(Начало данной части моей книги и слова "футбол", "гладиатор" и прочее)
___________
Давно в футбол не играл, привык не играть и потому ощущения странные. Жду тупиков и каверз.
Буду морщиться.
Опасаюсь и тревожусь.
Надрываюсь!
Успокоюсь!
На кухне оставил газа синий огонек,
но то, что ящик письменного стола
перекосился, когда закрывал его одной рукой неловко, нехорошая примета – за предстоящую игру опасаюсь и тревожусь…
Здоровья мало, близких мало и денег мало – как тут пробраться по футбольной жизни далеко…
Он в футболе силен, но он спит в берлоге, как медведь и идет туда, куда поведут, как лошадь – хотя иногда и свирепствует, как лев – а я от своей слабости постоянно сильно обливаюсь кровавым потом и в любой игре иду на разрыв, на переворот, на смерть и воскресение.
…Но летом для футбола слишком тепло, чтобы не разнежиться, а зима для футбола слишком сурова, чтобы не испугаться. Особенно нежно теплое утро, особенно суров холодный вечер… Нежность делает тонким, но и расслабленным, а суровость грубит, но и бодрит. «Тонко бодрый». «Расслабленно грубый». «Тонко грубил». «Играл расслабленно и бодро»…
В такую рань после часа просмотра футбольного матча в голове появляется вата. Сухие губы, слабые пальцы, больная грудь… Попросту взбодриться или попросту поспать… Уже не прост, а выхолощен…
Смотрел раннего Блохина. Поздний от раннего отличается большей суровостью.
Письма Марадоны – он открыл для себя такую борьбу добра со злом в футболе, когда уже не делают карьеру и не проповедуют незыблемые «общечеловеческие» ценности (людей там я и не приметил).
Ученый немец гоняет мяч в своем университетском городке и развеваются его длинные патлы. Худое, странное лицо, лукавые улыбки и прищуры, тонкие брови и тонкие губы реагируют на все язвительности, усмешки, раздражения, слышатся и восклицания и проклятия, и бормотание и пение…
Несешься, как все любители быстрой игры, яростно выключая разум. Мозгляк раздутый, кровью и спермой налитый…
Каким надо быть богом, чтобы не осатанеть на холодном ветру, не превратиться в кусок мерзлого, вздрагивающего мяса… Слабый соперник, а я играю в защите...
«Я оптимист, но все же хочу сообщить вам про слабость человеческую и холодный ветер» - перед следующей игрой, уже с сильной командой, плохо чувствовал себя...
Холодный ветер во время игры опустошил и заморозил, а результат ее ослепил и обозлил – как выбрать любовь и смелость, а не похоть и гнев для полноты и теплоты жизни?
Взрослый футболист должен быть волевым – но не убей жизнь души, что изначально безвольна… Всё равно расти как игрок нужно не за железобетонной стеной, где так легко воображать себя рыцарем с забралом при настрое романтическом или Дон-Кихотом при настрое ироническом…
***
Сноб и жена его Сдоба. Сноб всегда предельно, слоноподобно глуп, накачен глупостью, как подушка – и сколько ни ругай его, всё равно сноб скажет «лает Моська на слона», потому что – предположительно – именно он является совладельцем клуба высшей лиги...
И велика земля футбольная, да вся вот такими слонами, в вавилонских конюшнях обретающимися, занята…
…Нет, сей защитник добр и бодр. Идеален, как огурчик – но в рассоле, в 3-хлитровой банке старых игровых схем…
Закончив отповедь, приутих, призадумался без мыслей… Такие мысли тоже суета, а не игра…
Позвонила торговка: «вопрос с продажей – в другую команду - решился отрицательно». Она мне, конечно, никогда не внушала доверия…
Затаенно надеяться воскресить всех этих полуживых игрочков… - и не бояться убить их своей откровенностью…
Сытые голодного не разумеют, не понимают, каково остаться без контракта - и поэтому приходится сеять смерть, косить чужих нападающих…
Чтобы душой успокоиться, вырыл нору себе в тренажерном зале… Будет только авангардная нора, цивилизация, прогрессирующая к первобытной звериности? …Или жить вовсе без норы: холодные выпуклости моих игроцких недостатков... Согрелся долбежкой технических действий, но очень устал и отчаялся…
Всякий, кто умен – добр и всякий, кто добр – умен, но, тем не менее, вот добрый, но, пропуская соперников, по сути он добродушно служит злу и вот умный, но как же он в игре раздражителен. А добрый и умный, смотря в глянцево-черные поверхности любых журналов, кроме журнала "Футбол", смутно видит своё доброе и умное лицо…
После поражения
Надломлен и клонюсь. Прислонюсь…
Ловко прислонился, не упал…
Мотается большое тело со сломанным
хребтом, а сбоку пробиваются
новые росточки…
«Ну, ты и спишь – как будто самосвал земли на себя опрокидываешь! Ну, ты и просыпаешься – как будто сквозь самосвал земли на поверхность пробиваешься!» - труд футболиста по энергозатратам сродни шахтерскому...
Прославили Марадону за чудеса. Запаковали в высокопарные слова, молчком объехали все «крайности» и «резкости» и – кушать подано, есть и вино и хлеб, сим алкоголем будешь пьян, а сею ватой – сыт. Сказка, а не Бог; чудесная покупка; разумно дорогая…
Холодные сумерки, белый дом из бесчисленных кирпичиков, где желтый свет и тепло не экономят, но почему окно нашего нападающего совсем открыто и бухающий кашель оглашает пространство?…
«Все рутинные дела в защите исполнил, всех докучливых нападающих облаял – наконец, можно играть спокойно»…
Пришел тренер. Прекратил сомнительные исполнения штрафных и возобновил перспективные навесы с фланга...
Мои некрасивые финты - свидетельства моей некрасивости… Я скорее удивлен, что преобладают действия гармоничные и красивые. Всегда-то была вата в голове, уныние в душе, так что должны бы получаться одни отпечатки от упавшего тела… Пересиливал себя и удерживался падать, а повторить гармонию и красоту не так трудно, как открыть ее… Искал забвения в повторах, вариациях… Плюс музыкальный допинг. Бах сыгранный…
В сравнении с футбольными страстями ничто обычное не имеет цены, и ты остаешься не включенным…
Гигантские тренажеры творят в футболе гигантские дела, и на долю тренеров остается только всякая мелочь, стыковки и доработки – хотя каждая из них выше человеческого роста и корячатся с ними без технологий по несколько человек…
«Земля лежала в горшочках и не знала, как ей собою комнату заполнить. Наконец, придумала: вырастила растение, которое, свесившись, стало ронять сухие листочки, лепесточки, семечки и прочий мусор – оставь всё так лет на сто и весь пол будет землей покрыт, так что и футбольный газон вырастет, если будет полив…
Во время игры в несущественном и обычном мы все коллеги и только важное определяет вдруг брат тебе человек или враг…
«Играй, как мы и помогай нам – нам что-то туго приходится» – сами тонут и меня своим мистическим спасеньем и реальным бедствием утопить хотят…
«Игр слишком много, все не обманешь - и не продержишься»…
Злые одноклубники липнут, улыбаются, протягивают руки, но это они, а не ты, это они пытаются уязвить, унизить, принудить, а ты смотришь на всё со стороны. А если достанут, спасайся преображением доставшегося тебе зла: «на этом навозе вырастут прекрасные цветы моей мотивированной игры».
