Жара и пыль. Всюду пыль. Она покрывает дороги многосантиметровым слоем; всем повозкам, всем всадникам, всем солдатам приходится передвигаться в густом облаке пыли. Мы все постоянно покрыты пылью. Мы постоянно ощущаем ее у себя во рту. Сколько мы съедаем ее за день?
Начиная со Смоленска, русские больше не бегут, а сражаются с таким ожесточением, будто в них вселился сам дьявол. У них много кавалерии, особенно казаков, которые ежедневно ведут бои с нашим авангардом. Среди них появились даже отряды каких-то татар или башкир, вооруженных луками и стрелами. Как в Африке! В нас тоже как-то раз они пытались попасть этим забавным снарядом. Карабин стреляет куда дальше и точнее лука; этот вывод мы заставили их сделать.
Капитан Деломмо
Нам было приказано готовиться к двухдневному форсированному маршу. В полной выкладке и со всем прочим мы двинулись в путь из Смоленска. Шествие, словно на параде, возглавлял полковой оркестр. Примерно через лье он умолк и убрался с глаз долой, а еще через три часа наш марш стал нам надоедать. Наша самоуверенность и гордость исчезли, мы ощущали себя всего лишь толпой несчастных рекрутов. Палящее солнце, мокрые от пота и грязные от пыли мундиры. Смолкли разговоры и скабрезные анекдоты, которые утром кто-то рассказывал в строю позади меня. Мы с трудом продвигались все дальше и дальше, час за часом - левой-правой. Глаза ничего не видели, кроме пыльных каблуков сапог идущих впереди. Стояла ужасная жара. Некоторые стали выбывать из строя, получив солнечный удар. Их грузили в повозки, а как только они приходили в себя, то снова должны были продолжать марш. Никто не должен был отставать: таков был приказ. К сумеркам нам, наконец, разрешили сделать привал в какой-то крестьянской риге. Почти ни у кого не было аппетита — мы хотели только спать. На следующий день люди падали, как мухи, от изнеможения. Оставшиеся продолжали идти, некоторые сильно хромали. Я, набив мозоли, едва тащился. По окончании этих маршей, в Вязьме к лекарям выстроилась очередь в полбатальона.
Фузер, 106-ой линейный полк
Деревня, покинутая жителями, вызывает у нас сильное разочарование. В ней мы не нашли никакой еды. В одном сарае обнаруживаем лишь запас кормовой репы и несколько колосков ржи. Откусываю кусочек репы и тут же выплевываю его. Гадость.
Поход проходил в очень тяжелых условиях. Раскаленное солнце высушило землю. Жажда мучила нас и наших лошадей на марше. Как только на нашем пути попадались ручейки, мы готовили ведра, но, подойдя поближе, убеждались, что вода в них была грязная, со дна поднималась тина, а на поверхности плавали ветви деревьев. Жажда, однако, брала свое. Вода была тепловата и едва охлаждала. Мы пили необдуманно, но, по счастью, никто не заболел. Хотя в баварском полку нашей дивизии было полно желудочно-кишечных больных, отравившихся водой. Многие из этих немцев так и умерли в вонючих мокрых штанах, бесславной смертью.
Декруа
Мы все шли и шли. Ноги болели нестерпимо, дыхание было затруднено, и мы с трудом добирались до привала. Каждый вечер становился передышкой от этого тяжелого марша. Я чувствовал себя чужим в этой стране. Россия...
По всему ходу движения армии идет небывалая вакханалия грабежа. Отбирается у населения решительно все, начиная от продовольствия и кончая медными ручками от дверей. Отбирается у крестьян последняя корова, закалывается последняя свинья, режется последняя курица. Озлобление населения, в особенности сельских жителей, растет, и в последнее время стало выливаться в неорганизованную партизанскую борьбу с нашими фуражирами и мародерами. Вчера рассказывали, что в одной деревне произошло столкновение между местными крестьянами и солдатами-немцами. В село явился отряд вестфальцев, с целью реквизиции хлеба. Как только этот отряд вошел в деревню, крестьяне забили в набат, мгновенно вооружились косами, цепами и вилами, а некоторые даже ружьями. Произошел форменный бой, закончившийся победой крестьян. Вестфальцы бежали, оставив пять человек убитыми.
Шателан
– Блоха, Кристоф! - демонстрирует свою добычу Проман, один из моих друзей.
Щелчком пальца он запускает блоху в полет в мою сторону. Машинально дергаюсь вбок, уклоняясь от членистоногого снаряда. Товарищи хохочут.
– Буду держаться от тебя подальше, - обещаю Проману, - Где ты их подцепил?
