Сознаюсь честно: не доводилось мне мять ржи над пропастями, откладывать яиц по кукушкиным гнёздам, в жизни своей я не гонялся за голубыми марлинами и не держал ответ за прирученных мною. Зато дважды был женат, погибал два раза, хранил собственную ногу в холодильнике, беседовал с разумными дельфинами на дне морском и даже, было дело, целовал однажды леди Гамильтон...
- Ну, и что? - спросите вы.
- А ничего, – отвечу я, хитрея мудрым глазом, и лишь затянусь покрепче самодельной папироской...
- Слушай, Барамунда, хорош уже здесь, пред нами, интилигетныме людями, бля, милордом прикидываться! Колись, чо там у тебя!
- Да, идите вы... – небрежно подброшу в костёрок сухую хворостину и сплюну наземь сквозь редкие, как фортуна, зубы. – Знаете куда?
- Ну, Барамундик, ну, не томи, роднушь... Ну, пожа-а-алуйста! – запричитаете вы вдруг, закружите хороводы под бубны, заскулите слёзно, отбрасывая ко всем чертям и тупые свои этические условности, и последний человеческий стыд. – А мы тебе сейчас сто пятьдесят сообразим...
- Как ненавижу вас всё же, паршивых Хомо Сапиенсов... тугодумы...
- Вот селёдочка – ты это, закуси, Барамундушка, закуси... Пряная, жирненькая, на ракитовом дыму! А, может, огуречика солёного желаешь? Буженинки с хреном?
- После первой не закусываю... – отрежу я строго.
- 0т жеж, молоца! Эко ж по нашему, по-славянски, Барамундик! – умилитесь вы и станете всю ночь напролёт подливать мне «Пять озёр», кормить отборной жрачкой, а я буду громко пукать, рыгать и трогать ваших девочек за титьки.
И лишь на самом рассвете... а, может, только к обеду, или даже вообще на следующей неделе, я поведую вам удивительнейшую историю о похождениях странного человека-Рыбы, его верного друга по имени Кулиш, о Ляле, Колечке, о солипсизме и мужской дружбе, о женщине-миноискателе и Земляном Боге...
Только-только я сумел разобраться c неудавшимся халвяным бизнесом и мусульманской братвой, как фортуна снова развернулась ко мне самой неприличной своей стороной. Проще сказать: жопой...
Ляля, так и не дождавшись обещанного ей ондатрового боа, в сердцах дала мне пендаля и вывалила на голову чемодан с балкона. Деньги вскоре закончились... на паперти катастрофически не подавали. Жадные Homo Sapiens живут в Вологде, или бедные, или экономные – впрочем, по барабану, слушайте дальше...
Вскоре мне необычайно повезло. До столицы я добирался, словно турецкий паша: в служебной плацкарте, на пупе одной проводнички-хавроньи – безмерно одинокой и жадной женщины, отчего-то вдруг вошедшей в моё бедственное положение. Бедняжка ухватила меня на перроне за ослабшую с голодухи конечность, потом крепко зажала моё слабое тельце подмышкой, и, затащив в вагон, сказала: «отработаешь!» Я не возражал…
С самого детства и на протяжении всей своей наивной юности я относился к слабому полу возвышенно, с пиететом, пока не познал первый грех полового совокупления. Розовое мировосприятие моё было раз и навсегда подорвано... Как выяснилось, большинство обожествляемых мною ранее неземных созданий, вовсе не устраивает роль целомудренных мадонн, а в их извечном метании меж Святым Духом и серой обыденностью, приоритет обычно отдаётся бесу. Печально осознавать, но со дня грехопадения я, как и каждый несчастный мужик, вынужден был периодически терзать податливые, мягкие, нежные женские тела в ущерб как общечеловеческой морали, так и собственному духовному спасению.
