Дачный поселок, где находился загородный дом Андрея, вплотную примыкал к Финскому заливу, южнее Большой Ижоры. Свернув направо с шоссе, шедшего до этого по низине вдоль побережья , дальше километра два ехали по мощенной, но сильно разбитой дороге, которая , проходя по поселку, в одном месте выходила на голый, обрывистый берег. С высоты обрыва открывалась панорама залива с исчезнувшим горизонтом и казавшимися неподвижными морскими судами выстроившимися в кильватерном строю вдали на фарватере. Поселок интенсивно застраивался новыми русскими, которые возводили за высокими заборами коттеджи и замки, но кое-где сохранились еще и деревянные домики с заросшими участками и нависшей над штакетником сиренью - типичные дачные постройки прежних нищих времен. Чтоб разыскать владения Андрея в лабиринте беспорядочной планировки, можно было ориентироваться на маяк, который возвышался метрах в ста от его дома. Ажурная квадратная башня на стальных опорах, выкрашенная широкими , вертикальными красными и белыми полосами, была хорошо видна отовсюду даже в светлое время суток, когда фонарь еще не зажигался. Близость маяка к усадьбе вносила дополнительное ощущение близости моря, вид которого был скрыт высоким сплошным забором и полосой еще не вырубленного леса. Когда Андрей приобретал этот участок, дом был возведен лишь на половину, но с той поры прошло семь лет и сейчас все строительные работы были завершены, кроме того, за это время на участке появился еще один дом - двухэтажный сруб с баней внутри и спальней для гостей наверху. Перед деревянным домом вырыли бассейн, выложенный булыжниками, довольно глубокий. Сидя на открытой террасе можно было наслаждаться журчанием воды, наполнявшей бассейн из трубы, замаскированной в камнях. Возле дома под навесом стояли квадрацикл, гидроцикл, снегоход и мотоцикл Хонда. Мерцедесс и внедорожник Ниссан-патруль стояли под открытым небом. В доме тоже имелась сауна с бассейном, выстроенная в подвальном помещении. Все обожали плескаться в этом бассейне и, когда ехали к Андрею в гости, всегда предвкушали это главное удовольствие от визита.
Сегодня семейство приехало по случаю дня рождения Андрея. С друзьями и сотрудниками фирмы он отметил накануне в ресторане, и сегодня была только родня. Андрей пожарил шашлык, а у него это получалось всегда очень удачно - мясо выходило сочным и очень вкусным. Вечером Андрей позвал его в сауну, где завел разговор о лечении в Германии…
У этого вопроса была своя предыстория. Года три назад у Лены объявилась в Германии прежняя знакомая - Ира Парулава. Лена когда-то помогла ей устроить в больницу на лечение отца. Вдобавок к Ира была замужем за хирургом, много лет назад проходившим на их кафедре клиническую ординатуру, которого они оба хорошо знали - за Тенгизом. Они жили в Германии уже много лет, Тенгиз работал врачом, а Ира стала сотрудницей организации, занимавшейся приглашением на лечение в Германию пациентов из разных стран, в том числе из России. В прошлом году Андрей возил Ольгу на консультацию в Висбаден, воспользовавшись услугами фирмы, где работала Ира. Там они познакомились и подружились. И вот теперь Андрей предложил и мне поехать в Висбаден на обследование и лечение; естественно все расходы он берет на себя. Конечно, у Андрея все было заранее оговорено с Леной, но я не считал себя вправе воспользоваться таким щедрым предложением. Андрей был младше меня на десять лет и я все время считал себя старшим в семье после смерти Бориса Петровича; как-то неловко было ощутить на себе покровительство шурина, к которому всю жизнь обращался на ты, а он ко мне на вы.
- Спасибо , Андрей. Но не стоит, ни к чему все это. Я не так уж плохо себя чувствую.
- Мне кажется, что раз есть возможность увеличить вероятность продления своей жизни, то не следует ею пренебрегать. Зачем рассчитывать на десять лет, когда можно рассчитывать на двадцать. Я не врач, я не знаю смогут ли вам помочь, но в Германии это сделают более качественно, в этом я уверен. А что касается денег, то несколько десятков тысяч евро для меня сейчас не та сумма, чтоб о ней говорить.
- Хорошо, Андрюша, я подумаю. Спасибо.
