Я проснулся позже десяти. Одеваясь, нащупал в кармане штанов подарок Евдокии Диомидовны. Подумалось: такую вещь было бы правильно носить на шее. Попросил бабушку найти мне что-нибудь для этого подходящее, и бабушка тут же выдала хороший чёрный толстый шнурок. Повесил на него заветный мешочек – получилась ладанка.
Несмотря на воскресенье, завтракать мне пришлось в одиночестве. Все были уже при делах. Вкушая утреннюю пищу под увертюру к опере «Тангейзер», я вспоминал вчерашний разговор с Элрохиром и строил план сегодняшнего дня.
Сегодня многое из говоренного вчера казалось бредом. Русалки, мир мёртвых, любить и бояться… Нет! Всё это было не для дневного света, не для этого утра, не под эту торжественную музыку. К русалкам лучше вернуться ближе к сумеркам.
После завтрака, в продолжение своих разысканий, я созвонился с Таней и, наконец, застал дома Олега. Быстренько собрался и минут через двадцать уже сидел в плетёном кресле на знакомом балконе. На столике было пиво и вобла. Олег, одетый в спортивный костюм, курил трубку. По всему было видно: человек расслабляется. Таня же, дабы не мешать нашему разговору, быстро нашла какое-то дело и ушла к бабушке.
Мы выпили по бокалу за знакомство. Позавчерашнее застольное общение настоящим знакомством назвать было нельзя.
- Ну, чем я могу помочь тебе, Иван? – спросил Олег мягко и дружелюбно. - Таня мне что-то начала говорить, но ты уж лучше сам, давай, расскажи, что тебя интересует.
Я продекламировал заготовленную речь. Сказал, что хочу прояснить ситуацию с Машей, а если повезёт, найти её. Сказал, что, насколько мне известно, Олег уже занимался этим вопросом, а, значит, у него, возможно, есть какие-то сведения.
Говорил, рассматривая моего собеседника. Нечего сказать, мужичок видный. Лицо волевое. Лет тридцать, наверное. Симпатичные морщинки у уголков глаз. Такой должен нравиться многим женщинам и внушать доверие мужикам.
Олег слушал, вроде, безучастно, не поднимая глаз, точно раздумывая о чём-то своём. А потом всё-таки внимательно, оценивающе посмотрел на меня. И я понял: тема эта его очень даже волнует. Но, как оказалось, на свой манер:
- Скажу тебе откровенно, Татьяна меня этими поисками изрядно достаёт, - начал он. - Я не разубеждаю. Спорить с ней сейчас бесполезно, да и просто вредно для её здоровья. И не только её. Поэтому пока что стараюсь поддержать надежду. Но на деле, брат, надежд тут, по-моему, никаких. Не нашли водолазы? Ну и что! Наверно, просто плохо искали. Я думаю, где-нибудь там она всё-таки лежит. Конечно, для очистки совести с людьми я поговорил: и с ментами, и со спасателями, и с федералами. Но никто этим серьёзно заниматься, как я понимаю, не хочет и не будет. Тут нужен любитель загадочных дел, Шерлок Холмс какой-нибудь. В органах таких нынче нет. По братве мы тоже прозвонили. В злачных местах нашей губернии она точно не появлялась. Да и вряд ли кому-то из здешних деловых такое вообще могло прийти в голову. Украсть нашу удальцовскую девчонку? Бред! Но на всякий случай мы проверили все увеселительные заведения. Прошлись даже по таким экзотичным местам, как подпольный китайский бардак. Результат нулевой! Тут разве что куда-нибудь в Москву увезли... Но Москва – это целая страна. Поди отыщи иголку в стогу сена!
- Может, надо связаться с кем-то в самой Москве? Там ведь, наверняка, есть спецы, которые такими делами занимаются.
