Я всё-таки поднял себя для пробежки. Утро было туманное. На траве сверкала обильная роса, но перед глазами то и дело восставало великолепие вчерашнего салюта. И каждая вспышка сопровождалась взрывной волной в черепной коробке. Сколько же вчера было выпито!... Уже у Тани граница разумного была перейдена. Но я вернулся домой, а там ещё не разошлись дедушкины-бабушкины гости: пришлось выпить за Победу и с ними. А была ведь и такая непредсказуемая вещь, как ол!
Неудивительно, что ночь прошла без снов. Алкоголь в неумеренных количествах не располагает к сновидениям. В то же время обещание Тани «поженить нас» до рассвета не переставало гореть в моей голове гранатовым огнём. Снова и снова я по словечку перебирал наш разговор. Это сладостное перебирание продолжилось и на пробежке.
После завтрака мы с братом снова взялись за «Багратионовы флеши». Но хватило меня не надолго. Я оставил Гену наедине с холстом и вышел побродить по окрестностям. Надлежало хорошенько обдумать вчерашнее. На ходу обмен веществ активнее, мысль маневренней. Да и похмелье на ветерке быстрей проходит…
Итак, с сего дня я должен начать поиск Маши. После всех вчерашних красивых слов это теперь – моя обязанность, мой кшатрийский, рыцарский долг. А, кроме того, долг… ЛЮБВИ!
Вчера я просто рассматривал её фотографии, а одна даже осталась со мной. Сегодня уже нет сомнений: я влюблён! Эта, пока лишь чуть заметная щемящая тоска – явный симптом начала «любовного гриппа». Подхватил, понимаешь, с лёгкой Таниной ручки! А, может быть, с её стороны было и какое-то ненавязчивое любовное чародейство?!… И как влюблённый, то бишь, инфицированный любовным вирусом, я с этой минуты не имею права сидеть без дела, в то время как она, моя возлюбленная, неизвестно где. Среди живых ли она, или среди не-живых – и то вопрос. Во в какую историю умудрился вляпаться!
C поиском среди живых всё более или менее ясно. Поговорю с Олегом. Узнаю, что ему удалось узнать. Обращусь к Шестопёрову. У него свои каналы. Возьму координаты нужных людей, войду в курс дела, а там и сам начну копать и до чего-нибудь, в конце концов, даст Бог, докопаюсь. Беда лишь в том, что на дворе суббота: вряд ли сегодня Шестопёров на рабочем месте, а Олег, надо думать, отсыпается после вчерашнего.
Что касается возможного поиска среди неживых… Кстати, как эдакая идея проникла в моё сознание? Интересно бы отследить... Но как бы не проникла, я, Иван Рудосвятов, в это туманное утро имею честь заявить: если моя возлюбленная и уведена кем-то в страну мёртвых, у меня есть доблестное кшатрийское право не согласиться с тем, что она мертва. Так в своё время поступил Орфей! В глазах других это, конечно, отдаёт бредом. Попробуй, поделись таким ходом мысли даже с родными, и хлопот не оберёшься. И всё же, сумасшествие это лишь для тех, кто безусловно покорен власти смерти.
Сказать легко, а вот сделать… Тут совета надо просить у каких-то особых знатоков…
Моя бабушка знает толк в снах, приметах. И какая-то подруга-травница у неё есть. Но просить у них совета, как вернуть девушку из страны мёртвых, значит, напугать до смерти.
А Евдокия Диомидовна, бабушка Тани и Маши? Она староверка! У староверов, говорят, хранятся тайные книги – рукописные, древние! Да и из уст в уста, верно, кое-что передаётся. Может, поговорить с ней? Наверняка, есть сильные чудотворные иконы, перед которыми молятся о потерянных людях, особенные молитвы и святые, помогающие именно в такой беде...
Размышляя так, я добрался до моста, на котором пару дней назад впервые услышал о Машином истинном или только мнимом утоплении. Речка внизу струилась так же тихо и безмятежно, как в тот вечер. Город медленно освобождался от тумана, и внимание моё привлёк серый купол вдали. А ведь это и есть Старообрядческая церковь!
Внутри я никогда ещё не бывал. Да и церковью-то она стала вновь совсем недавно. В тот раз, когда мы случайно встретились с Таней и Евдокией Диомидовной, я заметил только, что за время моего отсутствия снаружи её хорошо отреставрировали… Может, не спроста она так мне вдруг показалась?
Я прикинул, что дойду до церкви минут за пятнадцать, а там, возможно, и Евдокию Диомидовну увижу. Только вот есть ли теперь служба? И пустят ли староверы в храм не своего?
* * *
Высокие главные двери храма были заперты. Я обошёл вокруг и обнаружил в каменной ограде калитку. Толкнул – поддалась. На церковном дворе много маленьких строений, сарайчиков. Там и сям доски, камень, бочки с краской. Значит, работа ещё не окончена. Но никого из рабочих не видно. Верно, выходной. Двинулся противосолонь, и вот, за поворотом, нашёл-таки открытые двери. Внутри храма было темновато. Наружу доносился ровный женский голос: что-то читали.