– Вот ты даешь! Где? Слушай, а тебя самого не кусают? Ну, так, на всякий случай интересуюсь.
Не кусают ли меня? Не знаю. С момента выхода из Смоленска я так устаю на марше, что вечером просто падаю замертво на обочине дороги. Кусай меня хоть медведь, я этого не замечу.
Жара... Страшная иссушающая жара стоит уже много дней. Вдоль дорог вянет зелень. Высыхают ручьи и небольшие озерца, их дно засыхает и растрескивается, словно в пустыне. Солнце громадное, вполнеба, и белое, как раскаленный металл, стоит весь день и печет, печет, печет... В нашем полку несколько человек упало на марше, получив солнечный удар. Солдаты, наплевав на устав, делают себе какие-то турецкие чалмы из тряпок, обмахивают себя вениками из свежесорванных зеленых ветвей, чтобы хоть как-то уберечься от зноя. Мы еще не в самом жутком положении. С содроганием думаю о кирасирах в железных шлемах и латах, о солдатах элитных рот многих полков, по уставу носящих меховые шапки. Вот кому тяжелее всех!
От жары, пота и пыли у меня «волчья болезнь» - высоким воротником мундира натерло шею, и вскочил фурункул, из-за которого болезненно поворачивать голову. Плохая вещь для солдата.
Вода выпита, моя фляжка пуста, а впереди еще полдня. С едой тоже не все в порядке. Обозы не успевают, из-за нашего быстрого движения, а вокруг достать ничего нельзя — русские все прячут и сжигают. Почему-то они боятся нас, при нашем приближении все жители убегают. Странные люди. Почему? Может, длительно соседствуя с татарами и подвергаясь их нападениям, они думают, что мы тоже станем уводить их в рабство или убивать? Не знаю. Где бы достать воды?
Сегодня в конце марша мы остановились на ночлег близ озера, каких много в этой стране. Несмотря на усталость, я решил не упустить возможность искупаться, тем более, что несколько солдат роты собрались сделать то же самое. Боже, какое блаженство! Грязь, кажется, сходит с меня слоями. За неимением мочалки, остервенело царапаю себя. Потом занимаюсь собственно купанием. Заплываю довольно далеко. Уже темно, поздний вечер. Верхний слой воды прогрет солнцем за долгий день, но стоит принять в воде вертикальное положение, как ноги мерзнут от холода глубин. На небе звезды, целая россыпь. Хочу отыскать комету, что появилась за полгода до войны, породив много недобрых слухов и дурных порочеств. Нет, не ищется комета. С сожалением, отправляюсь на берег. Товарищи тоже собираются в лагерь. После купания — чувство необыкновенной легкости, всю усталость как рукой сняло. Спать сегодня буду, как сурок.
Два дня спустя, среди дневного марша, впереди вдруг послышался грохот пушек. Наша дивизия свернула с дороги направо и через полям двинулась куда-то. Вскоре нашим взорам предстал город, который, как нам сказали, назывался Вязьма. За него, видимо, шел бой, но не очень крупный. К моменту нашего появления, русский аръергард уже покинул его, совершив, как обычно, поджог. Наша кавалерия, ворвавшись туда на плечах казаков, потушила пожары.
Мы расположились на биваках близ города и имели там отдых на следующий день. Возле нашего лагеря снова была вода — озеро или пруд, и весь день мы провели близ него, благо солнечная и жаркая погода стояла по-прежнему. Дивер и прочие старики важно возлежали в тени деревьев, о чем-то беседуя. Молодежь, и я в том числе, купались в озере. Стирали белье; если блохи и были у меня, они, наверняка, теперь выведены. Снова купались, ловили рыбу. Огромное удовольствие — провести весь день без ранца, ремней, мундира и сапог. Я поймал лягушку и сунул ее в сапог Проману. Когда он его надел, было много шума и крика; я слегка схлопотал по шее, но шутя, естественно. Это тебе в ответ на блоху, дорогой друг.
Это был, без сомнения, самый лучший и счастливый день в том злополучном походе. До сих пор вспоминаю его с удовольствием.
Кристоф Кокар, 111-ый линейный полк
Солнце поднималось выше, становилось тепло. В обеденное время мы услышали долгожданную команду остановиться на привал. Днем нас нещадно жарило солнце. Несмотря на сильную усталость, мы шагали вперед до наступления ночи. Останавливались и буквально валились на землю на обочине дороги. Ночью спали, как убитые. Встав утром, я ощущал, как гудят одеревенелые от усталости ноги. Большинство моих товарищей чувствовали себя ненамного лучше. Съедаю ломоть хлеба, запиваю его глотком теплой воды из фляжки. Одному богу известно, когда еще удастся всласть напиться.