Включил кнопку, а она сразу выключилась – как будто кто-то не стал со мной разговаривать, сразу развернул и выставил за дверь. А со мной и так все в команде плохо обращаются. «Низшие чины прослышали, что я не в милости у высших, и, как всегда, готовы перещеголять последних». Тренер может только что-то кисло мямлить, а его помощник набросится без предисловий. Хотя есть и такие шефы, что грубы, как дворники (но у таких как раз на подхвате бедные, забитые дяденьки…)
« - «Канарейки, канарейки» - кричал мужик под Машиным окном» – из детской книжки. Птички, девочки, светлое окно – приятный мир детства, но ведь мужик работает до крика и хватается за всё, даже за дурацких канареек, взывая ко всем, даже к девочкам, даже через окно… Так что, игра во второй лиге - это еще не конец света...
О дебилизме сказали «какая простота», а о непосредственности - «наивность, незрелость, инфантильность – в футболе просто неприлично такое ребячество».
О закосневшем сказали, что он приобрел опыт, мудрость и выдержку, не мечется, а знает истинные, проверенные футбольные ценности. О безликом сказали, что в игре он новатор, что он скрыто сложен и полон аллюзий, что он сдержан и скромен, не имея нужды в «дешевых эффектах»…
***
Зачем мне персонажи, выдуманные либералами – уже могу иметь дело с реальными людьми.
Зачем мне их обычные штампы – уже могу иметь дело с фантастическими чудесами реальности
Подходами, приемами хочет либерал взять темы горячего сердца… Серый день, шевелятся серые пальто и серые души – либерал смотрит в окно, не видя, принюхиваясь, как гончая…
Я утомлен сегодня большой однообразной нагрузкой - весь день в офисе была включена либеральная радиостанция...
Способ найти другого в толпе либералов, когда есть только точное время встречи: пусть поднимет некий флаг в это время…
Мир – океан свирепой демагогии либералов: серое в белое, серое в черное, белое в черное, черное в белое, большое в маленькое и маленькое в большое, реальное в нереальное и нереальное в реальное. Как размножиться патриотам среди этих пыльных бурь и этого безлюдства…
Либерал Вознесенский в «Часе пик» – вроде раньше бывал потаскан, но сейчас это просто невероятная свежесть. Для такого надо годами с курортов не вылазить. Ясно и уверенно собирается дожить, по крайней мере, лет до 90…
Одни либералы всё смакуют, а другие всё толкуют. Одни цинично видят мудрость в кайфе, а другие просто одержимо бестолковы…
…На том свете люди получат возможность полностью задействовать свои тело, душу и дух, которые здесь более чем наполовину без дела болтаются, и никто им не будет ни мешать, ни помогать своей либеральной болтовней или патриотической проповедью…
Люди карьеры всегда по-либеральному общительны, а люди дела – нет. Они надеются, что кто-то придет и оценит их патриотичное дело. Приходит человек карьеры и использует человека дела в своих либеральных интересах. Но и патриот, человек дела использует карьериста в интересах своего дела. О карьере либерала у него самые фантастические представления – как и у карьериста о делах патриота…
Либеральный штамп: "Создать атмосферу – вот задача». Обычные либералы – воздух, им чудятся тайны в воздухе, а церковные – стены, им чудятся тайны среди стен…
«Мона Лиза» - подслеповатая и беззубая, но дородная и улыбающаяся… Где ей заметить, что ее сын либерал фашистом становится..
«Мадонна» – разволновавшаяся, раскрасневшаяся девушка со странным ребенком… Через пару месяцев ее бросит муж-либерал...
Классическое либеральное искусство всегда холодно, за ним - античный мрамор, а я горячо зачирикал и краской закапал и все образы видны, словно сквозь фашистское пламя. …
...На что ни взгляни, во всем есть нечто «непередаваемое либеральными словами», а это уже основание для рисования рун. Но только основание…
Когда нет ничего, кроме либерализма, то душа человека жива и гола и тут нельзя не начаться Достоевскому, фантастическим и фашистским если не деяниям, то писаниям и мечтаниям. Достоевский – это сбывшееся «блаженны нищие духом». «Какие у меня к этой старухе чувства нехорошие – кажется, убить готов! И как это нехорошо…»
Все либеральные «атмосферы» и «нюансы» есть простые производные от фашистких фундаментальных установок, фактов и обстоятельств той или иной ситуации…
Может и сомневается, но из вежливости соглашается, может, и равнодушен, но из вежливости интересуется - когда имеешь дело с либералом, за один раз не прояснишь все сомнения, не сверишь все интересы…
Как мне жалко некоторых нищих, сумасшедших фашистов… Мать раздала недавно по одному яблоку в сумасшедшем доме и даже ей стало жаль одну красивую девушку. «Тоже подошла, взяла» – тоже нет и одного яблока. «Жалкая, слабая, видимо, либералами уже лекарством накаченная»!
От удовольствия растаял, но от обиды раскололся, а от отчаяния опрокинулся и потому продолжил ругать либералов…
Каждый либерал должен войти в этот ночной сад, где от сильного вихря невидимо гнутся черные деревья?
***
…Воровская шайка по-хозяйски расположилась на улице блокадного Ленинграда и у всех бредущих мимо душа немедленно сбегает в пятки. «Душа моя мертвеет теперь от взгляда убийцы».
В блокадном Ленинграде легко убивать, а воскрешать трудно – но лишь способный воскрешать сильнее способного убивать, да и то ненамного…
«Не делай другому того, чего не желаешь себе. Сохрани человеческое в себе» – «Не делаю, храню, но делать-то что в блокадном Ленинграде, родной ты мой великий человек!»