Староверы крестятся не так, как в нашей церкви. Это я знал, но решил не пртиворяться «своим». Перекрестился, как умел, и вошёл. Никто на меня внимания, кажется, не обратил. Людей на службе было довольно много. В основном, женщины: все в белых платочках. Но и мужчины: я увидел двух почтенных старцев с длинными седыми бородами, потом высокого человека средних лет, тоже с бородой, а недалеко от меня стояло четверо парней. Бороды пробивались и у них. Все были одеты в русские рубахи с подпояской.
Дабы ничего не нарушить по незнанию, я решил остаться у самого входа. Отсюда всё и все были видны. Реставрация внутри, оказывается, только началась. Построили храм во времена Ивана Грозного. К XVI веку, верно, относились и росписи. Но пока были восстановлены только отдельные фрагменты. Лишь небольшая часть святых образов высвободилась из-под окутывающей стены атеистической серо-зелёной пелены. Оттого и было в храме мрачновато.
Я слушал чтение. Потом запели: незнакомо, странно, тревожно. И отнюдь не сладость ложилась на сердце от такого пения. Напротив! Оно, будило и чем-то даже пугало... Пожалуй, это правильно, решил я. Если христианство не ждёт впереди ничего, кроме Апокалипсиса, дух должен быть бодр.
Тем временем в храм вошли ещё два парня. Оба совершили тройной земной поклон: то есть три раза, перекрестившись, падали ниц, вставали, и снова падали. Вот как, оказывается, сюда принято входить! И здешнее крёстное знамение я увидел вблизи: широкое, стремительное, размашистое.
Когда начались общие земные поклоны, я увидел: у каждого прихожанина и прихожанки храма с собой что-то вроде коврика, на который они опускались. Заметил в руках молящихся и лестовки. У нас дома была одна такая.
При всех этих интересных наблюдениях я, конечно, не забыл о главном: нужно было найти Евдокию Диомидовну. Скоро я её заметил. Она стояла впереди. Естественно, о том, чтобы подойти к ней и заговорить во время службы, не могло быть и речи. А служба была длинная-предлинная.
Отгоняя праздное нетерпение, я пробовал сосредоточиться на молитве. Слушая службу, молился обо всех моих родных, друзьях, «о Богохранимой стране нашей и воинстве ея». Помолился и обо всех наших усопших, в том числе о тех моих братьях-соратниках, которых мы потеряли в горах. И, кстати, вспомнил о Федьке Ржанове.
Совсем скоро двадцатое мая. Именно в этот день ему, моему доброму товарищу по взводу, выпало уйти из нашего суетного круга. Родом Фёдор был с Волги – из Чебоксар. По сроку службы – старше меня на полгода. Вместе прослужили, провоевали почти год. И вот их расчёт в составе колонны отправили в соседний район. Там ожидалась какая-то зачистка. В принципе, ничего необычного. Но в дороге напоролись на засаду. Нападение быстро отбили, а двое наших всё ж было убито. Фёдора нашла пуля снайпера. Его тело прямо с места боя, вместе с ранеными, отправили в госпиталь. Так что больше я его не видел. Зато разговор, оказавшийся у нас последним хорошо запомнил. Впрочем, разговор не о чём. Шутили, болтали о всяких пустяках. Федька курил, был весел. Видно, сердце грядущей беды не чуяло. Видно, пуля была случайная. Просивситеть бы ей мимо, а только что-то вмешалось в ход событий, да и оборвало Федькину жизнь…
Я подумал, в день годовщины его ухода надо бы заказать поминальный молебен. Да и второй – благодарственный – за то, что я сам вернулся цел и невредим…
Служба кончилась в одиннадцать. Невысокого роста благообразный седенький батюшка благословил молившихся. Причём, подходя под благословение, все кланялись ему в ноги. В этот момент я вышел из храма. Не потому что мне было зазорно поклониться в ноги священнику, а лишь опять же потому, что я здесь всё-таки был не свой.
Ждать Евдокию Диомидовну у дверей пришлось недолго. Мы поздоровались, и я тут же вызвался проводить её домой. Сказал, что хочу посоветоваться о важном деле. Евдокия Диомидовна удивилась, но от разговора не отказалась.
Поскольку от церкви жила она почти в двух шагах, проводы предстояли быстрые. Я и взял быка за рога: передал вчерашний разговор с Таней. Сказал, что верю: Маша жива, но похищена. Сказал, что хотел бы помочь разыскать её, прибавя, что человек я – отнюдь не трусливый, а теперь ещё и с боевым опытом. Однако дело Машино – тёмное. Если до сих пор нет никаких сведений, никаких следов, значит, надеяться можно лишь на счастливый случай. И всё же, чтобы этот случай случился, чтобы у поиска было хотя бы какое-то направление, мне нужен совет мудрого человека.
- И какой же тебе нужен совет? – тихо спросила Евдокия Диомидовна, когда поток моего красноречия иссяк.