Они сидели на разных полках, голые и оба еще сухие. С возрастом Андрей стал внешне больше, чем раньше, походить на Бориса Петровича, особенно в профиль. Но не фигурой. Андрей всегда был худым и сейчас лишь немного располнел, в то время как Борис Петрович был избыточно тучен и могуч. Масштабу его личности соответствовал внешний облик - высокий, дородный, с крупной головой на мягких и широких плечах, с внушительным животом и мощными руками. Подростком , во время войны, он работал молотобойцем в кузне. В тоже время это была настоящая «профессорская» внешность. Размашистые и не лишенные изящества черты лица, большие карие глаза, густые, но не косматые брови, толстые , а именно такими они и должны были быть у жизнерадостного, энергичного человека, губы, не сходящая с полного лица просторная, распахнутая улыбка, полностью обнажавшая несколько выпуклый ряд верхних зубов.. Улыбка это слабо сказано, все лицо участвовало в постоянной гримасе заразительного и ироничного смехотворчества и в любой момент готово было сотрястись от приступа нахлынувшей веселости. Высокий лоб составлял единое целое с большой лысиной, обрамленной на висках кудрявой сединой. Он был очень остроумен и неизменно становился душой любой компании, готовой слушать только его. В дни моего сватовства Борису Петровичу было пятьдесят два года, и я познакомился с ним, когда он попал к нам в кардиологию с первым инфарктом. Он лежал в реанимации и выглядел абсолютно здоровым и радостным человеком. И я , можно сказать, влюбился в него с первого взгляда.
- Поддать пару?
- Давай.
Андрей плеснул на каменку водой из лоханки, чистенькой и аккуратно сделанной. Здесь все было сделано чистенько и аккуратно, светлое дерево, светлые войлочные колпаки, термометр в деревянном футляре, аккуратная каменка. Приятно было выйти из парилки в полумрак зала со стенами из круглого, тоже светлого бруса и погрузиться в бассейн с подсветкой, придававший воде мягкий, зеленоватый цвет. Бассейн имел шесть метров в длину и два с половиной в ширину, был выложен мелкой плиткой , а потолок был сделан зеркальным, так что можно было разглядывать себя, вытянувшись на спине, во всей красе. Андрей после бассейна ушел, а я решил попариться еще раз.
Да, Андрюша стал солидным, преуспевающим бизнесменом , и что особенно приятно - работающим на рынке высоких электронных технологий, а не по продаже «Равиоли» или сантехники. Чтоб возглавлять такую фирму, требовались определенные научные способности. После окончания Политехнического института он не пошел по стопам отца - в науку, чем сильно раздражал Бориса Петровича, и долгое время не мог найти себя в профессиональном смысле. Его время пришло в начале девяностых, когда Андрей организовал на паях с приятелем фирму, и год за годом постепенно добивался расширения своего бизнеса. Все это происходило уже после смерти Бориса Петровича, который , наверное, был бы сейчас доволен успехами сына. В последние годы своей жизни, он был вынужден подрабатывать преподаванием - читал курс общей физики в ЛЭТИ. Он говорил мне, горько усмехнувшись по этому поводу: «Впервые работаю ради денег». В моих глазах он воплощал собою образ настоящего ученого, чего я никогда не встречал и не хотел признавать в профессорах от медицины. Заглядывая в журналы по проблемам современной физики, я с завистью отмечал насколько научный уровень статей и даже форма изложения материала превосходили публикации в медицинских изданиях. Борис Петрович возглавлял лабораторию в физтехе им. Иоффе, занимавшуюся альтернативными направлениями в термояде, отличными от «Токамака». Установка, которую они разрабатывали называлась «Торнадо». Лаборатория работала в тесном сотрудничестве со шведской королевской академией наук, и профессора из Швеции были частыми гостями в нашем доме. Борис Петрович тоже часто выезжал в заграничные командировки, и чаще всего в Швецию. Больших денег это не приносило, всю заработанную чтением лекций и научным сотрудничеством валюту нужно было сдавать, но какую-то бытовую аппаратуру или что-то из одежды он привозил. Выполняя мой заказ, он привез мне из Гетеборга том Булгакова, которого в то время невозможно было достать у нас. Еще помню джинсы и пуловер. Себе он принципиально не покупал там ничего, кроме наручных часов. Благодаря этим поездкам Даша в детстве была прилично одета в качественные , «фирменные» комбинезоны. Но его докторская диссертация была посвящена не ядерной физике, а магнитно-гидродинамической неустойчивости. Занимаясь фундаментальной наукой, он не игнорировал и прикладные направления. Открыв эффект механолюминесценции металлов, он разрабатывал метод диагностики дефектов стали и титановых сплавов, основанных на этом явлении, и часто выезжал в Салду на металлургический комбинат. Даже пребывание на больничной койке в инфарктном отделении не прошло бесследно для науки. Его лечащий врач - Кукуй Лев Михайлович в это время писал докторскую, и Борис Петрович предложил ему использовать для диагностики инфаркта миокарда метод тепловидения. Потом у них вышла статья в журнале «Кардиология» с результатами этого исследования; нечего и говорить, что обоснование физической сути предлагаемого метода было представлено на очень высоком уровне.