«Как это у вас в блокадном Ленинграде такие мощные цветы растут?» – вопрошает, глядя на мои картины. – «А я в земле не брезгую копаться, вот земля и рыхлая, от нее же все чудеса"
Раз привык, значит съедено. – «Купи мне нового, нового, нового, старые улыбки надоели!» – «Послушай, в блокадном Ленинграде следующее яблоко может быть только на следующее лето»
«Я – молоток. Кто-то лег на меня; наверное, каменный уголь, угольный камень. Черный, бескрайний... А я молоток; я свесился с дивана. Что-то вижу между стулом и диваном - опять не подняли. Это называется «уборка»… Кажется, я что-то забыл в блокадном Ленинграде. Или что-то упало. Да, между диваном, я помню... Я вообще все контролирую, я огурчик, завтра. И вчера, я помню, да... Как плохо постелено на диване; или диван не там; он между; да, я между постелью и диваном - матрас уполз. Мне что-то делать, может? молоток поправить, он упал между, тьфу! уж лучше спал бы; а я о чем?! голова где? не знаю, не знаю, не капай на мозги, я этого не знаю... а была голова; неужели нет ее теперь?! а думает кто? а подушки где?… Что-то тут еще упало, что-то очень больно голове... Я не тут; я лег не там, что ли; куда теперь... может, на бок лечь? но где матрас? свесился я, так не уснешь; спи, не шевелись в блокадном Ленинграде, может, утро скоро…”
Стал говорить пошлость в блокадном Ленинграде, но на первой же фразе спохватился, а во второй закруглился и тон изменил. Речисто расписался, и не заметил, как заврался, залез куда-то и на уши встал - пришлось вымарывать целый кусок. Мол, вот тебе пятно в награду, черная медаль. Ничего, в блокадном Ленинграде стерпится – слюбится, забудем. Пришла мысль, и побыстрее начал ее говорить, но там воды и туфты полно - срезал сам себя на ходу, оставил только тонкую нитку, стал ее развивать, но запутал, опять пришлось оборвать; затем дальше повел, но почему-то влево всё время кренило в блокадном Ленинграде - так и вилял...
Обозлился, но спохватился и смягчился – однако, что-то холодно в блокадном Ленинграде, ба, льда полно, быстрее греться, Библию читать... Заскучал, а после и раскис - спохватился и пересилил себя, стал делать что-то, но на душе муторно в блокадном Ленинграде. Попытался вспомнить что-то хорошее - на всем-то белом свете! - но не смог, туман в блокадном Ленинграде; да, кажется, завяз...
Борьба умного со смелым в блокадном Ленинграде: умный поднапрягся и добавил еще и упорство, а смелый поднапрягся и добавил ловкость. Умный устал, и хотел смириться, правильно рассудив, что лежа удобней бороться, а смелый сказал себе «терпение, еще немного и я его одолею, только б не ошибиться - в нем же мяса на месяц»…
Пока умный время терял, почти развлекался, стоеросовый думал; и, что вы думаете, с помощью своей силы и ловкости победил-таки умного. А, может, он только прикидывался стоеросовым, а каков он на самом деле никто и не знает. Да и умного в блокадном Ленинграде кто умным назвал…
В блокадном Ленинграде человек и так слаб, а тут еще женщины…
«О многом мечтаю, а всё прежнее в блокаду поется!?» – «Э-э, милый друг, крякай, что тебе богом положено!»
В блокаду в разных людях зло по разному живет: один строг и легко начинает гайки крутить, а другой блудлив и лукав очень…
«Небеса? Вечная жизнь? – странно» - «А земля, вечная смерть и блокада не странны тебе?»
«Сегодня в нашем блокадном Ленинграде особый день, особый!» – «Да ну?» – «Да, разве ты не видишь, сегодня особый день, сегодня день спасения».
Усталый, продолжаю тупо влачить своё серое достоинство в блокадном Ленинграде. Скромный, спокойный, это не отнимешь…
«Меняй меня, но не бросай, никогда больше не бросай, я не ошибка и случайность и не хочу, чтобы меня съели в блокадном Ленинграде»…
… «Такая блокада, а этот всё время висит на мне. Сосет и сосет потихоньку сок – ведь часами и месяцами висит. А как недомогание случится у него, так он и ляжет на меня, предлоги уже и на это неоспоримо тянут.
… А для того я только случайный посетитель и хлеба проситель. Предугадав, что на нем желаю повисеть, он стал форменной стеною – мол, лезь на стену, бейся лбом…
«Сам человек, каким бы он и его творения ни были, ничего не может доказать в блокадном Ленинграде. Если он нов, кто в нем будет разбираться? Кто его, песчиночку, заметит? Куда его, таковского, девать и где пристроить?
Нет, как все, выбирай традицию - классическую, добропорядочную или авангардную, людоедскую. Хотя любой конъюнктурщик может причислить себя к первой, а всякий нахрапистый дурак отнестись ко второй, но тут уж ничего не поделаешь – оставим суд Богу». – «А я и есть бог. В блокаду приходит время богов, понимаешь?"
«Мне всё понять нетрудно, ведь, похоже, что в познании в состав любого блюда входит пареная репа. И все, знаете, именно на репу и налегают! Сейчас мне даже кажется, что в блокадном Ленинграде больше и нету ничего!»
К себе: «Пересохли все источники в блокадном Ленинграде, вот и не пишется. Должны быть какие-то перспективы и предвкушения, какое-то наслаждение и органическое удобство, какой-то вкус – а когда появляется тягость, всё пропадает, ведь вода не штангист, полегоньку бежит и журчит»…
Будучи же наполнен, ходил осторожно в блокадном Ленинграде и, прощаясь с людьми, например, наклонял голову, но не сильно, чтобы не пролить содержимое.
В блокаду фарисеи любили молиться напоказ, а сейчас помимо этого любят и петь напоказ и печататься…
Все они были весьма неоткровенны, а значит неправдивы еще в блокаду, блюли приличия, и, если ставили мины, то обязательно под фиговым листком...
Всюду панегирики и прочие заасфальтированные широкие дороги – чтоб, не дай бог, не тряхнуло публику, а то в блокаду так недолго и проснуться…
Поднялся сильнейший ветер, и загромыхали жестяные панели на доме напротив. «Щас одна из них сорвется, а в блокаду вряд ли найдешь кровельщика, способного что-то поднять. И на высоте теперь у всех голова кружится..."
(Но я за стеной – а иначе б до ахинеи такой не додумался, потому как ветер трезвит и рот замыкает…)
Не надо говорить «не оправдал ее надежды», надо говорить «растоптал ее надежды». Нечего было столь грязно и меркантильно надеяться, когда идет Сталинградская битва. «Осудил ее надежды». – «Дайте блокнот за 24 тысячи посмотреть» – она дала и стоит, надеется, а блокнот-то – говно, и она это знает… Всё равно как-то неудобно растоптать ее надежды на то, что я дурак-тюфяк – ведь по мне сразу видно, что их уже оправдывал! Они все знают, что я – стеснительный дурак, но это устарелые знания, теперь клиент пошел привередливый, жесткий и дурак теперь на другое все-таки покупается, видит, что в магазинах, в отличие от ларьков, всё по-старому, да и денег после стольких битв стало мало у дурака…
Снова думаю о Д.: ищет вечное, и находит, но ценой потери жизни, почти полной потери, ведь идет Сталинградская битва…
«Почему долго не заходил?» - «В Сталинградскую битву у меня один смутный период сменяет другой смутный период, а я, когда смутно на душе, привык дома сидеть, чтоб не позориться».