Вязьма была взята, точнее, эвакуирована противником после небольшого боя. Согласно мемуарам графа Сегюра, русских выбила оттуда гвардейская кавалерия. Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть этого. Совершенно точно могу лишь заявить, что корпусу вице-короля, как и под Смоленском, посражаться опять не удалось. Мы вступили в город. По улице по пятеро в ряд шли конные егеря. Под заборами еще валялись неубранные трупы - вытесняя русских, войска Даву имели с ними бой на улицах города. Подожженные казаками дома наши солдаты успели потушить, но легкий дымок все равно стоял в воздухе.
За городом, по московской дороге, еще виден был хвост неприятельской армии. Уходили расстроенные эскадроны русских гусар. Между их далеко заметными красными доломанами виднелись зеленые мундиры пехотинцев. Уползал русский обоз, вслед ему еще била пушка.
Фюже
В сарае пахло сеном. Более там ничего не было. Я не оставлял надежд раздобыть что-нибудь на ужин и решил подняться по лестнице на чердак. Едва просунув туда голову, я увидел направленный на меня ружейный ствол. Пришло, причем как-то буднично, понимание того, что мне конец. Нет, у меня не пронеслась перед глазами вся прошлая жизнь. Так говорят, но у меня так не было. Просто какая-то пустота охватила и тоска. А выстрел все не раздавался. Мне казалось, что это длилось долго, но, конечно, на самом деле прошло лишь несколько секунд. И тут я услышал знакомый голос сержанта Фаббри:
— Ну что, Кокар, будь здесь русский, он бы мигом тебя угробил?!
От радости я чуть не свалился с лестницы.
В Гжатске 21-го августа была сделана перекличка по всей армии. Похоже, император захотел узнать наличествующие у него силы.
Мы прибыли в город рано и имели свободным целый вечер. Пребывание в Гжатске было приятным. По-моему, это был последний очень жаркий день; после него погода стала, наконец, комфортной и теплой. По мере приближения к Москве, местность стала заметно богаче, стало лучше с провиантом. По крайней мере, прибегать к воровству мне бы уже не пришло в голову. В этот вечер мы имели на ужин вкусный картофель, добытый на близлежащих полях, а я раздобыл еще и десерт. Малина! Обширные заросли ее располагались неподалеку от места нашего сегодняшнего бивака, и я, при первой возможности, отправился ею полакомиться. Замечательно! Ягода спелая и сладкая, ее много. Я вдоволь наелся ею. Мешали лишь разные летучие кровососы, во множестве обитавшие в кустарнике и живо заинтересовавшиеся мною. Старина Дивер вот всегда хвастается, что они его не едят. Видимо, невкусный. Ничего, терпимо. Вдоволь наевшись, я наполнил малиной свой котелок, решив угостить товарищей. Те были таким подношением очень довольны, и мы вместе поели ее перед сном, болтая о том, о сем. Слегка подпортил настроение появивившийся опять сержант, сказавший, что меня легко могли бы схватить казаки, часто прячущиеся поблизости от стоянок нашей армии и ведущие наблюдение. Но не схватили же, чего тогда ворчать?
Вечер теплый и ясный. Устроившись ко сну, я долго лежал на спине, глядя в розовое вечернее небо. Умиротворение и уют. Долго ли еще? В полку поговаривают о близости большого сражения. Невозможно, чтобы русские пустили нас в Москву без боя. Я вспоминаю об ужасах Салтановки и... Нет, не хочу ничего вспоминать.
Кристоф Кокар, 111-ый линейный полк
Пройдя Вязьму, мы направились на фуражировку в сторону от большой дороги. В полдень впереди показалась усадьба барона. В этой стране все крестьяне (а они живут в зависимости) почему-то называют своих хозяев именно этим титулом.
Устремившись с благими надеждами в эту усадьбу, мы были разочарованы. Ни продовольствия, ни фуража там не нашлось. Видимо, все было расхватано казаками при отступлении. Оставалось лишь сделать там привал, чтобы двигаться на поиски дальше. Решив отдохнуть часок, мы расположились внутри господского дома, как вскоре снаружи раздались какие-то крики и ругань. Вслед за тем в дверях показался один из наших егерей, немец из Эльзаса; я позабыл его имя. С собой он тащил бородатого русского крестьянина, донельзя напуганного и что-то бормотавшего на своем языке. Эльзасец присматривал за лошадьми, как вдруг заметил этого человека, прятавшегося за сараем, и, угрожая застрелить, заставил его следовать за собой. Судя по всему, то был крестьянин, желавший поживиться чем-нибудь в брошенной хозяевами усадьбе, но не успевший скрыться до нашего появления.