Став его зятем, я одновременно стал его первым помощником в осуществлении проектов, связанных с домашними хозяйственными проблемами. Дело в том, что среди ближайших родственников единомышленников в его бытовых начинаниях к тому времени уже не осталось. Все домочадцы были достаточно утомлены за прежние годы, например, при строительстве дачи на Карельском перешейке в шестидесятые годы, когда все приходилось делать своими руками. Его кипучая натура проявлялась в освоении все новых проектов, раздвигавших границы существования среднего обывателя. Первый автомобиль появился у него еще в пятидесятых годах. На «победе» семья каждое лето отправлялась в дальние путешествия - к Черному морю, в Белоруссию, в Закавказье.. Понятно, что в те далекие годы никакого автосервиса не существовало и все поломки, случавшиеся в дороге, нужно было устранять самому, и он умел делать все, касающееся ремонта машины. Даже заменить лопнувшую камеру было делом непростым, требовалось умение монтировать колесо, вручную снимать шину с диска кувалдой… и он проделывал это со сноровкой профессионального шофера. Ему было мало построить обычный дом для дачи, в доме должен быть водопровод, и он своими руками свинчивал трубы, монтировал емкости.. Полюбив рыбную ловлю, он хотел заниматься ею с максимальной эффективностью, и для этого были приобретались катера, подвесные моторы. Карельский перешеек с крохотными озерцами перестал соответствовать его запросам, и он выезжал летом в Шимск, на Ильмень, где снимал избу у какой-то бабки. Несколько раз семья добиралась до Шимска водным путем - по Неве, Ладоге и Волхову на «Прогрессе», но с возрастом это становилось очень утомительным делом. Пришлось приобрести маленький катер «Маринка» и по своим чертежам изготовить для него специальный прицеп, чтоб иметь возможность доставлять плавсредство к берегам Ильменя на машине.
Мое появление в семье в качестве зятя совпало с осуществлением нового такого проекта. В тот год скончалась хозяйка дома в Шимске, а наследники решили продавать избу и были заняты поисками покупателя. Лежа в больнице, Борис Петрович познакомился с каким-то сотрудником музея, реставратором, который порекомендовал ему поехать в деревню в семи километрах от Новгорода, где стояла всемирно известная церковь Спас-Нередица, знаменитая тем, что в ней сохранились фрески двенадцатого века.
Деревенька стояла на берегу речушки, впадавшей в Сиверсов канал в километре от Ильменя, где в устье Волхова был возведен Юрьев монастырь. Колокольня монастыря и Георгиевский собор были хорошо видны из деревни. Они переночевали в доме у бабы Саши - старейшей жительницы деревни, работавшей смотрительницей храма. Утром, когда еще все спали, я попытался на «Маринке» на веслах пройти по речке в канал, но в середине августа речка сильно пересыхала и последние сто метров пришлось чуть ли не волоком пропихиваться по узенькой полосе воды среди нависавших с берегов зарослей ив. (Теперь это место облюбовали еще и бобры для возведения своей плотины). Результаты моей разведки не остановили Бориса Петровича в желании найти именно в этой деревне новое пристанище для летнего отдыха. Напротив через дорогу от дома бабы Саши стоял заброшенный сруб, пятистенок, пустовавший уже несколько лет. Когда-то в нем располагался сельский фельдшерский пункт. Дырявая в нескольких местах крыша, крытая дранкой, в горнице отсутствовало несколько досок в полу, печи развалились, но в целом дом выглядел достаточно крепким. Дом принадлежал совхозу, и мы отправились на поиски начальства. Председателя сельсовета нашли в соседнем селе на строительстве животноводческой фермы. Одноногий инвалид на протезе, как у Сильвера, ( как не вспомнить, что в начале прошлого века в России изготовлялись лучшие в мире протезы), радушно выслушал нашу просьбу разрешить нам использовать заброшенный дом под дачу в летнее время и согласился совершенно просто. «Живите, раз люди хорошие. И нам польза - все-таки дом в порядок приведете».