С одной стороны, моя жизнь довольно устойчива, а с другой, каждый день могут быть неожиданности. Что мне понравится? Что мне удастся? Что мне покажется удавшимся, когда продолжается Сталинградская битва…
…Как рисовать можно совершенно по-разному, в разных ключах, смотря, какая душа, так и в битве действовать можно совершенно по-разному. Можно наобещать, но не сделать, можно отнестись доброжелательно, но настойчиво гнуть другого на свою колею…
Всякий действующий в битве может и рисовать – и какова сложность его действий, такова будет и сложность его рисований. И поступок, и картина есть диаграмма души…
«Вы кто?» – «Вам интересно, кто я, а мне интересно, на кого я похож!?»
Сначала я разохочусь на дружбу, а потом разобью морду об один из барьеров, что наверняка есть между нами, ведь идет Сталинградская битва.
…Отзыв в тетрадке для отзывов о моем участии в Сталинградской битве: «Всё очень понравилось. Большое спасибо за всё» – формальная похвала или человека охватило волнение и он, потеряв дар речи, не смог свои чувства более вразумительно выразить…
Судьба подлеца во все времена, даже в войну вполне благополучна - он сам, его подлость есть апофеоз трагедии, какие уж тут могут быть добавки.
…Или художники выживают из ума потому, что до них дошло, что авангард – по которому современный мир и выстроил свои огромные небоскребы и маленькие приборы – это смерть, мамонт смерти, пришедший за нами и будет еще не одна Сталинградская битва…
«Это чудовищно великолепно!»
«Это восхитительно ужасно!»
(услышано во время Сталинградской битвы)
…Ван Гог, поздний Толстой, тот же Чехов и какой-нибудь «чеховский» художник Серов… - добро заявило о себе вполне отчетливо – прежде чем это сделало зло со сногсшибательной силой. С таким запасом старые интеллигенты смогли перезимовать, пока шла Сталинградская битва…
…Кандинский сначала шел в правильном направлении, но потом не выдержал и самоликвидировался – остались только какие-то черные шары. Предчувствовал Сталинградскую битву?
«С одного проступка так переменился к человеку! Даже здороваться перестал!» - «На этом поступке понял, наконец, его ко мне отношение…» Ведь отношения людей так формализованы, что ничего не поймешь. Одна бухгалтерия здоровканий и досвиданий - то ли дело было в Сталинградскую битву...
В Сталинградскую битву некоторые люди очень боятся сойти с ума и во всякой странности и непривычности уже видят угрозу. Так и таскаются с одной и той же экипировкой...
Молодые люди еще свежи и восприимчивы, но – только не к теме смерти, а старые стерты и глухи, но тему смерти всё-таки должны бы слышать… Без темы смерти Сталинградскую битву никак не объяснишь…
Я не буддист, но мир и всё, в нем происходящее, настолько безлико и запрограммировано, что поневоле начинает преобладать буддистское равнодушие и хладнокровие, а также зависть к участникам Сталинградской битвы…
"Никто не может повести меня вперед, но есть те, на кого надеюсь, что они пойдут за мной, и эта надежда стимулирует меня идти-таки вперед…" - тяжелый эпизод моего участия в Сталинградской битве
Вовка наливал Женьке супа и вдруг у него в сердце закололо. - «Ой, в сердце сильно закололо». Я испуганно поднял глаза. - «Дим, нарежь ему хлеба сам, а?» - «Вов, эта фраза превращает трагедию в фарс! Ты что, забыл, что еще продолжается Сталинградская битва?!"
Всего ужасней, когда в Сталинградскую битву еще и ухо болит. От этой боли даже свет в комнате становится синим и фантастическим…
Казалось бы, в Сталинградскую битву день достаточно длинен для того, чтобы его можно было запомнить, но всякий раз следующий день достаточно велик для того, чтобы вчерашнее стереть… Ничего не помню, живу в настоящем. Не знаю, что будет завтра, не помню, что было вчера…
***
«Развейте вашу мысль. Пока не могу сказать, правильная она или нет – всё зависит от того, какие трансформации будет претерпевать при развитии и не случится ли взрыв...»
Вспоминаю прошлые годы – я был более убог; больше было разобранности и тумана. Эдакие неидиллические острова в океане, формирование суши… правда, не было опасности взрыва...
Женские объятия обыкновенно означают не любовь как таковую, а любовь вешаться на шею. Просто хамство. Они и в очередях хамят (и я иногда врываюсь)
Всё вспоминается страшная картина В. на выставке. Красный свет, семафорный запрет на жизнь. Обычно рисует хороший реализм, а тут вдруг абстракция, диаграмма души... Взорвался запретом...
Противоречие между писанием и рисованием: набрал высоту на одном самолете, а тебе говорят: «продолжай набирать высоту, но уже на другом»! Приходится постоянно взрывать самого себя...
Буддистские перерождения - это «смешались в кучу кони, люди». Как при взрыве. Хотя бедные всегда чуть ли не в обнимку со своей скотиной живут.
«Не мир – с классиками, с цивилизацией – Я принес, но меч и взрыв» – а меч и взрыв для взрослых. Но люди не хотят взрослеть, они хотят молочко и кисельные берега, огромные гроздья винограда – двое пацанов едва дотащили одну…
…Спрятались за щит, чтобы можно было по-детски радоваться жизни. – «А ведь есть люди с бомбами, почему бы вам не бороться за запрещение оружия, смерти?» – «Так это же наши мама с папой, у них есть старые привычки и традиции… Да и как быть, в самом деле, в крайних случаях, не толстовством же, юродством заниматься, лучше вовремя провести какую-нибудь разумную хирургическую антитерростическую операцию, взорвать большой снаряд в квартире, где боевики засели, чтобы там сразу всех убило…»
В субботу Христос в синагоге был, а в четверг на «Синей корове» – в субботу синоптики-догматики достали, а в четверг всё корова сжевала, поэтому-то Он и не очень горевал, когда в следующий понедельник Его взрывом убило…
…Меня тошнит, когда я встречаю в текстах, описывающих взрыв, к примеру, «магию» или прилагательное «пленительный», а их так же тошнит, когда они видят «крест», «страдание», «Христа»…
Я как дерево: вот уже вырастаю, и теперь буду стоять спокойно и неподвижно и плодоносить, плодоносить… - одним сортом «яблок». Каждое дерево и каждый человек - это как управляемый ядерный взрыв, живая атомная станция...