С нами был наш трубач Марро, одетый в свой розовый мундир, с галунами и крыльцами, отличавшийся большей нарядностью от темно-зеленых егерских, и, по-видимому, из-за этого наш пленник обратился к Марро с мольбами, бросившись на колени. Наверное, он принял трубача за командира. Марро проявил смекалку, и жестами дал понять русскому, что пощадит его, если он укажет нам, где взять еды, фуража и чего-нибудь, что набило бы наши сумки в виде добычи. Каково же было мое удивление, когда пленник жестом поманил нас в амбар, где указал на стену и открыл в ней искусно сделанный тайник — лаз, ведший в потайную комнату. Без его помощи мы ни за что бы ее не отыскали. В этой каморке было все, что душе угодно — хлебы, копченое мясо, масло в банках, сушеные фрукты. Давно мы не видали такого изобилия! Кроме того, там было изрядное количество питейного, в особенности же, сливовой водки или наливки. Такой богатый улов располагал к приятному провождению времени.
Мы поднялись на второй этаж дома, где приятственным образом расположились. Любезный барон оставил в наше распоряжение роскошный стол для билъярда с шарами, а также фортепьяно, сработанное, согласно клейму, итальянским мастером из Вероны. Как было не воспользоваться таким случаем! Выпив сливовки, мы стали решать, что делать с нашим пленником. Забавный и дикий вид этого варвара, бородатого и расхристанного, располагал к веселью. Угрожая русскому карабином, один из егерей усадил его за фортепьяно и велел играть. Тот, однако, от страха ли или от неумения, способностей к музицированию не проявил, лишь монотонно стуча по одной-двум клавишам. Когда нам это надоело, все тот же егерь прогнал маэстро от инструмента, влепив ему пинка под зад, загнал в угол и велел сидеть тихо, опять же, пригрозив оружием.
Мы продолжали веселиться, опустошая запасы наливки, по очереди музицировали и играли на бильярде. Русскому тоже кто-то дал выпить, на что он согласился с охотой. Время минуло за полночь, когда солдаты, шарившие по хозяйским комнатам внизу, приволокли целых ворох самых причудливых одежд, найденных ими. Там были вещи бог весть какие - персидские, татарские и польские платья, чалмы и тюрбаны, лакейские ливреи и многое другое. Я взял себе татарскую шапку, отороченную мехом (впоследствие, зимой, она спасла меня от обморожений). На пленного же крестьянина, под всеобщий хохот, мы напялили найденный там же старинный камзол, судя по виду, времен Людовиков и напудреный парик. Обрядив в него пленника, мы заставили его танцевать. Этот медведь немало повеселил нас, выделывая нелепые и неуклюжие движения. В конце концов, ему налили еще водки, он разомлел окончательно, и более не представлял из себя никакого развлечения. Егерь-эльзасец, тот самый, что пленил его, весьма грубым образом вытолкал нашего гостя прочь, все так же наряженного в нелепый кафтан. Его собственную одежду мы отняли, с тем, чтобы он не вздумал переодеться, и веселил бы своим видом всех, кого встретит по дороге. К несчастью, на эльзасца после того, видимо, русские заимели зуб, и отомстили ему месяц с лишком спустя, когда мы уже стояли близ Москвы. Он был убит крестьянами на фуражировке, ему разрубили топором затылок.
Пиньоль
Гжатск. По городу до самого вечера двигались части 3-го корпуса. Узкие улицы забивались пехотой, бесчисленными обозами, кавалерийскими частями. На перекрестках образовывались заторы, всюду стоял гул движения.
Наша кавалерия должна была выдвигаться наутро. Здесь я стал свидетелем одной весьма отвратительной сцены. В состав нашей дивизии входил полк баварской легкой конницы. Эти немцы решили обосноваться на ночлег в домах, и стали выгонять оттуда на улицу жителей. Один богатый фабрикант, больной ногами, не мог самостоятельно подняться. Баварский офицер сейчас же велел ближайшему солдату заколоть фабриканта палашом и сбросить его тело в ров. Затем вдове убитого, пожелавшей взять его для погребения, делались угрозы, чинились всевозможные препятствия, вымогались деньги за выдачу покойного. Надо ли говорить, что дорогой перстень, имевшийся на пальце убитого, тоже исчез.
Это происшествие оказало на нас самое удручающее впечатление. Наверняка несчастные остались в городе, полагая встретить цивилизованное к себе отношение европейского воинства, прибывшего из просвещенных стран. Каким же будет отношение к нам теперь?
лейтенант Сен-Фремон