Хавронья ни за что не хотела отпускать меня, отчего-то наивно полагая, что я так и буду болтаться меж её могучих ляжек по маршруту Москва-Сыктывкар весь отпущенный мне природой срок. Поэтому она опоила меня паленой водкой и, незадолго до прибытия на Ярославский, уложила, полубезжизненного, на верхнюю койку закидав тюками с грязным бельём, чтоб о моём существовании не проведал вдруг начальник поезда, или, того хуже, её оголодавшие товарки. Увы, строгая госпожа жестоко просчиталась, не подозревая, что в запасе у меня есть Кулиш, старый и верный друг – порождение высшего алкогольного порядка, глюк.
- Вставай, свинота, бля! – бесцеремонно растормошил меня он. – Конечная!
А потом, сунув в руки изуродованный Лялей чемодан, и всю проводницыну наличность, вырученную ею за левое пойло, бельё и чай, вытолкал на платформу через открытое купейное окно.
***
Жизнь налаживалась.
Виза всё ещё действовала, позволяя без проблем пересечь границу. Хавроньиных денег с лихвой хватило и на билет до Риги, и на пирожки, и даже на пузырь в дорогу.
Весь февраль я проторчал дома, периодически консультируясь с Кулишем, и дожидался прихода на банковский счёт королевского пособия. А потом по случаю договорился с одним агентством о работе, приобрёл билет на аэроплан до Станстэда и вновь десантировался в дикие джунгли эмиграции.
На этот раз судьба решила забросить меня в графство Кент, точнее, в городок Джиллингем, что находится всего в часе езды от Большого Лондона.
Поселились мы я с приятелем-литовцем в трёхэтажном доме, где с широко распростёртыми объятиями нас встретило с десяток таких же, как и мы, неприкаянных посткризисных бедолаг. Желания этих кентских зомби в основном сводились к «дай закурить» или «займи фунтик другой», а объятья их кисло пахли пивом и чипсами.
Дом был уделан жильцами до крайней невозможности: казалось, здесь не прибирались уже лет триста. По лестницам были разбросаны объедки кебабов, бычки, рваные презервативы и пользованные женские прокладки. Маленький садик встретил нас заваленным гниющими стволами колючей акации, заросли крапивы вздымалась по пояс, а на кухне жили крысы и тараканы. И неплохо жили, надо заметить…
На следующий день по прибытию, заключив с рекрутинговым агентством контракт, мы прошли незатейливый трейнинг и получили в пользование новенькие жёлтые жилетки. Нам были обещаны миллионы. Затем потянулись долгие недели изнуряющего пролетарского труда, день за днём: то на деките, то на овощах, то в промозглом и холодном чилле. Миллион можно было заработать, но… лет этак через пятьсот. Смены у нас с приятелем не совпадали, что оказалось, впрочем, вполне приемлемым для обоих: поонанировать после работы можно было в приятном и умиротворяющем одиночестве.
Уже недели через четыре я решил сказать работе: баста, и сам выписал себе больничный. Одолеваемый страшным, практически неизлечимым недугом (у меня немного побаливала спина), я с головой погрузился в расчистку гардена, высадку овощей, глупых цветочков и другие неотложные домашние дела, не забывая, между прочим, общаться с Кулишем и бомбить социальные инстанции заявлениями на все причитающиеся нам пособия. Раз в неделю я неизменно продлевал больничный у доктора – немолодой уже, но вполне приличной китаянки с крупными, на удивление, сиськами. Так продолжалось три месяца.
В принципе, жить было б можно, но…
***
Однажды ранним утром, когда я проползал над грядкой в поисках сорняка, какая-то редиска вдруг спросила меня: отчего ты такой грустный?
Ну, что мог ответить я этому благородному растению?
- Иди на ***! – разумеется.