Вот и стали потихоньку обустраивать домик в деревне. Самые первые поездки с целью хоть как-то сделать приемлемым проживание в доме осуществляли вдвоем с Борисом Петровичем, женщин к работе не привлекали. В первую такую экспедицию заделали дыры на крыше толем, приколачивая заплаты изнутри, со стороны заваленного всяким хламом чердака. Сосед - сын бабы Саши Борис Александрович, шестидесятилетний, седой, высокий и жилистый мужик помог отремонтировать полы, продемонстрировав невероятный талант плотника и глазомер, орудуя топором при обтесывании досок. Угрюмый и неприветливый, он как бы неохотно и , преодолевая свою собственную установку никому не делать добра, помогал нам вполне бескорыстно и добровольно. Другой сосед - Петр Григорьевич, тоже пенсионного возраста, низкорослый мужик, похожий на артиста Кашпура, приволок из своих запасов железную койку. Молодежи в деревне практически не было, за исключением двух-трех пьющих мужиков среднего возраста, нигде не работавших. Обзавестись новой мебелью для дома было не по карману, и мы все необходимое находили на помойках - старые холодильники, кресла, диваны, столы… «Общество выбрасывателей» - осуждающе ворчал Борис Петрович, когда находил вполне пригодную еще для использования мебель. Руки моего тестя давали всем этим вещам вторую жизнь, и мы загрузив ими багажник на крыше «Жигулей» переправляли их в деревню при каждой поездке. Шаг за шагом дом приобретал черты жилого. В соседней деревне удалось разыскать печника, который не только перебрал печи в этом доме, но был привлечен к ремонту камина на даче на Карельском перешейке. Старик выпивал бутылку водки в день и, сидя в конце рабочего дня у разведенного в печи огня, предавался воспоминаниям о своем участии в Финской войне. Потом клеили обои, красили полы, меняли окна в сенях… Я не припомню ни одного лета, когда бы мы отдыхали от хозяйственных забот по дому. А сколько трудов стоило очистить «авгиевы конюшни» двора и хлева! Удивительно, что мы еще находили время для рыбалки. В деревню были перевезены все подвесные моторы из ленинградского гаража и катер «Маринка». Предвидя пересыхание нашей речки к концу июля, мы были вынуждены оставлять катер в соседней деревне на берегу канала. Чтоб чужие не могли забраться в катер с берега, Борисом Петровичем была придумана сложная система крепления цепи через блоки, позволявшая оставлять катер метрах в десяти от берега на кормовом якоре. Цепь запирали на замок, пропуская ее через «вветрыш» - массивную железную спираль, которую глубоко вворачивали в глинистый грунт берега. В катере оставляли весла, рыбацкие снасти, спасательные жилеты, чтоб не таскать их всякий раз с собой и закрывали катер крышкой, тоже специально сконструированной для этого с оригинальными защелками. Деревня эта называлась «Сельцо», тоже была небольшой и все нас знали, но меры предосторожности были необходимы, так как по каналу и днем , и ночью сновало множество лодок и катеров с рыбаками из Новгорода. Да и среди «своих», как потом оказалось, попадались нечистые на руку.
Очищенный от всяческого хлама двор (так называется задняя хозяйственная пристройка к дому под одной с ним крышей) был превращен в солидную мастерскую с верстаком и внушительным складом инструментария, и с местом для хранения лодочных моторов. Это была вотчина Бориса Петровича, которую он обставил под себя с максимальным удобством и размахом. Горели люминесцентные лампы, вращались точильные станочки, рычал электрорубанок… Он целые дни проводил здесь, сидя на вращающемся кресле в промасленных сатиновых штанах на резинке перед столом с громадными тисками, занимаясь всяким ремонтом. К слову сказать рабочий наряд шел ему также, как и костюм с белой сорочкой и профессорской «бабочкой», в котором он был чрезвычайно элегантен при вручении докторской степени. Со всей деревни ему тащили на ремонт телевизоры, холодильники, сломанные моторы… Он был и лудильщик, и слесарь, и жестянщик… мог, например, сделать ведро из куска жести, такое, что хоть на продажу. Баба Саша, посмеиваясь над ним, называла его «шорник». Наши подвесные моторы разбирались им до винтиков и постоянно усовершенствовались от румпеля до гребных винтов. Эта постоянная занятость хозяйственными делами приводила к тому, что он вел малоподвижный образ жизни, просиживая целыми днями в сарае. Ему это было противопоказано. Он понимал это и каждое утро совершал пешую прогулку до Шолохова - шесть километров в оба конца. Пройденное расстояние он контролировал «шагомером», привезенным из какой-то заграничной командировки. Но , появившаяся после инфаркта экстрасистолия , не исчезала и я видел, как ему с годами становилось все труднее преодолеть путь до Сельца, где стоял на канале наш катер. и все чаще он просил меня идти помедленнее и останавливался, чтоб отдышаться.