- Обращались, – махнул рукой Олег. – На словах обещают, а реально, видимо, людям недосуг. Да и какая кому корысть со спасения девчонки с периферии? Чересчур большого вознаграждения мы выплатить не в состоянии, а за копейки никто напрягаться не будет. В общем, Москва – тёмный лес. А за нашу округу я ручаюсь. Здесь она могла только утонуть, но ни в чьи грязные руки точно не попала. Могло, конечно, произойти что-то очень особенное. Танька мне рассказывала про лихого пенсионера, который года три держал у себя в подвале двух десятиклассниц. Потом как-то они сумели всё-таки передать весть о себе на волю. Но это им очень повезло. Не у всех такие ангелы-хранители. Маньяки ведь люди аккуратные: ошибаются редко.
- Всё верно, - согласился я. - Но вот и надо помочь такому счастливому случаю. Кстати, насчёт маньяков: может, стоит разузнать, кто у нас тут на учёте стоит? Вдруг это наведёт на след?
- Попробуй, - равнодушно откликнулся Олег. – А если это ещё нигде не зарегистрированный маньяк?
- Тоже верно, - вздохнул я. – Но скажи, какие-то версии хотя бы по поводу её похищения были? Какие-нибудь зацепки? Таня обмолвилась, что-то на этот счёт всё-таки есть.
- Да это так, - поморщился Олег. – Подружки её говорили: якобы, ещё за год до этого случая какой-то заезжий джигит к ней клеиться пытался. Но был решительно отшит. А потом мы этих наркобаронов отсюда так хорошо турнули, что и духу их не осталось. То есть фантазировать, конечно, о горячей любви джигита можно, но на деле, сколько я с господами-джигитами знаком, настойчивость в этих делах они проявляют только тогда, когда у девушки совсем уж никакой поддержки. А если есть, ребята быстро переключаются на более доступных. Так что джигит маловероятен. Но теоретически, конечно, чего на свете не бывает.
- То есть вы эту версию не разрабатывали?
- Да что было разрабатывать-то? Ни имени, никаких других сведений о человеке! Только смутное описание. А по нему выходит, что был это не малолеток, конечно, но типа тебя пацан. И опять же, случись такая пакость до зачистки, копать тут имело бы смысл. Но после наших оздоровительных процедур, почти все твари отсюда ноги сделали. А уж те, кто остался, сидят тише воды, ниже травы, и их мы, конечно, проверили.
– Ладно, - кивнул я. – Главное - не опускать руки. Маша, ведь, надеется на нас.
- Ну, если суждено ей найтись, найдётся, - Олег благодушно улыбнулся.
- Я буду искать, - твёрдо сказал я.
- Буду рад тебе помочь. Конечно, это беда. С этим надо что-то делать, - казалось, моя уверенность на миг поколебала неверие Олега. - Но пока что, реально, мы на нуле. Никакой полезной информации я тебе дать не могу, кроме того, что сказал. В здешних бардаках её не ищи. Всё проверено. У ментов и ФСБ тоже ничего…
- Спасибо и за это, - развёл я руками. – У меня тут хороший знакомый появился. Фамилия Шестопёров. Вроде, у него тоже есть какие-то каналы. Попрошу его подключиться.
- Как же, знаем такого деятеля, - усмехнулся Олег. – Энтузиаст. Впрочем, парень дельный. Он – не наш, не удальцовский. Из другого хоровода. Но дела с ним делать можно. Чем чёрт не шутит, может и правда, у него в Москве кто-нибудь есть. Да что-то, брат, мне всё равно не верится, что из этих поисков будет толк.
Он горько поморщился, точно хватил сто грамм. И мои вопросы кончились, да и само желание продолжать беседу с этим скептиком иссякло. Мы ещё поговорили о всяких пустяках. Я немного рассказал о своей службе. Он мне о местных делах. Попили пивка, погрызли рыбки, и я засобирался домой.
