Письмо другу

Николай Хребтов
                Письмо другу  Александру Яковлевичу Исакову

    Что-то всё реже и реже, друже мой,  получаю от тебя долгожданные весточки, хотя сам пишу тебе регулярно. Возможно, ты уже не живешь на прежней квартире, как всегда куда-то умотал, и мои письма пылятся в абонентском ящике на почте. А я не могу не писать, привык. Как-то легче на душе после того, как заклеишь конвертик. Будто поговорил с тобой.
А поговорить и повспоминать, почему-то, хочется все чаще и чаще.

 Вот и сейчас вспомнил один случай из нашей с тобой совместной работы, хотя и недолгой, но  богатой самыми ярчайшими впечатлениями.
Надо сказать, что мне крупно повезло, а может , все это так мудро спланировало наше районное начальство, что я  проходил практику после школы киномехаников именно у тебя. И теперь благодарю судьбу за   время  общения с тобой.
Ты смог  в короткий срок сформировать во мне самостоятельного человека, уважающего себя и других. Дал основания поверить в свои силы. А это не так уж мало в нашей профессии.

Вспоминается такой случай.
 Ты послал меня на конюшню за лошадью, чтобы поехать с  фильмом в колхоз « Красное дышло», сказав, что с председателем этот вопрос решен. Но конюх наотрез отказался давать лошадь, сославшись на то, что в кино он не ходит  и детям своим не разрешает. Я пошел к бригадиру, а тот потребовал записку от председателя. Я пошел в контору, но председатель был не «в форме» и спорить с ним я не стал.
 Я сказал тебе об этом и сильно сомневался, что мы вообще сегодня куда-то уедем. А ты решил эту проблему элементарно просто: написал записку сам. А мне сказал: _ Передай эту поганую записку бригадиру и скажи, что я ему больше никогда не подам руки. Пусть так и знает. А конюх для нас вообще не авторитет. Так что нечего перед ним шапку ломать. Да, пусть запряжет Воронка, а не хромую Серуху».

Ты как в воду глядел: бригадир твою записку даже не развернул, сунул в карман, вышел во двор и крикнул конюху, чтоб запрягал в развала Воронка.
Эх, и прокатились мы с тобой тогда. Снег облаком летел за розвальнями, а мы завернулись в твою волчью шубу, и мне всю дорогу хотелось песни орать.
Вообще этот день я запомнил на всю жизнь. Особенно вечер. Я не помню, какой фильм мы крутили тогда,  но твердо помню твой разговор с председателем колхоза. Ты тогда сказал ему: - Вот что, Василий Никитич. Ты, наверное, редко заглядываешь в газеты. А там черным по белому написано в директивах съезда – Стереть грань между городом и деревней. А значит, колхозники должны иметь возможность смотреть новые фильмы наравне с городскими. Так? А где у колхозника денежки? Ты когда последний раз отоваривал им трудодень? Не помнишь? Вопрос решаем просто. Раскошеливайся из своего бюджета. Иначе я тебя прокачу на ближайшем заседании бюро райкома за политическую близорукость.
Председатель был, как видно, не в состоянии тягаться с тобой в политических вопросах. Только лысину почесал, даже вспотел бедненький под натиском твоих аргументов. И народу в этот вечер в клубе было столько, что фильм большинство смотрело стоя. Но и это не главное.
Мне  нравилась в тебе основательность, с которой ты делал любое дело. Например, как ты устраивался бытово.
    В каждой деревне ты выбирал для ночлега не просто самый  хороший дом, а  чтоб и в доме было все на уровне. Как ты выражался: не только углами, но и пирогами. Да, и чтоб хозяйка была чиста, опрятна и умела не только приготовить, но и подать. Ну, и чтоб была не оглобля в юбке, а по возможности, как ты говорил, кралечка. Чтоб взял в руки – маешь вещь.
   Я тогда ехал с тобой в эту деревню первый раз, знал тебя еще плохо, язык твой понимал с трудом. Но скоро заметил, что не со всеми и не везде ты говорил по-украински, а только в тех случаях, когда был смысл поставить собеседника в затруднительное положение. Ты говорил: це що не стратэгия, а тильки тактыка. А мне говорили: повезло тебе, паря, с таким наставником не пропадешь. И я был горд за тебя, и любовался тобой со стороны. Мне нравилось, как ты идешь по деревне – волчья шуба нараспашку, офицерская полевая сумка через плечо, белые бурки с кранными головками завернуты до колен. Без перчаток даже в мороз. Все здороваются с тобой, даже дорогу уступают. А на меня посматривают как на восьмое чудо света. Да, выглядел я тогда неважнецки. Не переставал удивляться, а ты не переставал удивлять.