Он, как и я , обожал уходить на катере в Ильмень. Мы оба огорчались, когда начинал дуть северный ветер, делая невозможным наш выход в море. В такие дни мы всматривались в окно, следя за тем, не перестали ли раскачиваться верхушки ив от порывов ветра на Городище вдали, чтоб не пропустить наступления затишья. Я тоже научился управляться с мотором и еще в мои обязанности входила замена сломанной «шпонки», если случалось налететь на мель, другие неполадки мог устранить только Борис Петрович. «Маринка» - маленький, плоскодонный катер с низкими бортами, где втроем было бы уже тесно. Наверное, глядя на нас со стороны, могло показаться, что два здоровенных мужика сидят прямо на воде. На бортах был нанесен ленинградский регистрационный номер, и разбирающиеся в этой геральдике рыбаки, проплывая мимо нас, показывали вздетый над кулаком большой палец - «Во!», отдавая дань нашему мужеству, ошибочно полагая, что мы на такой утлой посудине не побоялись прийти в Ильмень по Ладоге из Ленинграда. Для нашего катера даже волна от «Ракеты» шедшей по фарватеру могла доставить неприятности. Но самая большая волна шла от барж, толкаемых тихоходными буксирами. Борис Петрович называл их «чапалками» и, завидя издали такую баржу, нередко принимал решение сниматься с якоря, чтоб развернуть «Маринку» носом к волне. Но так было только тогда, когда мы ловили на Волхове. В Ильмене нас не пугала волна от «чапалок», фарватер был слишком далеко от тех мест, где мы ловили. С годами мы хорошо знали акваторию, знали мели и ямы на Волхове, знали при каком ветре у какого берега лучше клюет, у нас появились излюбленные места у тросты, которую высматривали в бинокль, выйдя в озеро. Знали, что если стая чаек начинает бешено кричать, кружась над водой, значит туда пришел окунь и надо заводить мотор, сниматься с якоря и мчаться к этому месту, спешно меняя на удочках крючок на обледень. Научились не бояться туч на горизонте, сулящих шторм, зная, что в любой момент можем уйти в плесы и по ним добраться до Моисеевки, а по ней до канала. Рыбалка, как правило, была отличной. Мы редко возвращались домой без ведра рыбы, пойманной только на удочку или спиннинг. Никогда не ловили сетями, презирая такой промысел. Уходили мы на целый день , и не только рыбацкий азарт удерживал нас на озере, нередко до заката солнца. Ильмень завораживает своим простором. Его берега - низкие, заливные только увеличивают этот простор, как и небо. Ничто не препятствует бесконечной доступности взгляда. От илистого дна вода в Ильмене кажется бурой и контрастно отражает солнце, делаясь по-особому яркой при ветре и небольшой волне и хочется как можно дольше смотреть на это. Сверкающая на полуденном солнце, слепящая глаза рябь ближе к вечеру сменялась на спокойную, застывающую гладь. Несколько раз в течение дня менялись и краски берегов, оставаясь зелеными они насыщались тонами темнеющего неба, становясь при закатном солнце необъяснимо чарующими. Но самой великолепной была картина, открывавшаяся взору при возвращении с озера, когда по левому борту навстречу мчащемуся катеру издали вырастали над Волховом белокаменные стены Юрьева монастыря. И всегда охватывало чувство, что картина эта завещена тебе предками, тысячу лет назад вот также возвращавшихся из Ильменя на рыбацких челнах. Если возвращались совсем поздно, в темноте, то весь километр пути до Сельца по каналу нас сопровождали огни костров, разведенных на берегу рыбаками, приехавшими из города на ночную ловлю леща на донку. Огни были вытянуты в прямую линию, как на взлетной полосе аэродрома. Яркая луна оставляла на воде широкую желтую дорожку, и пропажа такой дорожки в черном пространстве от луны до воды всегда выглядела странно. Однажды мы отправились на рыбалку при сильном тумане. Пока плыли по Волхову было не страшно, с трудом, но разглядеть стены монастыря было еще возможно, а вот когда вышли в озеро, берега исчезли. Вокруг был только непроницаемый туман, не позволявший видеть ничего, кроме обводов катера. Скоро стало совершенно непонятно, куда мы идем, в каком направлении? Самое разумное в такой ситуации - заглушить мотор и предоставить катеру сплавляться по течению обратно в Волхов, что мы и проделали, и когда через час туман рассеялся, то мы обнаружили себя напротив Скита.
Переезжая летом в деревню, Борис Петрович старался полностью «отключиться» от всяких дум о работе в институте, и всегда негодовал, если кто-то из сотрудников звонил ему в эти дни. Такая метаморфоза казалась странной и неправдоподобной. Мы привыкли видеть его всегда с увлечением погруженного в свое дело - спешащим в институт, готовящим лекции, редактирующим статьи в научные журналы, восседавшим за письменным столом в кабинете до поздней ночи и переговоры, переговоры по телефону с коллегами по всему миру. Но, уходя в отпуск, он хотел только одного - поскорее очутиться в Нередице, дорожа каждым днем своего пребывания в деревенской глуши. Крайне неохотно он соглашался, когда его просили съездить по каким-либо хозяйственным делам в Новгород или отвезти женщин на рынок, Два-три часа, потраченных на поездку в город, считались им выброшенными из жизни. Но гостям, навещавшим его в деревне, был рад всегда. Как-то раз он привез с собой шведского академика - Леннарта, возглавлявшего группу физиков, работавших над «Торнадо» со шведской стороны. Борис Петрович часто бывал у него в Гетеборге. Отец Ленарта лечил Ленина в двадцатые годы по приглашению советского правительства. Экскурсия по Новгороду закончилась совершенно невероятным для иностранца мероприятием… От пристани у Кремля в Ильмень отходят большие прогулочные теплоходы «Москва», совершая часовую обзорную прогулку по озеру. В тот будний день не было туристических групп, желавших воспользоваться этой возможностью. Но капитан теплохода, узнав от Бориса Петровича, что на пристани стоит знаменитый профессор из Швеции, специально приехавший полюбоваться Новгородом, предложил покатать их одних на огромном теплоходе, причем бесплатно. Леннарт потом долго вспоминал этот эпизод; путешествуя по всему миру, он нигде не встречал такого радушия и внимания к своей персоне.