- Будут трудности, приходи, звони – поможем! – Олег дружески пожал мне руку. – Только то, что я тебе сказал, Татьяне прошу не передавать, ладно? Сам понимаешь, ей лучше сейчас не волноваться.
- Конечно, - улыбнулся я. – Буду говорить только хорошее. К тому же я всё-таки надеюсь, что найду Машу.
- Бог в помощь! – Олег довёл меня до дверей и ещё раз крепко пожал руку.
* * *
По дороге домой я вспомнил, что сегодня 11-ое мая, день рождения Сальвадора Дали. До армии Дали и сюрреализмом в целом я увлекался. Да и сейчас ничего против не имел. Подумалось: не плохо бы нынче, в честь дня рождения маэстро, посмотреть диапозитивы с его картинами. Однако лунное затмение грозило помешать вечеру сюрреалистических воспоминаний.
Разговор с Олегом произвёл на меня двоякое впечатление. С одной стороны, я укрепился в своём к нему нерасположении. До сегодняшнего утра это чувство не имело под собой ничего, кроме ревности. Теперь же я увидел: это это очень холодный человек. Поиск бывает бесплоден. Но может ли он быть иным, если ищущий не верит в успех? Ну да Таньке видней!
Одновременно был у этого разговора и хороший итог. Он для меня заключался в том, что на деле теперь Машу буду искать я один. Никто не отнимет у меня чести и славы найти и спасти её!
И вообще, то, что сообщил Олег, то есть отсутствие каких бы то ни было сведений по делу, настраивало на хороший лад. Хуже, если бы такие сведения были. А неизвестность – это надежда.
Я пришёл домой, и тут же взялся за Зеленина. Сначала прилёг с книгой на диван. Но Дмитрий Константинович тут же поднял меня, принудил пересесть за стол и положить рядом с собой тетрадь, которую я завёл в день моего «баночного» сновидения и озаглавил «Русалковедение». Кроме сна и кое-каких размышлений о сне здесь пока ничего не было.
Зеленин оказался не лёгким, но чрезвычайно увлекательным чтивом. Язык научный. Всё по параграфам. Однако теоретической воды немного. А того, что хотелось бы выписать и запомнить – море.
Впрочем, русалкам была посвящена лишь вторая часть труда. В первой части речь шла о «заложных покойниках». Насколько я понял из предисловия, в русской демонологии Зеленин считал себя их первооткрывателем. В русалках же видел не каких-нибудь духов воды или славянских нимф, а лишь одну из их разновидностей этих самых «заложных», то есть самую что ни на есть опасную и отвратительную нечисть. В общем, не прочитав первой части, сразу переходить ко второй было бы глупо, если уж я взялся разбираться в таком непростом вопросе.
Вот, что я законспектировал, прочитав несколько первых страниц:
Заложные покойники
Это все, кто умер неестественной смертью: утопленники, удавленники (вообще, все самоубийцы), а также опойцы, колдуны и прочие сомнительные категории мёртвых. Всем им, как в христианскую эпоху, так и в древние времена, ход на общее кладбище был закрыт. Кладбище наши деды почитали селением общины добрых предков, во главе которой стоял первый похороненный здесь пращур. Умершие греховной смертью не допускались в эту общину. Их хоронили отдельно. И не то чтобы даже хоронили. Само слово «заложные» наводит на мысль, что в древности подозрительных мертвецов куда-то закладывали. Возможно, на деревья. По другому предположению – клали на землю и закладывали сверху досками и ветками. Главное: они не должны были быть преданы земле. Зарыть заложного – значит оскорбить Мать Сыру Землю, за что Она может наказать неурожаем, непогодой, мором и иными бедствиями. Иногда заложных просто оставляли где-нибудь в лесу – на съедение диким зверям и птицам. В других случаях их тела бросали в реку. Идеальный способ: зашить заложного в куль и кинуть в «провал» (имеются в виду карстовые провалы). Особо опасным – осиновый кол в сердце.
