сходите с ума. Возможно эта ваша опухоль в голове иногда на что-то там давит, но я всегда верила всему, что вы нам рассказываете. И буду верить. Каждый раз, когда мы начинали работу над новым спектаклем, костюмами, казалось, что мы погружаемся в новую, неизвестную нам эпоху. Что отправляемся в путешествие, из которого никогда не вернёмся. Вернее, не захотим вернуться. Мне виделись корабли. Мне стали снится яркие и необыкновенные сны. В этих снах мир стал тончайшим, обозримым не только через материю. Мы с ребятами часами могли говорить об этом. Последний костюм «Чёрная птица» - это наш, вернее ваш шедевр. И я знаю, что вы отдали этому костюму и спектаклю всю свою душу. Вы отдали свою жизнь за возможность рассказать нам, что это такое - жизнь. Это краткий, важный и тяжёлый по опыту экскурс осознала не только я. В глазах каждого, кто участвовал в постановке и шил костюм, появилось знание, которое никогда нас не покинет. Вчера «Чёрная птица» произвела фурор. Люди долго молчали. Лишь потом захлопали, но они это делали неестественно долго. После спектакля мы все пошли гулять. Виталик признался мне в любви. Марго напилась вина. Нас не пускают к вам, и я чувствую, что мы с вами больше не увидимся. Прощайте, Ася Валентиновна. Спасибо вам большое. Мы вас никогда не забудем.»
Я выбегаю во двор нашей старой дачи и прислоняюсь к дереву, которое любила моя мама Отец мне «всё» рассказал. Он давно уже перестал быть «дядей Андреем». Паша всегда был братом. А Раиса Альбертовна так и не стала моей матерью. Как ни старалась. Гарпун умер через месяц после мамы. Маргарита всё так же хороша, уехала заграницу. Работает в каком-то европейском театре художником по костюмам. Лена Титова вышла замуж за Виталика. Они тоже работают в театре. У них родились близнецы… Они до сих пор вместе. Дружны и веселы. Мы встречаемся с ними каждый год.
Я, наконец, выпускаю спрятавшиеся на года, не дававшие мне всё это время дышать, рыдания. Я плачу по матери, на похоронах которой, и после… не проронил ни одной слезинки.
В моих ушах плывёт её последняя песенка :
«прилеетай чёорная птииицаа, рааспускаай своои пееерья – я теебе открыла окно, я теебе открыла все двери»