- Что говорит ваше сердце? Где Маша? Что с ней? Понимаю, если б знали наверняка, она давно бы нашлась. Но, может, хоть какой-то намёк? Может, вы что-то видели во сне? Или просто что-то чувствуете?
- Дорогой ты мой, - тяжело вздохнула Евдокия Диомидовна, садясь на лавочку, стоявшую у ворот её ладного домика в три окна с синими наличниками, до которого мы уже успели дойти, и, приглашая меня присесть рядом. – Сердце болит, сердце неспокойно. Но что оно говорит – не разберу. Молю Царицу Небесную Матушку, чтобы вразумила. Молюсь Иоанну Предтече, Николаю Угоднику, святой Варваре: да откроют мне тёмное место. Но, видно, плохо молюсь. Или время ещё не пришло?... Может, и грешу, а поминаю Машеньку среди живых. Только вот жива ли?
- А нет ли у нас поблизости какого-нибудь монаха, какого-нибудь старца-ясновидца? Или ясновидицы? Вы, верно, про таких людей знаете? – попытался я подбодрить Евдокию Диомидовну.
- Нет, - покачала головой она. – У нас я про таких людей не слыхала. А подальше – так отыскать, пожалуй, можно. Под Нижним, знаю, есть прозорливые люди… Я сама, правду сказать, собиралась в Семёнов поехать: к старцу Маврикию. Слава о нём добрая. Да батюшка наш Авдей отговорил. Пусть год пройдёт, говорит, там и поедешь, если нужда в том останется. А до того времени не благословляю… Вот я и жду. Недолго уж ждать.
- Может, мне съездить? Время у меня свободное есть. Только примет ли меня ваш старец, как думаете?
- Принять-то примет, но пользы в том нет. Тут нужна родная кровь. Только через кровного родственника и могут такие люди потерянную душу сыскать. Не тебе надо ехать! Да и, чую, дело это такое, что не всякому прозорливцу разглядеть. Вот есть у нас тут блаженный один: Тришей зовут. Лет уж сорок мужику, а всё как дитя малое. Но без дела не сидит. Берут его на всякую подсобную работу. Сейчас в храме нашем мастерам помогает. А раньше в лесхозе был… Ясновидящим его, конечно, я не назову, но иногда и он всякие узлы распутывает, всякие словеса людям в руку изрекает. Так-то всё больше чепуху какую-то молотит, но коли найдёт на него – тут уж всё тебе, точно ангел Господень, провещает: коротко и ясно. Ангелы-то Божьи, ведь, никогда людей не путают. Ты это знай! Если кто темнит да больно умствует – стало быть, не от Бога явился, - Евдокия Диомидовна вздохнула, словно припоминая что-то такое, не больно доброе, и продолжила. - Горевала я горевала, да раз грешным делом и подумала: «Дай, спрошу Тришу. А ну как что-то подскажет!». Купила тульский пряничек – Триша до сладкого охоч! – пришла в обед, когда он вот тут же у церкви сидел, отдыхал. Ну и пожаловалась на нашу беду. Задумался Триша. Долго думал. А потом говорит: «Нет, баба Дуся! Не могу я что-то это дело разведать. И среди живых, вроде, её нет. Но нет и среди мёртвых! Болтается, бедненькая, где-то посерёдке. Куда перетянет, туда, наверно, и пойдёт. Молитесь же, чтоб перетянуло к жизни, а не к смерти»… Как же во мне всколыхнулось всё в те поры! Словно молодость через плечо поглядела. За надежду я Тришу даже в лоб поцеловала. А сама в церковь: такая в тот день была сладкая молитва, что до самой ночи в храме осталась. Ну а потом молебны о возвращении потерянных чад, где могла заказала: всем скоропомощникам – Георгию Победоносцу, Евстафию Плакиде, преподобному Ксенофонту и супруге его Марии. И сорокоусты о здравии Машенькином в семи церквах. Ни дня она у нас без молитвы не бывает! Но вот уж скоро и год, а ответа нет. До 22-го июня по-новому, когда она пропала, чуть больше месяца осталось. Может, хоть тогда что-то откроется. По слову Тришиному: либо к жизни, либо к смерти её перетянет.
- Значит, надо спешить! – сказал я. – Я тоже буду молиться за Машу каждый день. Вы мне только дайте записать, кому молиться и как?
- Да это я тебе сама запишу, - усмехнулась Евдокия Диомидовна. – Пойдём в дом, если не спешишь. Тут мне, правда, ещё на колодец сходить надобно.
- Это что ж, вы до сих пор без водопровода сидите?
- Нет! Водопровод уж пять лет, как сделали. И колонка есть газовая. А только колодец у нас хороший. Для чая, для варки я только эту колодезную водичку беру. Да и ходить-то много не нужно. Ведёрка на день хватает.
- Давайте-ка сбегаю, а вы мне пока напишите, - не слушая уговоров бабушки, я решительно взял ведро и пошёл на колодец. В свете совершающихся событий Евдокия Диомидовна становилась моей новой родственницей. Сбегать для неё за водичкой я был обязан.