Церковь пыталась бороться с такими обычаями. До деревенских случаев, видимо, руки у неё не доходили, а в городах подобная практика захоронений, а вернее незахоронений, преследовалась. Да, видно, без толку. В конце концов, был найден компромисс: опасных мертвецов разрешили класть в специальные «божии дома» на окраинах городов. Когда бы ни пришла смерть, тела лежали там до Троицы. С её наступлением, а вернее в праздник, который в народе назывался Семик, и по времени почти совпадал с Троицей, заложных закапывали в землю. Видимо, считалось, что в Семик на них снисходило прощение. Благочестивые люди в этот день приносили к «божьим домам» специально подготовленные для этого гробы и саваны, готовили останки несчастных к погребению. Но даже в Семик заложных хоронили не вместе со всеми…
Дальше мне пришлось перевернуть в тетради несколько страничек вперёд, ибо речь пошла об особой категории неупокоенных покойников – об опойцах. Для них я завёл особый раздел:
Опойцы
В южных районах России, где нередки засухи, от этого бедствия часто пытались избавиться следующим образом: соображали, не был ли похоронен в последнее время какой-нибудь подозрительный покойник. И если подходящая кандидатура находилась, тело ночью тайно выкапывали и бросали в ближайшую реку. Дело было рисковое. Дошлая полиция нередко хватала исполнителей сего обряда прямо на кладбище.
Чаще всего виноватыми в засухе считались опойцев – людей, умерших от перепития. Будучи зарытыми, опойцы начинают пить влагу из почвы, а потом и из воздуха – вплоть до того, что втягивают в свои ненасытные утробы дождевые облака. Жажду опойцев утолить нелегко. А выход в том, чтобы бросить их в воду. Пусть пьют, сколько им влезет.
Заговор от опойцев (неплохо бы выучить наизусть)
«Выхожу я, удал добрый молодец, из ворот в ворота, в чистое поле, заговором заговариваюся, на все четыре стороны покланяюся; вижу лежит гроб поверх земли; земля того гроба не принимает, ветер его не обдувает, с небеси дождь не поливает; лежит в том гробе опивец зубастый, собой он головастый, как гадина в гробу распластался, язык его в темя вытягался; Божии тучи мимо проходят, на еретника за семь поприщ дождя не изводят. Беру я, раб Божий, от дупла осинова ветвь сучнистую, обтяшу арясину осистую, воткну еретнику в чрево поганое, в его сердце окаянное; схороню в блате смердящем, чтобы его ноги поганые были не ходящие, скверные его уста не говорящие, засухи не наводящие; лежал бы в земле ничем не движим, окаянные бы его на ноги не подымали, засухи на поля не напущали; окаянный бы их набольшой, самого сатаны нечисто воздыхало, в триисподнюю был проклят. Аминь. Помоги, Господи, словесам моим утверждение».
«В одной деревне Екатеринославской губернии удавилась женщина. Родные похоронили её около кладбища, хотя и без церковного отпевания. Скоро пришла засуха, народ и загалдел: «Зачем паскудину около кладбища похоронили? – Её по закону, как собаку, надо было в прорву куда-нибудь бросить!». Хотели отрыть покойницу, но священник не позволил. Вскоре после этого приснился одной местной женщине сон: удавившаяся просила у неё напиться воды: «Напойте, говорит, меня, тогда и дождь пойдёт». «Как бы напоить?» - задумались жители деревеньки и придумали: отрыли-таки ночью злополучный труп и вылили на него три бочки воды»…
А дальше мне пришлось снова переместиться в отдел «заложных покойников»:
Иногда зарытых вопреки всем предостережениям «заложных» земля сама выбрасывает на поверхность. (Какая злая безысходность! Заложный и так во власти нечистой силы, но добрая Мать-Земля отчего-то не хочет прийти к нему на помощь – упокоить его!).