 Вот и тогда, в тот памятный вечер. Удивил. Несказанно. Но урок я поимел на всю жизнь.
Заряжая очередную часть фильма в проектор, я все старался представить, куда мы пойдем ночевать. Это вопрос был для меня немаловажен, потому, что я любил вкусно поужинать и тепло поспать.
 И вот после сеанса мы пошли аж на самый край деревни и остановились около огромного дома крытого под шатёр. Ты уверенно открыл задвижку малых ворот, и мы вошли. Я удивился просторности внутреннего двора. Здесь все было сработано основательно, со знанием деревенского быта. Я представил, как тепло и сытно зимует в этих дворах скотина. Как чисто и тепло в доме. И не обманулся в своих ожиданиях.
   Встретила нас очень хорошенькая молодая хозяйка, такая пухленькая черноглазая и черноволосая, румяная и разговорчивая. Я еще подумал, что где-то уже видел её. Но так и не вспомнил. А ты уже знакомил нас. Тамара подала мне свою горячую рученьку, посмотрела на меня внимательно, и, как мне показалось, нежно  проворковала: - Как же мать-то отпустила тебя от себя.
А я подумал: где же родители, спят что ли?
И вот хозяйка пригласила нас за стол. Подала дымящиеся пельмени, красивую бутылку облепиховой настойки. Я уже привык, что наш ужин никогда не обходился без горячительного. И даже в деревню своим написал, как здорово я здесь устроился, и как идут мои дела.
  Пока мы ужинали хозяйка, как мне показалось,  с самого начала не сводила с меня глаз и то и дело подкладывала мне свои разносолы. После выпитого и съеденного у меня разомлела вся душа и тело. Хотелось что-нибудь рассказать из моей, не очень-то богатой пока, биографии, и красноречию моему не было предела.
Когда ты налил по второй, Тамара  посмотрела на меня и сказала, что мне лучше не тянуться за тобой. Я понял её намёк по-своему и не стал пить. В голове закрутилась такая карусель, что я стал плохо соображать. А когда она, убирая со стола посуду, навалилась своей пышной грудью на мои плечи и вовсе обалдел. Не знаю, что было бы дальше, но тут Тамара предложила сходить на горку покататься на санках. Я даже ура закричал.
Дом её был  самым крайним в улице, и горка была совсем рядом. Не смотря на то, что я на этой горке не бывал, но как только пришли – упал животом на широкие санки и, сломя голову,  полетел в темную неизвестность.
   Конечно, я брякнулся  как следует на раскате, но это только раззадорило меня. Я быстро взобрался, лихо развернул сани у её ног и пригласил сесть. Она громко захохотала и села. Я оттолкнулся и, правя одной ногой, ловко повёл сани под гору. Она аж визжала от восторга. А когда мы благополучно остановились под горой, похвалила меня. Я был на седьмом небе!
 Мы не торопясь поднимались в гору, держа сани за  веревочку. Руки наши были мокры от снега, но горячи. Было темно, но мне казалось, что глаза её светились в темноте и смотрели только на меня. А когда она спросила, есть ли у меня невеста, я не раздумывая, выпалил – нет!  Она остановилась и долго смотрела на меня. Не знал я, о чем она думала, но мне казалось, что вот она сейчас скажет: женись на мне, я буду верной женой и хорошей хозяйкой, и мы проживём счастливо всю жизнь. Но она промолчала. А я думал, что она переживает и сердится на мою нерешительность. А у меня и впрямь не было тогда никого, даже мало-мальского опыта в этом вопросе. Я во всём  решил полагаться на тебя и делать, как ты, заведомо зная, что поступаю правильно.