Колодец, а это был студенец с цепью на вращающемся валике, находился совсем рядом. О колодце заботились. Над ним была устроена деревянная треугольная крыша. Стало быть, здешнюю водичку ценила не только Евдокия Диомидовна. Я заглянул внутрь. В полутьме точно не разберёшь, но, по-моему, до воды недалеко. Пока вытаскивал ведро, на ум пришли и сухие колодцы морлоков из «Машины времени» Герберта Уэллса, и таинственные колодцы наших сказок: упадёшь туда и вдруг окажешься не в воде, а в каком-то загадочном, но похожем на наш нижнем мире. Там тебе и подвиги, и сокровища. Змей стережёт воду, и каждый год люди нижнего мира за пользование водой отдают ему в жертву прекрасную девушку… Вроде, хоть и низ, но не ад, не место наказания. Просто какое-то иное пространство, связанное с нашим через такие вот колодцы да пещеры…
Когда я подошёл к дому, вдруг снова вспомнился и сон о русалках из банок. Там ведь тоже был укрытый в подполе колодец.
Тем временем Евдокия Диомидовна сделала всё, о чём я просил. А кроме того накрыла стол в своей кухоньке белой скатёрочкой, поставила на него всякие варенья, печенья. Я, было, стал благодарить, но она остановила меня, сказав, что помимо молитв есть у неё для меня ещё кое-что, а без чая гостя отпускать нехорошо.
Чайник уже кипел. Евдокия Диомидовна заварила чай. И мы долго пили его, беседуя, в основном, о том, что было на столе: варенья из облепихи, черники, брусники, лесной малины. Евдокия Диомидовна была знатной ягодницей. А печенье, оказывается пекла Таня!
От отца я слышал, что староверы не едят и не пьют вместе с «никонианами». А если попадают в «никонианскую» среду, пьют только из своей чашки. Более того, говорили, что если никонианин осквернит своим прикосновением что-нибудь из посуды старовера, тот обязательно выбросит эту вещь за окошко, сразу после ухода нежеланного гостя. Я поделился этими познаниями с Евдокией Диомидовной.
- Мои родители меня этому не учили, - усмехнулась она. – Может, кто и делает так: беспоповцы какие-нибудь. Но не мы. Церковь-то наша единоверческая. Служим по отчим заветам, а с правящей церковью пребываем в мире. Это раньше были всякие клятвы да мучения. Теперь везде разрешено и по-нашему служить, и по-нашему молиться. Даст Бог, придёт и то время, когда покается русский народ да воссоединится. Прейдёт раскол. Правда воссияет. И мучеников наших всенародно прославят. И книги, Никоном порченные, заново, как следует, исправят.
На прощание Евдокия Диомидовна дала мне маленький, затягивающийся шнурком мешочек из красной материи.
- Там соль, - сказала она очень значительно. – Соль из чистого места. Она тебя в трудную минуту сбережёт. Всякое лихо соли этой убоится. А если уж совсем худо станет, брось щепоть её перед собой – оно и отступит. Но на пустяки её, смотри, не трать.
«Вот тебе и благословение в путь-дорожку», - сказал себе я в этот миг.
* * *
Я позвонил Тане после обеда. Но Олег, оказалось, уж с час как куда-то уехал, и вернуться обещал лишь к вечеру.
Я набрал Юрку, но и его на месте не было.
Казалось, всё шло к тому, что я вернуcь к холсту и помогу-таки брату с травкой и цветами. Однако на той же страничке книжечки, где был телефон Юрки, я записал и телефон Элрохира. А ведь он обещал литературу о скифах!... Элрохир был на месте и тут же пригласил меня к себе.
Жил мой новый знакомец рядом. Чуть поодаль от того самого старинного уголка Озорнова, что прятался за Барской горкой, стояло несколько каменных двухэтажных домов. В эпоху индустриализации СССР их построили для инженернов и директоров комбината. В каждом было по 8-10 квартир. В одном из этих старых, но прекрасных по условиям домиков и жил Элрохир.
Он тепло пожал мне руку в дверях, провёл в большую комнату с книгами, сходил поставить чайник, и беседа наша началась.
Оказалось, Элрохир преподавал историю в той самой школе, которую я не так уж давно имел честь закончить. Преподавал второй год и в то же время писал историческую диссертацию. Её темой была «Засечная черта в эпоху царя Алексея Михайловича Тишайшего». В принципе, такая работа, по словам Элрохира, потянула бы не только на кандидатскую, но и на докторскую степень. Но для докторской требовалось много публикаций в научных журналах. А этого пока не доставало.