Гостил в деревне и Головин Игорь Николаевич - правая рука Курчатова при создании атомной бомбы. Вместе с женой он около недели прожил у нас. Пилил со мной дрова двуручной пилой, рассказывая о встречах с Берией. Жена обучала трехлетнюю Дашу названиям полевых цветов и кустарников, растущих на насыпи, когда ходили купаться на Волхов к «быкам» недостроенного моста. Однажды мы чуть не попали в аварию, когда я вывез чету Головиных в Новгород, чтоб осмотреть Софию. Я ехал по главной дороге, и на перекрестке на нас выскочил военный «уазик». Я едва успел отвернуть. Жизнь легендарного ученого была спасена.
В конце августа, пред окончанием дачного сезона, Борис Петрович по заведенной им традиции устраивал званый обед для соседей. Эти застолья были единственным поводом для жителей деревни забыть о мелких распрях между собой. Они уже давно не собирались вместе , и уже не помнили , когда ходили друг к другу в гости. Оказавшись за общим столом, они не спешили забывать взаимные обиды и претензии, и поначалу каждая семейная пара держалась обособленно и вызывающе спорила друг с другом, надменно доказывая свою правоту по любому вопросу, будь то история заселения деревни после войны или проблема сохранения речки от заболачивания. Деревенские мужики, вопреки общепринятым представлениям , пьянеют быстро и от малых доз, так что выходя в сени покурить, они уже более миролюбиво общались друг с другом и терпеливо выслушивали байки, рассказываемые хмельными собеседниками. Петр Григорьевич, крепче других державшийся на ногах, рассказывал, как в его краях (он был родом из Сибири) травят волков. «Волк долго не бежит. Ну, километра два, а потом устает. А у охотника на руке одет такой чехол из сыромятной кожи, по локоть. Кожа так выделана, что прокусить ее невозможно. Вот слазишь с лошади и к нему. Он пасть раскроет, а ты ему руку в пасть и пихаешь, глубоко, как можешь. Он пытается прокусить, а не может и задыхается. Все - он твой». - «Ты лучше расскажи, как роды принимал». - «А, это когда я в исполкоме за медицину отвечал? Ну, да… Звонит мне секретарь горкома и говорит, что в Кунино баба его знакомая родить должна. Поезжай, говорит, проследи, чтоб все нормально было. Фельдшера , говорит, я уже туда отправил. Ну, я беру машину, приезжаем в деревню… Мать честная… в избе дым коромыслом, гулянка вовсю. Фельдшер уже никакой, лыка не вяжет, за печкой храпит.. Он с утра, как приехал, его хозяин на радостях за стол усадил и пошли отмечать.. Соседи , ясно дело, участвуют. Что делать? Баба -то уже начала рожать, орет.. В больницу поздно везти. Мне хозяин говорит: «Ты у нас ответственный за медицину, иди, принимай ребеночка!». И тут до меня дошло - случись что, это ж с меня спросят и попрут с должности к едрене фене. «Давай, говорю, стакан наливай! Будь, что будет». Хряпнул и пошел. Руки помыл, конечно. Баба сама все сделала, мне осталось только пуповину пересечь… Тут этот фельдшер на секунду очухался: «Иодом, иодом пуповину помажь». Я ему: « Я тебе б…. сейчас в глотку твою поганую йод волью, акушер херов От всех микробов сразу избавишься». Тут он опять вырубился. Я вернулся, доложил в горком, что все в порядке. После этого еще два года за медицину отвечал»
«А меня он от экземы вылечил, фельдшер этот Федя Карпов. - выслушав рассказ, пробасил Алексей Алекссевич, огромный, кряжистый мужик, ходивший с палкой из-за фронтового ранения стопы. Он жил в Сельце и недолюбливал Бориса Александровича, с которым сегодня пришлось вместе выпивать. Не мог он простить ему какую-то давнюю обиду, что-то связанное со смертью своего приемного сына. - Мне какая-то зараза прилипла на кожу, вот здесь на руке. Чем я только не мазал. И к кожному ходил, и к бабке-знахарке, а все впустую. А болит, рука пухнет, красная и, главное, мокнет зараза. Ничего не помогало. И вот как-то с Федей встретились, он посоветовал - возьми, говорит, напейся в дрыбадан, так чтоб себя не помнить. Но только не вином, а денатуратом. Именно денатуратом. Послушал я. Бутылку выпил - мало. Другую. Тут подействовало, вырубился, двое суток спал. И что думаешь - прошло, как не было».