Я догнал её и спросил, откуда она знает тебя. Она ответила, и я рот открыл. Оказывается, она  работает в библиотеке клуба, где мы только что показывали фильм. Вот где я её и видел!  Я еще её спросил: вы договорились с ним  встретиться после сеанса? Она говорит: нет. Опять спрашиваю: а ты удивилась, когда мы ввалились к тебе? - Нет.  А с кем ты живёшь, спрашиваю. Она даже остановилась, посмотрела на меня и тоже спрашивает:  это в каком смысле? А я, эх, шляпа, говорю: - Да вот видишь, какой домина, а ты одна. Она рассмеялась. Ох, и дурачина же я был!  Даже трудно сейчас поверить. А я, говорит, вдова. Ну, я и встал как вкопанный. Как, говорю, вдова? А так, отвечает, утонул мой Васенька вместе с тестем на рыбалке. В сетях запутались. А свекровь не вынесла утраты и тоже осенью  убралась. Сама я родом из Красного Яра. Может, слышал про Шешениных? Мой брательник Саша кинарит там. Не слышал? Ну, еще услышишь. Он, как и твой наставник, там фигура заметная.
 Вот так и живу одна. Хозяйство было большое, да одной его держать не под силу.  Лишний скот сдала в колхоз, борова на седьмое закололи. Овец, гусей, лишних кур – на базар. Оставила двух овечек,  корову да кошку, чтоб в доме не одной скучать. Да и не скучаю. Вечерами, когда нет кино, у меня собираемся. Девчонки, конечно.  Радио слушаем, постановки разные, вышиваем, вяжем, песни поём. А когда кино – сижу, обычно около киноаппарата, возьму у Саши пузырёк с клеем и нюхаю. Запах обалденный. Нравится. А после сеанса он приходит в гости. Вот как вы сейчас.
 Пойми, дружочек мой,   весь этот разговор произошел, пока мы на горку подымались. А ты там, на верху, уже домой засобирался. Помнишь, мы еще пару раз прокатились, а ты отказался. Она сказала, что ты просто по наливочке заскучал.
 Пошли домой. Пока ты бурки обметал да шубу свою вытряхивал, Тамара спросила меня, где я люблю спать: в горнице или в передней. Я сказал, что больше всего люблю - на печке. Она засмеялась и стала  разбирать кровать  в передней. Кровать широченная, на панцирной сетке. Я завалился, как в омут ухнул. Благодать неописуемая! И размечтался. Стало жарко. А вы  еще сели пить чай. А потом ты пошел в горницу. Я слышал, как взвизгнули пружины кровати, и стало тихо.
 Тамара,  убирая посуду, иногда проходила мимо, и меня обдавало каким-то неповторимым женским духом. И я принялся  мечтать. Один раз, вылив воду в тазик под умывальником, она наклонилась надо мной и сказала: - Ночью на улицу не выходи, простынешь. Я поймал её за плечи и потянул к себе. Она  сказала: - Рано еще, детка, и высвободилась. Я это понял по-своему и затих в ожидании счастья. Она прибрала всё, погасила свет. Я слышал. как разделась, шумно, отряхнув платье, видимо повесила на стул. Потом пошла за печь и показала пример, куда надо ходить ночью, если случится необходимость. Меня даже в жар бросило от такой её откровенности. Я отодвинулся на край кровати, освобождая ей место, откинул одеяло. Глаза уже привыкли к темноте, я видел, как она вышла из-за печи, поправила комбинацию, аж искры посыпались. Я весь напрягся и замер.
А она прошла мимо. Только задела меня ладонью по голове и сказала: спи. Дверь в горницу скрипнула и закрылась. Я думал, ну, она сейчас скажет тебе спокойной ночи и вернётся. А вместо этого услышал уже знакомый  звон пружин и приглушенный смех.
Тебе тогда было сорок с чем-то, а ей двадцать два. Как же это? До меня дошли слухи, что вы потом поженились, что у вас даже ребеночек родился. Но потом вы, все же, разошлись. Почему? Ты ни разу не написал об этом. А я все ждал. Да так и не дождался.
 
А теперь и вовсе едва ли дождусь. Да что горевать. Правду люди говорят: нет худа без добра. Так и у меня. Я тоже на сороковом женился. И моей тоже было двадцать два. И у нас тоже родилась дочка.
Так что,  видишь сам, я твоих уроков не забыл. И всегда  старался жить и работать по-твоему. И не жалею об этом. Наоборот, всем говорю, что у меня был мудрый наставник. Большое  человеческое спасибо тебе за всё!
Будь здоров и счастлив!
На ответ не надеюсь.
                С приветом Николай.                1958.