- Скифская война, которой ты интересуешься, лишь одна и не самая главная сторона нашей истории, - сказал он, как бы продолжая разговор, начатый в прошлый раз. – Для Руси гораздо важней была стратегия засечной черты. Вспомни былины. Переселение народов шло полным ходом. Кто только не бродил по южнорусским степям: хазары, обры, печенеги. Именно их приближение отслеживали богатырские заставы и давали отпор на дальних подступах. Пока род Рюриковичей был един, это было эффективно. Тем более, что оборона чередовалась с дальними походами: вспомни Святослава, вспомни Мономаха. А потом князья погрязли в междоусобицах. В итоге страшный, но справедливый монгольский разгром. Возрождаться засечная черта стала уже только в московский период, причём она существенно усложнилась и укрепилась кольцом монастырей, каждый из которых был твердыней. По своему устройству засечная черта походила на современные приграничные зоны. Население – и профессиональные воины, и мирные жители – готово по сигналу собраться куда нужно, и делать то, что заранее оговорено. Сложная сеть крепостей, секретов, наблюдательных пунктов, сигнализации и так далее. В общем, многослойная, эшелонированная система защиты границ. При этом все, кто имел смелость и волю жить в таких постоянно военных условиях, получал от правительства немалые льготы.
- По-моему, так жили казаки, - молвил я.
- Правильно. Казаков, со временем, включили в систему. Более того, казачество вскоре стало её главным элементом. И гляди: от границ Московской области засечная черта за пару столетий отодвинулась во все стороны на сотни и тысячи километров - до Кавказа, до Амура, до двух океанов! Да и на запад мы расширились прилично. К тому же, в отличие, к примеру, от Великой китайской стены, Русь имела возможность двигать засечную черту вместе со всей её инфраструктурой. Это была гибкая и мобильная оборонная система – чисто наше, русское организационное изобретение. Ничего подобного больше не было в истории ни одной страны мира.
- Ни у одной страны мира нет такой суровой географии, - сказал я.
- Это верно, - согласился Элрохир. - Больно уж открыта Русь всем ветрам. Никогда нам было не до жиру, а только отбиться бы от врагов со всех сторон. Разные прогрессисты – и в прошлые века, и сейчас – любили и любят лопотать о том, что, мол, народ русский был привержен царской власти из какого-то своего природного раболепства. А ты вот представь себе время Ивана Грозного, которым я тоже занимаюсь. По расчётам специалистов, за шестнадцатый век крымцы увели в рабство приблизительно четверть тогдашнего населения Московской Руси и Украины. Каждого четвёртого и четвёртую! Попасть в татарский плен, а вслед за тем на галеры или в гарем, можно было уже не в добрый час оказавшись на другом берегу Оки. Шайки охотников за людьми неусыпно вели свой промысел на наших границах. Работорговля была экономической базой Крымского ханства. Вот и хватался народ наш за соломинку. Какой бы ни был царь, пусть он хоть как-то укротит степных волков, хоть на время защитит от этой напасти! Кстати, после того, как Крым при Екатерине Второй присоединили к России, роль поставщика рабов в Османскую империю быстро перехватили северокавказские горцы. Из-за этого, в принципе, и решило царское правительство, вслед за Крымом, завоевать Северный Кавказ. Иначе этих торговцев живым товаром унять было невозможно.
- Да уж! – хмыкнул я. – И не успел распасться Союз, как они принялись эту торговлю восстанавливать.
- Говорят, рабство тайно существовало на Кавказе и при советской власти. Папы нынешних абреков, а товарищи-абреки никогда не страдали отсутствием наглости, уже тогда захватывали всяких опустившихся людей, увозили их в недоступные горные районы и держали, как рабов. Местная власть и милиция всё это, естественно, покрывали.
- Выходит, отучить от этого можно только напалмом.
- Всем рабовладельцам рано или поздно приходит отмщение. Были обры и сгинули. Были хазары – и нет их. Если ж вернуться к моей теме, весь интерес тут в том, что наш городок когда-то тоже был частью засечной черты. В местных анналах мне удалось отыскать об этом много любопытного. Кое-что разузнал и про то, почему Удальцово называется Удальцовым.
- Был какой-то удалец?
- Именно. Звали этого парня Степаном. Сведения, конечно, скудные. Очень коротко о Степане Удальце говорится в местной летописи. Есть упоминания в церковных документах нашей епархии. В целом, ясно: человек он в округе был знаменитый. Шла о Степане слава хитреца, знахаря. Но были у него заслуги и перед местным воеводой: чем-то сильно помог ему при отражении одного из крымских набегов. А вот с церковью отношения складывались сложнее. Настоятель Пантелеймоновского скита, игумен Даниил, с ним дружил, зато архиепископ гнал, обвиняя в чернокнижии, вплоть до того, что люди архиепископа пытались бросить Степана в темницу. Только руки у них оказались коротки. Степан ушёл в лес, на болота. В те поры тут были ещё очень дремучие леса, хотя зона-то, вроде, переходная, лесостепная. Это потом, при дурне Петре, свели наши дубравы. Свели ради флота, только и флот не построили. Сгнили дубы даром. Но это потом… А Удалец, пересидев грозу на болотных кочках, устроился всё-таки подальше от нынешнего областного центра, бывшего тогда маленькой крепостцой. Зажил на своём хуторе. Лет через тридцать на месте хутора уже была деревенька, а к концу XVII века стояло богатое село, которое с самого начала называлось Удальцово. Тут уж не спутаешь в честь кого…
Закипел чайник. Как и Шестопёров, хозяин дома предпочитал зелёный чай. Мы пили его с халвой и с историческими рассуждениями Элрохира. Он говорил, что от чтения большинства книг по истории толку мало: обычно там много воды и мало фактов. Читать надо первоисточники. Сегодня он приготовил для меня Геродота. Это был тот самый том, где «Отец истории» рассказывал о скифах и скифских войнах.