В народе сохранились смутные представления о некоей жизненной силе. Если человек умер до назначенного срока, и отпущенная ему жизненная сила не была израсходована, он и после смерти продолжает жить, как бы между жизнью и смертью, пока эта сила не выйдет из него вся. Возможно, она именовалась «век» - слово это, помимо временного значения, носит в себе нечто родственное латинскому «вита». Поговаривали и о том, что у человека не одна душа, а две. При обычной смерти обе души из тела уходят, при неестественной – одна остаётся. Оттого-то мертвец и продолжает «как бы жить», не без ущерба окружающим.
«Сын спрашивает своего повесившегося отца:
- Батьку, скажить-но вы мени, що то таке, що вы мертвый, а йисте мясо?»
- Так мени треба, бо я своею смертью не вмер, мени ще жыты треба»…
Полагают, что заложные покойники всегда или на весьма долгий срок остаются рядом с местом своей недоброй гибели. Само это место сразу же становится нечистым и опасным. Ночью его лучше обходить подальше: тут есть все шансы повстречать заложного. В лучшем случае это чревато – испугом, в худшем – тяжёлой болезнью или гибелью.
Заложные очень шибко бегают. Они ржут или ревут, если на дороге им встречаются лошади или волы. Они также способны к оборотничеству. Иногда могут прикинуться даже старым кривым засохшим деревом.
При всём ужасе и отвращении, которые внушали заложные, они ведь кому-то приходились родичами. И эти родичи, в меру сил своих, пытались облегчить их долю. Особенно в тех случаях, когда становилось ясно: умерший находится в рабстве у нечистой силы, использующей заложных для разных тяжёлых работ. Например, зная их резвость в беге, черти часто запрягают заложных в свои повозки, и те мчат нечистых, подобно лошадям. В основном, в качестве гужевого транспорта используются опойцы. Но не только. Один крестьянин углядел ночью лихую тройку. Присмотрелся: а в тройку-то запряжены не кони, а люди. Вид у них был очень измученный. Внезапно, в одном из них крестьянин узнал попа, когда-то служившего в их приходе. Рот этого несчастного был разорван удилами почти до ушей… Есть много рассказов о том, что черти ночной порой подъезжают к кузницам, чтобы подковать своих «лошадок». Возьмётся кузнец за лошадиную ногу. Глядь, а нога-то человечья!… Как не посочувствовать такой участи родича! Однако молиться за них если и допускалось, то лишь каким-то особенным образом. Чаще всего читали заупокойный канон Феодора Студита. Поминать же заложных можно было, в основном, только в Семик. В итоге оставалось лишь одно постоянно применимое и действенное средство – колокольный звон.
Звук колокола не только отгоняет нечистую силу, он каким-то образом ещё и постепенно облегчает участь заложных, точно отмаливает их смертный грех. Поэтому те, у кого в семьях случался заложный, жертвовали деньги на литьё колоколов. И самих этих злосчастных мертвецов потому часто называли колокольными мертвецами.
«И бродят в ночи злые еретици и колокольные мертвецы…» - на этой фразе меня позвали обедать. Я перевёл дух и почувствовал, что очень проголодался. Было отчего. Прочитанное живо напомнило мне те дни, когда отец настоятельно посоветовал нам ознакомиться с рассказами Алексея Константиновича Толстого. «Упырь», «Семья вурдалака», «Встреча через триста лет»… Я тогда был классе в шестом, а Генка и того меньше. Волосы у нас стояли дыбом, но глаза восторженно горели. Упыри надолго заняли наше воображение. Мы даже пытались сочинять что-то в подражание. Теперь я вынужден был констатировать: научный труд Зеленина ничуть не хуже.