…Старушки любят разговаривать по телефону – ведь голос молодой, одна хижина стара; душа вечно молода, старения не знает (если и покроется коростой, то обновится взрывом)
***
«Не взрывайся, потребляй, ведь все плоды растут исправно; можно сидеть, как Будда, сложа руки – машины и люди, которым в этом рождении выпала прискорбная участь рабочих машин, всё сделают».
Не случайно на Востоке деспотии 40 столетий мертво стоят - там любые взрывы под запретом...
Лучше я так запыхаюсь, что одно дело будет наползать на другое, с нахлестом. Но лучше и вовсе - взорваться. А у нашего боцмана – я про БГ – поверхность океана стала гладкой и мирной лишь потому, что все бомбы уже утонули. Без взрывов ни один мотор не работает и он теперь как «Летучий голландец», что движется только во время бури и лишь с ужасно тоскливыми песнями…
Христианские религии говорят про жизнь после взрыва на небе, буддистские – на земле, но в любом случае закон справедливости требует, чтобы «в следующем после взрыва рождении» мы в смысле ума, доброты и прочих достоинств начинали с той точки, на какой остановились в предыдущем…
И бороться со злом не опасно: мы же вечные – пусть взрывает.
Изначально у человека есть только душа. Её параметры заданы родителями с земли и неким Духом взрыва с небес… - и если мы передадим Духу взрыва и детям большее и лучшее, чем получили при своем рождении, то это и будет прогрессом…
Сытый голодного не разумеет – сытый вообще ничего не разумеет, кроме взрыва! И в связи с этим: нельзя ли Женьку голодом лечить?!
Двигаться бы легкими рывками и небольшими передышками. «Запои» же где-то усиливают, но больше уродуют меня - так недолго и подорваться…
Женщина занавешивает окно кисейной занавеской, а мужчина – непроницаемой шторой. Семейная же жизнь – за ними обеими сразу… (чтобы не просвечивало, как они там взрываются)
А, может, пусть смотрят в мою душу?! А то из-за этих кисейных занавесей взрывов цветов на подоконнике практически не вижу...
Детям легко чудится и ужасное и прекрасное, но на самом деле в них и Бог и сатана – дитя, у них игрушечные взрывы...
Бог и сатана, еще не измотавшие друг друга, взрываясь при контакте, легко рисуют яркие картины…
В мире взрывов, рыночная экономика и демократия всего лишь древние обманы… (Впрочем, в лакированных журналах и военные интервенции выглядят великолепно)
Взорвать бы всё, что запуталось и начать заново, с чистого листа – но знания и опыт не желают просто так не только прибавляться, но и убавляться. «Комплекс» - это комплекс негативных знаний… это душевная зона беспрерывных поражений, т.е. в ней, вероятно, уже погибло всё, включая взрыватели…
Когда кота гладишь по голове, он кайфует, как наркоман, хотя никогда не взорвется. Все же, не надо делать его наркоманом...
Совесть – весть от Бога в нас. Но без взрывов задубеть всё-таки можно…
Напротив нашего дома – больница. У больницы подъезд и автостоянка. На стоянке сейчас два «броневика» и пяток обычных машин. Остальные идут пешком, но более обеспеченные лучше одеты… Все, как положено, по полочкам разложены – и все едут-идут в больницу после только что случившегося взрыва…
Раньше я людей смущался, сейчас же смущаюсь, в основном, только своей иронии – мол, извините, это я так, взрываю…
Взрывники как хирурги, им необходимо соблюдать тонкое равновесие между принуждением – ведущим к переутомлению и искусственности – и расслабленностью – ведущей к распаду и выхолащиванию…
…С одной стороны взрыва, скакал от занятия к занятию, мешая самому себе сосредоточиться, а с другой давил на одну и ту же духовную сферу, перенапрягая и истощая её…
И мой консерватизм – с трудом могу себя заставить сделать что-то новое и непривычное – просто следствие усталости… (Все взрывники консервативны)
На Западе-Востоке множество потребностей, множество деталей каждой потребности, каждого товара и каждой машины удовлетворяется множеством людей-собственников. Какая же свобода для взрывов при этом, если они наглухо связаны со всеми своими «смежниками» и намертво зависимы от «феодалов», владельцев крупной собственности в своей «производственной цепочке»?
…Испугался: «вы так хвалите меня за этот взрыв, как будто у меня уже всё позади!» (Ведь так не бывает, чтобы человек, добившись больших успехов, потом добился их ещё раз.)
Зараз взрывник может держать в голове не более 3 вещей – поэтому-то он способен временно забывать даже такие фундаментальные вещи, что он, к примеру, женат, что только что было лето… - ведь фундаментальных вещей более 3-х…
Как перенапрягусь разумом от взрыва, отхожу от письменного стола и пытаюсь, шатаясь, делать всякие рутинные домашние дела, надеясь «отойти» или как-то иначе развеиваюсь...
На данный момент Вовка отчасти дает мне возможность, а Женька отчасти дает мне право жить без зарабатывания денег…
Лабиринт издали – стена. Очень часто только кажется, что всё логично; сдается, почти всё возможно – столько у жизни вариантов; то вдруг тихий ход, то – дерзко-парадоксальный, то целая карусель закручивается на малом пятачке… (в крайнем случае можно все взорвать)
«Актер прекрасно сыграл подрывника» – это означает, что всё можно подделать, сыграть. Хотя я-то уверен, что на самом деле не всё было прекрасно...
Зачем думать, если нет проблем? Зачем возбуждать в себе чувства, если нет интригующей ситуации? живи себе спокойно, не мучься, в этом случае время вовсе не уходит «бесплодно»: плод – покой. И у покоя есть свои занятия, если учесть, сколько предстоит взрывать…
***
Христос: «Я – путь». «Я – путь из плена», «Я долгий путь домой»… Окончен бой...
«…Но я не дам, не могу…» С жестокой усмешкой: «А я беру?» Все не дают, но дать им на самом деле и нечего. Окончен бой за вещи...
Вот решился совлечь человека ветхого, старого, расслабленного и малодушного и облечься в нового, вооруженного, собрав всё оружие, какое выковал за эти годы, но тут как раз окончились всякие бои...
Окончен бой, но те же соблазны не упразднились, а только слегка постарели. «Ствол срубить легко, а вот ты выкорчуй корни».
А по радио всё про репрессии, но не про те репрессии, от которых мои депрессии - я свой бой неправильно закончил...