- Потом, если хочешь, вместе почитаем летописи, научу тебя понимать древнерусские тексты, - улыбнулся Элрохир. Предложение было неожиданное и роскошное. Я, конечно, был согласен, а внутри почуял: передо мной новый друг и добрый наставник. Вот от кого будет помощь в моих исканиях! А может, и в этом новом, сегодня начавшемся Поиске?...
От истории беседа мягко перетекла к Толкину и Средиземью. Элрохир снова зажёг во мне огненный интерес ко всему этому, сказав, что Толкин написал о Средиземье не только «Хоббит» и «Властелин Колец». Про «Сильмариллион» я знал и раньше, хотя до сих пор в руки он мне так и не попадался. Оказалось, есть ещё «Дети Хурина», «Утерянные сказания», письма, откуда можно узнать массу новых деталей о тех землях, что явились Профессору в его грёзах об утраченном волшебном и доблестном мире.
Я попросил «Сильмариллион» впридачу к Геродоту и тут же получил его. Это была нетолстая книжка, в мягкой глянцевой обложке, на которой красовались три красных яблочка.
За речами о Толкине халва быстро ушла. Элрохиру пришлось ещё раз сбегать на кухню. Халву сменил мармелад. А с ним возникла и новая тема. Элрохир заметил, что именно после прочтения «Хоббита» у него появился новый и особенный вкус к русским сказкам, преданиям, к истории вообще. Захотелось чего-то подобного на нашей почве. И я полностью с ним согласился: со мной было примерно так же.
- Время сейчас зыбкое. Наш народ нуждается в новом эпосе, - изрёк как нечто давное продуманное Элрохир. – Чтобы не сгинуть в небытии, русским заново придётся заколдовать свой мир, заново научиться верить волшебному и святому. И это волшебное и святое должно быть подлинно своим, незаёмным у других народов. Возможно, кому-то из нас посчастливится написать эту книгу. А, может, её создаст братство нескольких поэтов и сказителей! Только вот сначала не мешало бы в эту русскую стихию, о которой мы на деле очень мало знаем, по-настоящему погрузиться.
Он внимательно посмотрел на меня, словно раздумывая, рассказывать или нет, и всё же решился:
- Был мне сон, - сказал он полушёпотом. – Проснувшись, вспомнил, наверно, не всё. Да только и этого хватило, чтобы понять: случайно или намеренно, но мне открылась тайна! Сокровенная Русь коснулась меня.
Элрохир восторженно, как-то одержимо улыбнулся.
- Я попал в дремучую глухомань. Шёл по бесконечному еловому лесу много дней. Солнце почти не показывалось. Всё окутал густой, постоянно обманывающий зрение белый туман. Но в конце концов я вышел к нему – к этому лесному терему – то ли храму, то ли монастырю. Из еловой темени вдруг возникло высокое деревянное строение. Терем стоял не на поляне, а прямо посреди леса, вплотную к деревьям. И тут были люди. Много людей. Как радостно было услышать родную речь после стольких дней одиночества! А ведь по дороге мне никто не встретился. Видно, каждому из пришедших сюда пришлось проделать свой особенный путь.
Многие, как я понял, пришли за исцелением. Кто-то – за советом. А наверху, на втором этаже, откуда слышался детский плач, и куда поднимались вверх по лестнице беременные женщины, было что-то типа родильного дома.
Осмотревшись, я понял: помимо тех, кто пришёл издалека, были здесь и служители. Вернее, в основном, служительницы. Одного седобородого деда мельком я видел. Он ненадолго спустился и тут же вернулся наверх. Но, возможно, это был единственный муж в лесном тереме. Что касается женщин, среди них имелись и возрастом постарше: они, кажется, в основном, лечили. Большинство же составляли молодые, высокие и прекрасные лицом особы. Некоторые из них говорили с пришедшими странниками. Другие просто отрешённо сидели на крыльце терема, о чём-то размышляя, чего-то ожидая. Удивляла их одежда. Это были длинные одеяния из чёрных, белых и золотисто-рыжих, а иногда даже красных птичьих перьев. Наверно, их можно было бы назвать плащами или мантиями. И всё же я так и не смог понять, как же такое шьётся. Подумалось, эти женщины должны иметь какое-то отношение к волшебным птицам: Сирину, Алконосту, Гамаюну, Жар-птице. Возможно, они обращаются в птиц и летают по свету. А, может, и поют… Ничего из этого увидеть и услышать, к сожалению, не привелось. Сон был долгий, но какой-то неподвижный, без действия. Я проснулся, очень мало узнав об этом таинственном месте. И всё же я видел его. Верю, что когда-нибудь доберусь…
Я слушал рассказ Элрохира, затаив дыхание. Очень хорошо представился увиденный им лесной храм. И, вообще, этот таинственный сон был так созвучен моему собственному настроению! Я тут же решил поделиться с Элрохиром своими переживаниями последних дней, рассказать о предмете моего поиска, который этим утром был осознан мною, ни много, ни мало, как судьба.