Весна… любовь… птички поют, червячки в траве совокупляются… а я безвольно осел в тенистом уголке за ржавым мангалом и заплакал – настоящими, мужскими, мускулистыми слезами…
Вот ведь какая незадача: одним, понимаешь, всё – и секс, и ласка, и женское внимание, а мне почему-то всегда лишь головная боль и мозоли в кулачке… Нормального коитуса хочу, сил нет, а единственная симпатичная соседка, Тиффани, меня не понимает. Она, сучка, только по английски андерстенд: лавли, ком он, фак офф. А ведь я же русский, православный человек, не какая-то там британская дворняжка! Ну, конечно же, я всё время совершенствую знание туземного диалекта, но… весна пройдёт, а я так и не трахну никого?
Жутко и страшно жить, а ведь не такой я ещё и старый…
Поймите! Ну, не умею я знакомиться с женщинами на улице. Уличные женщины вызывают у меня икоту. И есть отчего: две подобные попытки уже привели меня сначала на светлый алтарь брака, а затем бросили на кровавую плаху развода. Человеку в моём возрасте и в не слишком приличном финансовом положении куда проще прогуляться по «мамбе» и подыскать себе подходящую кандидатуру там – на раз-другой без обязательств, нежели вновь и вновь блефовать заведомо битыми марьяжами на чужой раздаче.
Оля. Её звали так...
А она позвала меня.
В Лондон.
И я поехал. Очертя голову. На последние шиши…
Верно говорят: храбрость – болезнь дураков!
***
Уважаете ли вы аквариумных рыбок, плесень или же, к примеру, красножопых бабуинов? Навряд ли. Хотя, наверное, они могут вызвать у вас спонтанную симпатию, привязанность, спровоцировать страх, страсть или даже некое подобие платонической любви, но уж никак не уважение. Точно так же обстоят дела в отношениях между мужчиной и женщиной. Никогда не вздумайте подозревать женщину в том, что она спит с вами из чувства уважения. Подобная точка зрения оскорбит не столько её, сколько вас. Женщины не уважают мужчин. Мужчины не уважают женщин. В тесном взаимодействии полов мы ищем любви, а не никому не нужного, холодного уважения.
Ольга, тем не менее, приняла меня на удивление достойно, она… мило похрапывала, полулёжа на кухонном стуле, окружённая суровыми, пьяными поклонниками.
Не-не-не! Стоит, пожалуй, рассказать всё по порядку…
***
- Да ты что там, на телеге скачешь? – поторапливала меня по телефону моя новая знакомая, покуда я пытался проторить путь от Кенери Ворф до Севен Систерс.
Ситуация осложнялась тем, что было воскресенье, а в воскресенье, как обычно, половина маршрутов Лондона закрыта на ремонт, и прямых, коротких путей в этом мегаполисе попросту не существует. К тому же я был голоден, и мне хотелось в туалет. В конце концов, чередуя метро, где с оверграундом, где с ДРЛ, я добрался до синей ветки Виктория лайн, а ещё минут через десять поднялся эскалатором в город.
- Иди прямо, - сообщила мне Ольга, едва я ступил на поверхность её района.
- В какую сторону, - иезуитски уточнил я.
- Ты ничего не понимаешь, - обиделась она.
Я действительно ничего толком не соображал, ибо на станции Севен Систерс два выхода, отстоящих друг от друга, как минимум, на полмили и выходящих в разные кварталы…
- Малыш, - попытался обхитрить её я. - Мне так сильно тебя хочется, что голова не работает. Прости…
- Хорошо, - судя по изменившейся вдруг интонации ора, Ольга несколько смягчилась. – Сейчас мой сосед тебе всё разъяснит...
Сосед разъяснил... Ещё с битый час я рыскал окрестностями, ориентируясь по неизвестным мне приметам, выискивая «второй поворот налево после моста», «маленький ТЕСКО» и «три автобусных остановки». Потом он разъяснил ещё раз, и ещё… Сама Ольга больше не звонила. Видимо, устала. Дико хотелось отлить. В итоге я тупо спросил у телефонного сусанина номер дома и название улицы, и, с помощью отзывчивых прохожих, минут через пять стучался уже, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, в нужную дверь.