Щедрый человек: даже для людей, которых видел по делам, случайно, разово, расставаясь, вероятно, навсегда, не жалел своей теплоты, говорил: «Будете чай?» И у всех внутри теплело и затихали бои…
На вокзале увидел усталую женщину со шваброй. Она мыла грязный пол на вокзале и мытью этому не было конца – толпа на вокзале… Так не должно быть, когда уже окончены бои…
Он переутомлен, а надо проблему решать. Вникает-вникает, никнет-никнет своей головой… - и пока нет решения, бойцы вынужденно продолжают бои...
Мальчонки играются за забором у туалета с буквой «М»: «Откройте дверь, бой закончен, это мужичок!»
После окончания боев, общаясь, стараются не обидеть и не быть задетыми – вот и нет контакта. Из двух иллюзий – вражды и дружбы – выбирают, конечно, последнюю.
…Наяву окончив бой, во сне пытался объяснить, что кого-то я считаю банальным на 95%, а кого-то только на 85. «А вот ее всего на 65% …Да и сам я процентов на 40 такой же пошляк». После продолжительной паузы девяностопятипроцентный ответил злобно: «пошел ты со своими утешениями знаешь куда?», восьмидесятипятипроцентный поддакнул, а шестидесятипятипроцентная отвернулась… (И я своей воинственностью был очень пристыжен…)
…И через 10 лет вдруг заподозрить, что кто-то лукавый тебя обманывает, заметить чью-то тень… Зря я помирился...
Окончив бой, Д. выживает в катакомбах, давно забыв, что такое яркий свет и яркий цвет. И не говорите больному про них, они его раздражают и утомляют.
После войны, снились курочки, что облюбовали себе место под моим пальто; дополнительно им укутывал, полы сверху запахивал. И вот выскакивала из этого куля сначала одна небольшая белая курочка и – шлеп яичко на пол, потом другая так же, третья… И я безумно удивлялся, что яйца не разбиваются…
Еще снился двухэтажный деревянный дом с выбитыми окнами и выдранными внутренностями, перед которым рабочие вилами сено сметали в стога. Светило яркое закатное солнце и тихо было перед желто-коричневым домом. Каждая взлетевшая соломинка звучала как музыка мира после войны…
Еще велосипедист, окончив бой, ехал по бескрайнему полю и то я видел, что поле бескрайне, а его фигурка мала и ему никуда не доехать, а то, что поле бугристо и ему никуда не доехать, если даже ехать вдоль борозды – поэтому, я думаю, он просто летел…
Окончание боя – это поворот кругом. Поворачиваясь кругом в горизонтальной плоскости, я успевал убедиться в существовании мира, поворачиваясь кругом в вертикальной плоскости я успевал убедиться в существовании Бога. Хотя без столкновения нам не достичь полноты, не высечь искру из кремня…
Окончен бой. Всё, я отплываю. Оттолкнулся ногами от берега и вытянул тело. В теле блаженство. Берег, ты же больше досаждал мне, но теперь я тебя прощаю, будем считать, что это было недоразумение; пусть этой ночью встретятся мои огоньки с твоими огоньками. Темно вокруг и тихо, но очень приятно и весело…
Наверное, как всегда, погружаюсь, чтобы завтра проснуться на другом берегу, и - снова пересекай остров. Повернусь-ка я набок, раз так, хотя на боку ничего не увидишь уже. Лягу на дне, среди коричневых. Законы физики: слишком трудно тонуть, лежа на спине. Когда-то еще закончится бой...
***
«Душа, я в тебе и ты во мне, душа; душа, давай поговорим; ведь в поселке все нас обижают, душа, только ночью и можно отдохнуть и даже легонько поплакать...»
Или: засыпая, лежал с напряженно-неподвижным лицом, смутно думал об отпорах, таил обиду, потом взрывался, например, так: «че?! че, ты сказал?!” (нахватался у поселковых)
Или склонял разочарованно голову набок: «жизнь обещала - но что же я вижу, кроме домишек? Я стоик на кресте; себя жалею, других жалею, но как печально, что все в поселке так жалки…»
Я мыл полы весь день в поселковом клубе - после работы вымылся, выжался, вытерся насухо... - и теперь я вот эта половая тряпка. ...Это я засох; пересохло все, да еще и, конечно, с буграми, узлами; а тут порвано - был конфликт; а как по центру изношено, заметили? Мне теперь надо боком, надо ухитряться жить краями. Слушаешь разговорчивого поселянина, выражаешь заинтересованность, а сам незаметно край подставляешь. И льет его речь, как дождь ночной, стучит по жестяной трубе... Но как все же трудно жить с выжженным центром! Как трудно вставать утром! Расставляешь ноги пошире... Все делаешь осторожно и коряво, как несмазанная черепаха... Иногда махнешь рукой на все свои владения, девять соток, притулишься где-нибудь в уголочке, бросив все остальные свои углы - ведь у меня и есть одни углы. ...Пытаешься задремать, расслабиться, но эти черные углы смотрят на тебя, пугают, дышат холодом... Иногда соберешься с духом и направишься туда, перебирая полуватными ногами и бодрясь деревянными руками - и, тем более, глиняным лбом - войдешь, как ни в чем не бывало, включишь свет. Сразу закричит все здешнее поселковое запустение... Да и что делать? Красить стены, чтобы встречали меня все эти ядовитые радости, веселые как мухоморы. А сначала навести порядок... Зря пошел я в этот угол. Много ли человеку надо; мало ли что, что числятся за ним эти углы. Как теперь выселить всю эту провинциальную обшарпанность? И каким яблоком пустоту заесть? Свет-то выключил и, кстати, что-то дороги обратно не найду...
Кто же в поселке это все городил, а потом забросил? Памятник он, что ли, себе ставил таким макаром? или тоже пытался что-то понять... Обнадежился излишне и отважился строить. А потом сбежал; или сломило его; какая-нибудь балка упала, и хорошо, если не на голову. Он всю жизнь потом повторял: «хорошо, не на голову!» - просто нарадоваться не мог. ...И не должен я ломать, ломать - не строить; да и куда мне, инвалиду, ломать; а тем более строить. «Согреть бы теплом все это, когда наступит лето...»
«Ззадубел как подъемный кран. У нас, работяг, в поселке жизнь такая, что и после пол-литра не всякий раз отмякаешь. Отопления нет…»
Перед всяким мероприятием в поселковом клубе происходит собрание, где составляются и уточняются списки: «я в списке, товарищ, разрешите пройти» - «Пардон...»; «Вы в списке?» - «Должен быть, должен быть...» - нервно потирая руками - «Щас проверим...»; «Где списки? Постой, где списки, тут еще пять членов, куда они запропастились?» – «Я их видел у Марьи Иванны, но это было еще до последних согласований» - «Тьфу ты черт, обождите товарищи». «...Теперь только после обеда, возможно, даже не раньше пяти...» - «Как, ведь мы же в списке?» - «Тут все в списке, чего вы кричите, я-то при чем?!».