Борис Александрович историй не рассказывал, ограничиваясь репликами, подтверждающими или отвергающими правоту рассказчиков. А чувствовалось, что ему было, что вспомнить из своей жизни. Под Мясным Бором он попал в плен и хватил лиха, батрача на хозяина-немца в Прибалтике. Узкое, в серых угрях, скуластое лицо ожесточалось при каждой затяжке Беломором, независимо от его воли…
Не знаю, почему он тогда не помог мне? В тот день, решив вспомнить молодость, Борис Петрович позвал на рыбалку Марину Иосифовну. ( Деревенские обращались к ней - «Осиповна» и естественно на «ты».). Марина Иосифовна часто сопровождала его на конгрессы, семинары, конференции - в Москву, в Дубну.. куда угодно; он нуждался в ней и хотел, чтоб она была в курсе всех его профессиональных проблем; кроме того, присутствие жены рядом позволяло ему и вдали от дома оставаться капризным дитем, требующим постоянного ухода за собой. Они поженились, когда им обоим было по девятнадцать лет, и редко расставались - только когда он уезжал в заграничные командировки, туда он не мог брать с собой жену.
Мы ждали их возвращения к ужину, и поначалу не волновались, что их долго нет, объясняя для себя этот факт хорошим клевом, от которого жалко уходить. Но после одиннадцати мы встревожились не на шутку. Что можно делать на воде в такое позднее время, когда вокруг уже черным-черно, что даже поплавок не разглядишь. Надо было отправляться на поиски, а для этого нужна была лодка с мотором. Единственным, кто мог помочь в этой ситуации, по моему разумению был Борис Александрович, и я пошел к нему просить о помощи. В деревне рано ложатся, и когда я вышел на улицу, свет в домах был уже повсюду погашен. На мой стук в дверь веранды никто не отозвался. Я прошел в палисадник и несколько раз постучал в окно. Наконец, на крыльцо вышел Борис Александрович в ватнике накинутом на исподнее, явно поднятый с постели. Неожиданно для меня он совершенно безучастно воспринял мою озабоченность и просьбу организовать поиски. «У меня лодка вторую неделю, как оставлена в Новгороде. Да ничего с ними не сделается, придут, обожди». И вернулся в дом, закрыв за собой дверь. Я стоял ошарашенный равнодушным отказом, подействовавшим на меня, как измена человека, от которого никак нельзя было ожидать предательства.
Оставалась последняя надежда на Женю Чернова. Сорокалетний мужик, горький пьяница, работал в совхозе на тракторе, и только стараниями своей бабы, на которой женился с двумя детьми, держался еще на этом свете. Ни у кого я не встречал такого мутного, пропитого взгляда, как у Чернова. Темно-оливковые, тяжело ворочавшиеся в глазницах, глаза казались пьяными, даже когда он был трезв. Такой же была и речь, шепелявая, заплетавшаяся, и неразборчивая. Такой же была и походка. Он помогал нам в тяжелой физической работе по дому, когда своими силами нам было не справиться. Это вместе с ним мы поставили сцепку из ствола дубка, срубленного в дубраве у Шолохова, скрепив им две противоположные стены двора, предотвращая дальнейший развал гнилого сруба, грозящего обрушением крыши.
Выслушав меня, стоя в дверном проеме, он молча кивнул и пошел собираться. Взвалил на плечо старый «Ветерок», в другую руку взял пластиковую, обшарпанную бутыль с топливной смесью и побрел к речке. Я шел следом, схватив в охапку тяжелые, самодельные весла и фонарь. На берегу, вытащенными наполовину из воды в траву, прицепленные к «ввертышам», покоились челны деревенских, среди которых я узнал лодку Бориса Александровича. Челн Чернова выглядел неказистее других - каким-то разбитым. Внутри было много воды, которую я принялся вычерпывать, подобрав валявшийся на сланях черпак. Все происходило в полной темноте. Матерясь и отбиваясь от комаров, Женя прикрутил мотор к транцу, залил в бак бензин. Мотор был без кожуха; обвязав магнето веревкой, Женя дернул пару раз - мотор завелся, но заработал с перебоями. Мы поплыли. Хорошо помню, что мы были одни на воде в наступившей ночи. Мы не встретили ни одной лодки ни в канале, ни на Волхове. Держась рядом с берегом мы всматривались в темень вокруг нас, в надежде увидеть белый катер, но тщетно. Небо наполнилось звездами, и темная ночь расширяла водное пространство до невероятных размеров. На противоположном берегу светились вдали только огоньки створов возле Скита. Темные очертания монастыря нависали над фарватером. Будь на воде хотя бы еще один катер или лодка, было бы не так боязно выходить в Ильмень, но кроме нас на воде не было ни души. Чернов привстал на корме, придерживая румпель и бросив взгляд в черноту над озером, сказал мне, что дальше не пойдет. «На