* * *
Рассказал почти всё. Не утаил сон с русалками. Только про соль Евдокии Диомидовны умолчал. Элрохир выслушал меня с нескрываемым любопытством:
- Значит, ты готовишься стать, как минимум, участником детективной истории, а как максимум, героем мистической драмы? – улыбнулся он, когда моё повествование окончилось.
- Угу, - кивнул я.
- В добрый час. Если человек готов искать свою милую не только здесь, но и в других мирах, это чего-нибудь да стоит! И, конечно, я хотел бы быть полезен тебе и делом, и советом.
- Ну, и каков же будет твой первый совет?
- Прежде всего, думаю, твоя цель несравненно ближе моей. Это где-то тут, рядом. Развязки долго ждать не придётся. Поэтому для тебя нынче актуален не столько Геродот или Толкин, сколько вот этот автор, - он достал с полки и протянул мне книжку в синей суперобложке.
- «Д.К.Зеленин. Избранные труды. Заложные покойники и русалки», - прочёл я. - Ты думаешь, речь идёт о…
- К сожалению, русалки в наше время – явление не столь частое, как убийство и похищение людей. Но они всё-таки тебе приснились. Наверно, не просто так.
- Не просто-то не просто, – пробормотал я. – Но одно с другим я до сих пор не связывал…
- Посуди сам! Если речь идёт всё же не о бытовом похищении, кем ей ещё быть, как не русалкой? Она пропала у воды. По странной убеждённости сестры, по неясным предчувствиям бабушки и вполне ясным указанием блаженного, находится в некоем промежуточном, переходном состоянии - «между жизнью и смертью». Само собой, толковать это можно по-разному, и мы, конечно, мало знаем о природе русалок, чтобы точно утверждать. Но, исходя из того, что у нас есть, русалка – самое правдоподобное предположение. И, скажу тебе, предположение не самое пессимистическое. По крайней мере, народ наш верил: девушку от русалок иногда можно вернуть назад. Сама эта, пусть призрачная, но возможность должна придать тебе сил. Во всяком случае, я бы на твоём месте держал русалку за гипотезу номер один.
- Ру-сал-ка, – я словно попробовал это слово на вкус. – Ты прав. Наверно, это самое лучшее, что могло с ней произойти. Лучше уж оказаться между жизнью и смертью, чем в руках каких-нибудь мразей и испытать…
- Кто знает? – покачал головой Элрохир. – Между жизнью и смертью мы с тобой не были. Что человек испытывает в таком положении – Бог весть.
- И это верно, - вздохнул я. – Ну и что же, в таком случае, нужно сделать, чтобы вернуть из русалок?
- Для ответа на этот вопрос я тебе и даю Зеленина. Прочти внимательно. По-моему, там есть даже несколько вариантов. Но ты уж их специально не выискивай, проштудируй всё от корки до корки. Из всех исследователей русских народных верований я не знаю более осведомлённого и тонкого автора, чем Зеленин. Помни: русалки, при всей их прелести, как видно, существа гораздо опаснее лешего. Уцелеть после встречи с ними на порядок сложнее. Сначала освой приёмы защиты. Зеленин об этом много пишет. И только потом берись за возвращение.
- Не зная брода, не суйся в воду с русалками! – усмехнулся я.
- Звучит почти как «не суйся в воду с пираньями». И именно в таком отношении, думаю, залог успеха твоего предприятия. Даже если я и ошибаюсь насчёт степени опасности, возвращение русалки, в любом случае, не будет весёлым приключением, и, даже при успешном исходе, очень сильно может повлиять на всю твою дальнейшую жизнь. А значит, для того, чтобы бороться за неё, за твою возлюбленную, с миром мёртвых, надо по-настоящему любить её. Любить какой-то неземной любовью, но ни на миг не забывать: мир мёртвых – это мир мёртвых…
- Я тут перечитал «Майскую ночь», - в раздумье перебил я Элрохира. – Там всё так светло. А ясную панночку просто невозможно не полюбить, даже и зная, что она – мёртвая. Обычно-то это слово вызывает страх, отвращение. А тут… Или смерть – это нечто такое, о чём у нас не совсем верное представление?
- Вот-вот, – кивнул Элрохир. – Именно от этого я и хочу тебя предостеречь. Гоголю в описании таких вещей можно доверять полностью. Не сомневаюсь, твоя русалочка предстанет перед тобой в не менее впечатляющем образе. А чувства, брат, разумом перешибить было тяжело во все времена. Именно страх тут должен быть для разума союзником. Тебе предстоит научиться бояться её! Научиться вовремя отпускать на волю свой инстинкт самосохранения. Конечно, никто не знает, как там всё у тебя с ней сложится. Но доза здорового страха, думаю, спасёт от многих ошибок. А ведь в данном случае даже первая может стать и последней.