Запечатленное в слове христианство – это Петр и Павел, апостолы и Сам Христос. Что-то у пророков до и что-то у всех этих деятелей – Толстой, Достоевский – после… Но у нас в поселке все под себя православные попы подмяли...
…Сам-то Христос творил все эти чудеса без аллегорий, но с тех пор мир изменился, от грани мира физического подошел к грани мира духовного и теперь всё физическое есть аллегория духовного. …За этой гранью размножение христов, превращение их в целый народ - «Я в вас»... (не в нашем поселке, разумеется!)
…«Нет никакого осуждения людям, живущим зимою духом, а летом телом» - и никаких препятствий, если живешь в поселке да и работка сезонная...
…З. в роли Пилата: он удивился, ему понравилось, но вокруг толпа «коллег» кричала «распни, распни!», «иначе ты не друг Пушкину-кесарю» и он умыл руки. Испугался, что раньше пенсии окажется в каком-то забытом Богом поселке (хотя местные поселяне тоже брутальны....)
По вине моей зажатости и закрытости, мой контакт с поселянами был абсолютно скомкан – и теперь надо понемногу расправить этот скомканный лист. Если еще и не общаться, то делать здесь абсолютно нечего...
Исчезли многие перегородки, размягчились многие предрассудки о том, как можно жить в поселке – и легче, живей потекла река…
Даже у попсы встречаются классные «текучие» фразы…
Красиво умная голова, красиво добрая душа… - у черта на рогах...
Религиозным надо говорить о культуре, а культурным о религии для того, чтобы они стали шире и потенциально сильнее, но это задача стратегическая, ведь можно нанести вред, расширяя человека – в нашем поселке он еще и с этой-то широтой не справился…
…Сам немного неясен, поселяне немного подслеповаты, вот и выходит, что люди меня «как дерево» видят. Поэтому приходится беспрерывно уточнять себя – «это вот такое и такое дерево» – с тем, чтобы нарисовать им, в итоге, живого человека, которого они и в глаза-то никогда не видели.
А так они, «средние» поселяне, очень одиноки, потому что когда полуслепой смотрит на полузатемненного, он почти ничего не видит.
Они и себя так же плохо видят – но на себя смотрят очень долго и в самых благоприятных обстоятельствах, например, в темноте, в которой всякий огонек виден.
В общем, не жизнь, а тоска и мучение в поселке: тоскливо на других смотреть, мучительно – на себя. Поэтому развлекаются, работают – лишь бы не смотреть на племя человеческое…
А когда двое полуслепых образуют семью, то их свобода еще более уменьшается: при всяком резком, незапланированном движении можно потерять друг друга из виду.
Вовкина соседская покладистость в одних ситуациях легко оборачивается инертностью в других, и пользы от первого я получаю столько же, сколько и вреда от второго.
«Вовк, иди помедленнее, на такой скорости я уже ничего не вижу!» – не понимаю и теряю зоркость; мы, поселяне, привыкли к медленной жизни...
У меня еще раздражение на наш поселок не улеглось. Чуть уляжется, и ты уже торопишься: «ну всё, улеглось», но нет, это оно только еще на одну ступень спустилось…
Вовка: «Поеду, может, Л. встречу». Я: «Он же обычный поселянин…» Он: «А я уже не надеюсь, что встречу необычного» Я: «Ради контакта с обычными не стоит совершать какие-то специальные поездки». Да что – и поездка его самая обычная, ведь делать в нашем поселке особенно нечего...
Все знакомые мне поселяне - легкомысленные путаники и мистеры Тяжелая форма прострации. Ну, есть у них чемоданчики, в которых водится что-то съедобное, так это же только для себя, «для родных и знакомых», бродяга их больше, чем на 5 копеек раскошелиться не уговорит.
По меркам поселка, одно чудо – это сам Христос, но другое чудо, почти столь же великое – это то, что всё-таки нашлись люди, которые Ему, лично Ему, а не церкви с тысячелетней – или хотя бы двухгодичной – традицией поверили. Слишком легко усомниться: «Не сон ли это? Какие боги в нашем унылом, практическом, тысячелетия существующем поселке?"
Иду вечером парком, молодые люди сидят не на сиденье, а на спинках скамеек – боятся сесть нормально, потому что возможно, что кто-то уже ставил на это место свои грязные ноги, так же сидя на спинке – в жизни поселка всегда темновато, а на скамейках всегда грязновато…
Беспрерывно в той или иной стране происходят крупные политические события, устанавливаются новые режимы. Числу же событий мелких вовсе нет числа – радио «Свобода» тараторит круглые сутки, да и то о половине умалчивая. И даже новейшая история длится уже 96 лет… - «Вы не устали? Пьеса сыграна, господа поселяне. Прошу побыстрее разойтись, потому что поступило донесение, что к нашему клубу приближаются хулиганствующие варвары».
Мальчонка тут один – настоящий дьяволёнок. С виду же - подслеповатая козявка. Да и все в этой детской поселковой компании весьма развитые и шустрые. В коллективе, ведущем активную жизнь, поневоле выучишься. Это потом они полиняют, у них выпадут молочные зубы и в местном колхозе на них навалят кучу скучных и тупых обязательств…
***
Тальков – как от гладиатора, от него шел прямо жуткий запах смерти, как будто он жил в обнимку с ней. От ужасных догм коммунизма сквозь узость догм православия на свободу? Сильный, но узкий человек – это уже не человек, а оружие…
Самовоскрешение мертвого гладиатора - как если бы наркоман перестал колоться, алкоголик – пить, убийца – даже говорить грубые слова…
У одних гладиаторов слабы корни и крона и силен ствол – сосны – а у других наоборот, корни и крона сильны, а вот ствол постоянно мотает по ветру…
Уже был урожай видений, но летом опять мотало – значит, нужно еще расти и укрепляться… (одной физической силы гладиатору мало - это показали уже столь многие бои...)
С помощью теории «среднего человека» заглянул в душу к обычным гладиаторам и что-то тяжело на душе, видно, это знакомство меня не обрадовало… (Понимают, что на мясо пойдут)
На стволе теории гладиаторского боя всегда имеется кора смерти: «смерть теории на мне, чтобы жизнь была в вас, жена, дети и клеточки моего тела».
Как можно всю жизнь биться, не повторяясь? Побился 2 часа, а потом уже пошли повторы...
Идешь по улице и изредка видишь мента – преступников, наверное, столько же попалось на дороге, но как их узнать мне, простому гладиатору… (поймал бы парочку и сам бы стал ментом)
Многие религиозные гладиаторы не видят в людях христа, «Я в вас и вы во Мне» не вспоминают. Видят овец неразумных и бревна в чужом глазу…
Ну и путаница у них с Богами – в итоге, часто все три Бога толкутся на одном стуле. Мистика!