Обед прошёл молчаливо. Во всяком случае, я почти не говорил. А, выпив компота, тут же вернулся к книге. И тут же Зеленин обдал меня новой порцией впечатлений:
«Есть народные предания о гробах проклятых, плавающих по воде. Так об убийцах князя Андрея Боголюбского рассказывают, что они плавают по озеру в коробах, обросших мохом, и, не тлея, стонут от лютого мучения»…
«Мать прокляла своего сына, сказав: «Щоб ты на мисци остався!». Тот мгновенно умер, а она связала ему руки своею косою, которую он у неё только что оторвал в драке. Так его и похоронили. Спустя несколько десятков лет на кладбище строили церковь и разрыли в могиле труп, нисколько не подвергшийся тлению: руки его были связаны женскою косою. И мать проклятого была ещё жива. Она рассказала, за что на сыне лежит её проклятие и почему, значит, и земля его не принимает. Мать убедили простить сына. Когда она, помолившись, перекрестила его труп и сняла с его рук свою косу, он мгновенно превратился в землю»...
«Тайно богатый нищий скоропостижно умер на мосту, прося милостыню. Труп его оставался нетленным в течение многих лет. Купленная и выкормленная на найденные деньги покойного свинья выкопала гроб нищего на кладбище, приволокла труп на место смерти и здесь сожрала, после чего сама провалилась под землю»...
Было и кое-что повеселее:
«В городе Симбирске, в Соловьёвом овраге прежде хоронили самоубийц. «А от тех самоубивцев, рассказывали сторожа в караулке острожных огородов (караулка была около оврага), много по ночам бывает страсти: ино место лезут прямо в окошки»…
«Я была ещё девочкой, мы ходили жать в Каналейку (урочище). А в Каналейке много озёр, а в те озёра бросали опойцев. Пришла ночь, мы легли спать. Только начнём засыпать, опойцы бегут. Схватят из-под нас войлок и дёру. Мы остаёмся лежать на голой земле; встаём, посылаем мужиков искать пропажу. Идут мужики, найдут войлок где-нибудь на берегу озера, принесут его. Только ляжем, опять эти озёрные тут как тут. Много от них было беспокойства!»…
Некоторые беспокойные мертвецы становились сторожами кладов. В Орловской губернии главным хранителем скрытых богатств стал разбойник Кудеяр, как видно, попавший в ряды заложных по роду своих занятий.
Даже погибшие в бою за правое дело, видимо, рассматривались народом как особая категория заложных. Могилы древних богатырей, о которых помнили на Руси ещё в XIX веке, пользовались почитанием, и одновременно их побаивались. На такие могилы во многих местах каждый проезжий или прохожий должен был положить пучок сена или ветку. Скоро там набиралась большая куча. Её в определённый срок сжигали, а рядом с могилой устраивали подобие древней тризны: ели блины, устраивали кулачные бои. Происходило это, в основном, на Семик…
Я отложил тетрадь. Мне вдруг снова ясно вспомнился Федя Ржанов. Через несколько дней я буду поминать его. Надо попросить бабушку испечь блинов!
До десяти вечера оставалось ещё много времени, а ночь предстояла бессонная. Взяв старенький клетчатый плед, я улёгся на диван и скоро забылся послеобеденным пищеварительным сном.
Проснулся около шести вечера. Бабушка вскипятила чайник. Мама испекла яблочный пирог. Пили чай почти в полном составе. Только папа ещё с работы не вернулся. Настроение после сна было безмятежное. Разговор шёл о добрых вещах.
Неожиданно я подумал, что, идя к Петьке, надо бы прикупить какой-нибудь закуски. По совету мамы сбегал в универсам: взял сыру, маслин, олив, нарезку красной рыбы. Всё к вину. Потом подумалось, что Петька может приготовить к такому случаю шампанское. Взял на этот случай консервированных ананасов.
Всё это хорошо разместилось в маленьком рюкзачке, любезно предоставленном мне Генкой. Туда же я отправил бутылку самодельного вишнёвого вина, не менее любезно предоставленного мне из своих запасов бабушкой.
- Оно немножко кислое. Можно на месте перед употреблением подсладить, - порекомендовала бабушка, озорно подмигнув мне.