- Не поспоришь, - проговорил я.
- И не надо, - покачал головой Элрохир. – Чем спорить, считай меня техническим помощником для твоей операции… Кстати, на её подготовку у нас не так много времени. В народе были разные мнения о моменте появления русалок на земле. Но одна из самых обоснованных дат – 23-е мая. По православному календарю это день памяти апостола Симона Зилота. Но народ наш двоеверный всегда считал 23-е мая и днём рождения Матушки Сырой Земли. В этот день чтили почву, растения. Запрещалось копать и даже ковырять землю. И именно в этот день, говорили наши крестьяне, русалки являются на поверхность земли, показываются в лесах, в полях, у водоёмов. То есть именно с этого дня их можно встретить въяве. Короче, в запасе у нас меньше двух недель.
- Две недели – это вагон времени, - махнул рукой я.
- Вагон – для того, кто умеет временем пользоваться, – усмехнулся Элрохир. – Но, боюсь, твой дембельский статус может помешать быстрому сосредоточению на предмете.
- Не помешает! – заверил я. – А для некоторых сосредоточений, как известно, расслабление даже необходимо.
- Ладно, пусть будет так, - согласился мой техпомощник. – В общем, читай Зеленина, сосредотачивайся. А я тоже займусь этой темой вплотную. Буду благодарен, если ты станешь держать меня в курсе дела. Интересно всё, в том числе и сны, буде эти девушки снова тебе явятся. Короче, не пропадай. Ну и самое главное, хотя это напоминание, наверно, излишне: думай о ней постоянно! Постоянная мысль – это и есть сосредоточение. И это создание духовной связи. Смотри почаще на её фотографию. Глядишь, она и сама выйдет на контакт.
* * *
Я возвращался домой с пакетом книг. Геродот, Зеленин, «Сильмариллион», да ещё в придачу «Сказания русского народа» Сахарова и «Нечистая, неведомая и крёстная сила» Максимова. Этого должно было хватить надолго.
После разговора с моим новоиспечённым помощником, я понял, кто является истинным вдохновителем толкинистского кружка. Может Юрка у них там и Артур, но Мерлин, без сомнения, Элрохир.
Всё, что я услышал сегодня – утром и вечером – ещё предстояло осмыслить. Я пришёл домой с гудящей от впечатлений головой. А может, это всё ещё сказывался вчерашний праздник.
Часов в девять вдруг позвонил Петька. Он сообщил: завтра будет лунное затмение. Полное! Приглашал полюбоваться им в свою обсерваторию. Но главное: просил прийти не одиночестве, а с кем-то. Судя по его тону, это было очень важно. Значит, затмение - только повод. Ведь смотреть в телескоп на это явление смысла нет… Я, конечно, сразу согласился, хотя в тот миг ещё не знал, с кем пойду... И вдруг мне вспомнились очи чёрные! Вспомнилась Марина! Я ведь тогда как раз успел ей прорекламировать Петькину обсерваторию. И вот он – случай. Да ещё какой!
Я быстро отыскал её телефон:
- Аллё! – раздался в трубке знакомый обволакивающий голос. Я напомнил о себе и тут же перешёл к делу.
Кажется, Марина удивилась моей прыти. Секунд пять помолчала. Задала пару уточняющих вопросов, видимо, лишь для того, чтобы собраться и оттянуть окончательный ответ. Я уж решил, что сейчас под каким-нибудь предлогом последует отказ. Но нет!
- Перезвони мне через полчаса, - сказала она. – Через полчаса я скажу тебе точно.
Надежда не умерла!
Медленно-медленно ползли по циферблату эти тридцать минут. Ожидание тяготило. Но когда минутная стрелка всё же добралась до нужной точки, и я снова набрал заветный номер, сердце моё замерло, как выслеженная дичь под прицелом.
- Аллё! – голос Марины был весел.
- Это опять я. Со смирением и надеждой ожидаю вашего ответа!
- Ответ положительный. Ничего не имею против того, чтобы понаблюдать за лунным затмением в весёлой компании. Начнётся оно часов в одиннадцать. Значит, где-то в половину надо встретиться.
- Мне быть у вашего подъезда?
- Нет. Давай-ка у «Ракеты». У касс.
- Двадцать два тридцать. У касс «Ракеты».
- Именно так.
- Тогда спокойной ночи.
- И тебе! До завтра.
В трубке остались только гудки. Но это были хорошие гудки. Она не забыла меня за эти дни. Она говорила мне «ты».
Я перезвонил Петьке и сообщил ему, что буду у него завтра вместе с одной особой, которая, помимо всего прочего, не чужда и астрономии.
- А помимо чего прочего? – поинтересовался Петька
- Увидишь её и сразу всё поймёшь, - коротко ответствовал я. На том и распрощались.
Завтрашний день обещал быть длинным. Потому я рассудил, что пробежка отменяется. Выспаться следует так, чтобы подойти к лунному затмению без следа усталости.