одном цилиндре… Нет. Надо назад поворачивать». Я понимал, что не могу давить на него, он и так сделал все от него зависящее. Но попросил зайти в Моисеевку на обратном пути. Моисеевка идет параллельно каналу, отделенная от него узкой грядой, когда-то сильно поросшей ивами, но сейчас ставшей почти голой из-за варварских, рыбацких вырубок леса для костров. Течение в ней было обратным по отношению к каналу, и мы часто использовали ее, чтоб не грести против течения канала, если приходилось возвращаться домой на веслах. В Моисеевку открывалась целая система плесов, затерянных в густой и высокой траве по правому берегу Волхова, связанных с Ильменем. Медленно продвигаясь по неширокой речушке на барахлившем моторе, мы прошли около километра и почти у самого выхода в канал увидели белеющий борт «Маринки», покинуто дрейфующей у тросты на мелководье. Издали показалось, что в катере никого нет. Но по мере приближения к катеру мы разглядели сгорбленную фигуру Марины Иосифовны, сидящей на носовой банке в куртке с поднятым воротником. Борис Петрович полулежал на сланях у кормы так что над бортом возвышалась только его лысая голова, вцепившись руками в борт он пытался принять сидячее положение, увидев нас. Но не смог. Смеясь над своим бессильным состоянием, пытаясь выглядеть вполне дееспособным, он стал рассказывать нам, что же все-таки произошло. Я заметил, что левая щека у него «парусит», и отдельные слова он выговаривает неотчетливо. Мне было ясно, что случилось. Нарушение мозгового кровообращения по динамическому типу… Марина Иосифовна объяснила, что они ловили в устье Глинки и часа три назад Борису Петровичу стало плохо - отнялась рука и он завалился на дно катера. Поднять его она не смогла. Она села за весла и через плесы повела катер в Моисеевку.. Наверное, они смогли бы самостоятельно добраться до деревни, но, подоспевшая в нашем лице , помощь была не лишней - оба они совершенно выбились из сил к тому моменту, как мы их нашли.
Утром мы всем составом отправились восвояси, в Питер, и в тот же день Борис Петрович был в очередной раз госпитализирован к нам на кардиологию. Этот микроинсульт был у него второй или третий. Раньше у него уже выпадали поля зрения. Наряду с перенесенным инфарктом это могло поставить под вопрос продолжение его профессиональной деятельности. По всем канонам ему полагалась инвалидность. Он всячески скрывал от своих сотрудников истинное положение дел со своим здоровьем и слышать не хотел об отказе от чтения лекций, а тем более от заграничных командировок. Пользуясь своим особым статусом в глазах лечащих врачей, он уговаривал их не вносить в диагноз при выписке подлинную причину госпитализации, а придумать что-то менее серьезное, что давало бы возможность продолжать работать. В больнице он провел около месяца. В день выписки чувствовал себя хорошо. За ним приехал Андрей, но Борис Петрович сам сел за руль «Волги». Возле Парка Победы, не доехав две остановки до дома, он почувствовал нестерпимые сердечные боли. Вызванная кем-то из прохожих «скорая» отвезла его в приемный покой больницы на Костюшко. Марина Иосифовна рассказывала мне потом, что когда его катили на каталке в реанимацию , он кричал санитарам , хватая ртом воздух : «Скорее, скорее!». Я примчался в больницу через час. Лена и Марина Иосифовна ждали в приемном покое. Я вызвал дежурного врача - им оказался мой сокурсник Мосягин, которого я не видел с момента окончания института. Я объяснил ему, что к ним доставили моего тестя с сердечным приступом… Мосягин посмотрел мне в глаза и сказал: « Он умер».
Это известие ошеломило меня… Оно казалось совершенно неприемлемым, абсолютно невозможным. Не только для этого мгновения, но и вообще. Как это - умер? Разве такое возможно было когда-нибудь себе представить? Да у него было больное сердце, больные сосуды, но чтобы - «умер»… Впав в истерику, в рыдания, я представлял себе, как через минуту должен буду сообщить об этом своим. Для меня это непереносимо, а что будет с ними… В один миг рухнуло все, что определяло жизнь нашей семьи, все, что придавало ей в наших глазах исключительность на фоне всеобщей серости. Он - умер.
На похороны приехал из деревни Женя Чернов с женой передать соболезнования от всех, кто знал Бориса Петровича. Панихида в физтехе превосходила все виденные мною траурные церемонии. Можно было гордиться таким тестем. Прилетел Ян из Швеции, он успел в самый последний момент перед тем, как опустить гроб в землю. Лил дождь.. Запутались - как следует класть : головой или ногами к памятнику… Бабе Еве ничего не сказали о смерти старшего сына, скрыли…