Размышляя о том, что бы полезного ещё сделать до десяти, я решил принять ванну.
Потом настала очередь преферанса. Сели играть с дедом и Генкой. Это было то, что мне требовалось. И весело, и лишнее волнение, а я перед встречей с Мариной, естественно, мандражировал, унимает.
Пока играли, я пересказал моим партнёрам кое-что из вычитанного у Зеленина.
- А я вот какую байку в детстве слышал, - сказал дед, когда окончился очередной мой рассказ, и сам он как раз перевёл дух, взяв «свои» на вынужденных «шести пиках». – Шли как-то девки в лес по малину. Проходили погост. Кладбище, значит, старое. И видят – лежат у дороги кости. Нет бы им перекреститься, да за упокой душ усопших, чьи косточки вдруг так вот им предстали, помолиться. Так нет! Нашлась среди девок озорница. Остановилась у костей и говорит:
- Кости, кости, приходите к нам в гости!
Ну, и все посмеялись. Настаёт вечер. Собралась девичья компания в одной избе. Занялись девчата рукодельями. Как вдруг приходят гости! Парни незнакомые, неведомо откуда. С лица вроде приятные: молодцы-молодцами, весёлые, пряниками угощают, на гармошке играют, песни поют, за девками приударили. Но самой сообразительной девчоночке как-то от всего этого лихо на душе стало. Сказала она про себя охранительную молитву, в красный угол под иконы пошла, повернулась, глянула… Бог ты мой! Морок перед глазами рассеялся. Видит она не удалых парней, а полуистлевших мертвяков. Да и мертвяки-то, видно, непросты. Зубы у них как железные сверкают. А в сапоги прямо голые кости заткнуты. Волосы у девки дыбом стали, а как сказать подругам не знает. Поразмыслила. Улыбнулась. Ко входной двери пошла:
- Я, подружки, до ветру! Сейчас вернусь, - говорит.
Так весёлые гости её не пускают! Будто в шутку, а проходу не дают. Знать, неладное заподозрили. Что делать? Пришлось шуткой на шутку ответить:
- Не могу, парни, выпустите. Хоть косу дверью прищемите, а на минутку пустите. Иначе позору не миновать!
На это они согласились. Косу прищемили. Дверь за ней закрыли. А у неё, видно, что-то было с собой острое. Мигом косу себе отчекрыжила, и давай бежать. Думала, спаслась. Да куда там! За ней погоня. Бегут вослед два мертвяка, что есть мочи. Ревут. На дворе уж темень кромешная. Девушка быстрее, а они ещё быстрее. Потом и вовсе пустились вдогонку колесом. Вот сейчас совсем нагонят, схватят… И попадается ей на пути баня.
Баня – место известное. Только, говорят, нет баенника злее, но нет его и добрее. Думать девушке некогда. Бросилась она в баню. Дверь за собой захлопнула, на крючок закрыла. А сама с плачем на колени:
- Обдериха-матушка! Баенник-батюшка! Спрячьте меня!
И они спрятали. Окутал баню густой пар. Сорвали мертвяки дверь с петель, а в баню войти не могут. Заступил им путь баенник. Стали они препираться, потом и нешуточная драка завелась. Да тут петухи запели. Костяки в прах рассыпались. Спаслась девушка. Но что с её подружками сделалось, Бог весть.
- Слава баеннику! – вздохнул Генка. Он уже раздал карты для нового кона. – Твоё слово, дед.
- Пас! – дед задумчиво положил карты на стол.
- Аналогично! – сказал я.
- Стало быть, придётся мне повторить дедов подвиг, - обречённо кивнул Генка и потянулся за прикупом.
- А ещё, - словно продолжая свой рассказ, проговорил дед, - к баеннику рожать ходили. Баенник – роженицам покровитель. Вот я, к примеру, тоже родился в бане. Стало быть, и на этом ему моя благодарность.