***
Как заметил я выше, Ольга встретила меня весьма уважительно, без всяких глупых словоизлияний и сопливых поцелуев. Суровые мужчины, молча, пододвинули мне рюмку, и разлили по первой. Вернее, первую - мне. Судя по батарее из пустых бутылок, селебрейшн длился, как минимум, уже дня два или три, или четыре…
- Кто ты? – уточнил один из суровых.
- Я это… ну… Барамунда, - старательно опуская глаза долу, робко вымолвил я.
- А я Серёга, - ответил суровый. – А это - Видас.
Второй мрачно кивнул и приподнял свою ёмкость:
- Ну, за знакомство, что ли?
- Ага, мы здесь гостей любим… - добавил первый.
«Какого чёрта меня сюда принесло?! - с ужасом подумал я и представил на миг, как именно любят меня суровые. – Восподи ж ты, Боже мой! Прости и сохрани!»
***
Впрочем, с каждым тостом самоуверенности во мне прибавлялось: голос становился всё звонче, взгляд наглее. Добив первую поллитровку, с анекдотов мы плавно съехали на скользкие философские темы. Кулиш доказывал публике, что ни один рукотворный собор не сравним с храмом в душе, а я аргументировано, где по сто, где по стопятьдесят, поддерживал своего приятеля. Суровые не слишком возражали и даже бегали по очереди в ближайший шоп, чтоб поддержать завязавшуюся дискуссию.
Затем мы выпили за любовь, за женщин, за баб, за присутствующих здесь дам, за целочек и за тех, кто в море. Когда поднимали за мир во всём мире, все встали. Потом суровые плакали со мной памяти Луиса Корвалана...
Ближе к полуночи откуда ни возьмись явился Янка с банкой маринованных огурцов и Руслан, бывший приходской священнослужитель, из жажды подавшийся в люди. (Только из жажды познания, не подумайте чего!)
Руслан мощно затянул баритон, Сергей вторым голосом – в бас. Пели что-то хохляцкое: громкое, красивое и неразборчивое. Я окончательно окосел, взрыднул с нерва, расслабился. Кулиш тоже. Мы троекратно перецеловались с собутыльниками. Накатили ещё. Даже спящая Ольга, показавшаяся поначалу самой обыкновенной драной кисой, после пятой или шестой приобрела в наших глазах черты Венеры Милосской, Афродиты в пене морской и ещё какой-то там древней богини. Дыньки без лифчика заманчиво угадывались сквозь тонкое платьице острыми бугорочками сосцов.
- Я хочу её, - шепнул мне Кулиш. – Уступишь?
- Хм… - я не ожидал подобного подвоха. – Ты ж ведь глюк?!
- Даже глюки после восьмой становятся мужчинами! – провозгласил Кулиш, торжественно рухнул под стол и пополз к Ольге.
Дальше не помню…
***
Полдень я встретил, сидя на тротуаре у Виктория-стейшн: напротив продавцов электронными сигаретами. Что было до? Хм… чья-то кровать, моя задница, прилипшая к трусам, трусы, прилипшие к джинсам, пивная банка, набитая вонючими бычками. Смутно помню светлый образ Тараса, приятеля Руслана, наш совместный слалом в магазин, ноль-семь коричневой жидкости и холодный кебаб с рисом. Потом мутные переговоры по скайпу с бывшей любимой женщиной, братание славян, проводы славянина, метро, вокзал, кассовый аппарат…
Да-да! Кассовый аппарат!!!
- Кулиш! – прошептал я слабым голосом… - Кули-и-и-иш…
Кулиш, гад, не отвечал. Ну отчего всегда так?! Почему ему всегда достаётся главное удовольствие, а мне лишь головная боль и мозольки в кулачок? За что?!
Да! Кассовый аппарат проглотил последнюю наличность, так и не выдав взамен билета. Телефонный кредит закончился ещё накануне, на банковском счету – ноль. До Джиллингема – сорок миль. Хочется ссать… Сушняк во рту... И подлый Кулиш в голове, пропалывающий редиску на извилинах моего воспалённого мозга…