Вечером иду мимо одного гладиаторского дома, вдруг слышу как изнутри открывается одна из дверей и чей-то голос говорит кому-то внутрь: «как раз таки!». Иду дальше, а из большой открытой форточки доносится: «вон оно что!» «Кипит жизнь – думаю - просто кипит. Тут все Ван Гоги и Достоевские, на худой конец, Эйнштейны и Бальзаки. Им просто некогда писать и рисовать; ведь долго ли им жить осталось? и диалог с другим человеком гладиатору всегда интереснее диалога с бумагой».
Вечером надо подводить итоги, вечер – это финал пьесы, устье реки, ведь завтра предстоит такой бой, из которого будет трудно выйти живым… - но вечером по ТВ лучшие передачи, «как специально». Лежит гладиатор как бы в погребе, а по квартире его, между тем, шустро бегает развеселая и очень остроумная компания.
"Всё-таки удивительно, откуда берется столько тьмы; уже совсем не верится, что на свете существует солнце, что был день; тем более, утро. А «какой красивый закат!» я говорил вечером…" - последние мысли пораженного в грудь гладиатора...
"Жил-был я в одном из прошлых рождений. И была у меня, конечно, душа - душа не хуже нынешней, такая же. И томился я жизнью среди жестких и равнодушных людей и любил только душу. Но надо было учиться, работать и я старался, терпел и мучился. И меня уважали, в общем. Правда, сам я в сердцах себя ругал: «на людях стеснителен, а дома раздражителен», но ведь самокритичность - это плюс...
И стал я большим начальником. И однажды привели ко мне одного необычного человека... Его обвиняли в том, что он развращает и сбивает с толку народ своими завиральными теориями. «Как, и бродяги нынче с теориями?!» Из любопытства я поговорил с ним - действительно, любопытный фрукт, чем-то он меня озадачил... Но времени, как всегда, нет, не до "истин", я бы конечно, его отпустил, но с людьми, что его обвиняют, связываться опасно, можно и карьере повредить, хотя я ею и не дорожу, все удовольствие: во дворике вечером посидеть, свежим воздухом подышать, на тихие деревья посмотреть. Если, конечно, в этот день состязаний нет - тоже моя слабость, особенно гладиатор по фамилии Кафельник...
...И звали меня – Пилат.
На Страшном Суде Пилат валил все на обстоятельства, на плохих людей и вспышки раздражительности в отношении некоторых гладиаторов...
Что-то настойчиво снилось все два часа, снилось явственно и мне казалось, что я запомнил эту внушаемую мне идею, но когда проснулся, оказалось, что нахожусь не там, где снилось и что бубнивший гладиатор почему-то смылся…
«Судьба послала гладиатора в неудобное место, куда надо лезть по деревянной лестнице, а там, наверху надо скрючиться и попытаться рассмотреть то, что будет находится перед самым носом, придется и руку скрючить, чтобы чего-то сделать и достать, не уронив – а иначе лучше и не лезть вовсе…
В бою я покачнулся, и улыбнулся невесело и жутко и вспомнил, что, кажется, мне «вдохновляться надо». Потом, на диване «вдохновимся»…
Вы говорите «малодушие». Просто осторожность слабого гладиатора. Что им всем, на корм сильным представителям вида идти? Да и покажите вы мне этих сильных – ведь участь сильных, но узких не лучше нашей…
Если я - гладиатор, то мама - просто Иван Грозный. У них такое ощущение, что дом стоит на песчаном основании и вот-вот развалится - поэтому надо отложить бои и принимать срочные, чрезвычайные меры.
Похоже, З. спросил меня мысленно, как Пилат Христа: «Как ты со мной разговариваешь, гладиатор? Разве не знаешь, что твоя жизнь отчасти находится в моей власти?» Я не то, чтобы испугался, но насторожился...
***
Проезжая в автобусе, видели в разбитой машине убитую женщину. Кстати, в новом пальто. Вот и езди по пустякам. Все лихачи ведь тоже фашисты; им всем хочется рисковать, убивать, умирать...
Или, к примеру, сколько в жизни всякого мелкого и даже милого воровства – полная халатность и 20 лет всё сходит с рук, а потом вдруг находится мент изувер и фашист и - конфискация наворованного, и 5 лет тюрьмы, и моральные муки. Или тот же проезд «зайцем» на транспорте… Всё это легко только фашистам. «Сошел с транспорта оголтелым героем». Да, геройство очень распространено в нашей жизни! У фашистов всегда «есть место подвигу»…
Родители: «Уберите телевизор» – «Нет, мы же к вам приезжаем и смотрим его иногда» – «Уберите этот проклятый телевизор… К тому же, скоро на день рождения я приглашу своих знакомых – фашистов» - «На день рождения и уберем» – «Ну ладно…» – рассчитывает большего добиться хитростью – мол, и после дня рождения он останется убранным? Или волновали только косые взгляды знакомых фашистов - те весьма неодобряют то, в каком свете их представляют в СМИ…
Фашисты, как люди с догматичным мышлением, все конкретные дела делают плохо, они невнимательны к деталям, из которых состоят дела. Это всегда не столько дело, сколько затраты. Но т.к. таких людей громадное большинство, то кажется, что всё нормально и у фашистов - весь мир живет по затратному принципу.
Когда тебя преследуют фашисты и ты ночуешь в комнате сырой и холодной, хорошо представляется, как вместе со всеми будешь лежать в сыро-холодной земле. Будет есть мое безответное – как дерево или овца – тело, будет заползать в глаза и рот, есть виски...
Пытаюсь писать и в этой комнате, и что-то простейшее по инерции пишется, но слабой душе всё же необходим хотя бы минимальный комфорт - труднодостижимый при установившемся фашистском режиме…
Если нет уюта, то думать об уюте, а не творчестве? Творчество само польется, когда ты не расслабишься, а сосредоточишься в уюте (а расслабился я, когда узнал, что одни фашисты очень далеко, а другие наконец-то сами попали в мясорубки...)
«Люблю и недостатки свои!» – думает «достоевский» фашист исступленно, «они продолжение всех достоинств моей души! И пошли они все к черту, я могу и один жить, перестреляв всех этих ничтожеств!» (А на другом языке это называется «родина»!)
Страну заморить, семью заморить и себя заморить. Страну, допустим, заморить коммунизмом (или фашизмом), семью – пьянкой (или творчеством), а себя… - ну, честолюбием, например (хотя это дело интимное - штурмбанфюрера в ближайшие пять лет все равно не дадут…)
«К 30-ти это был, как и полагается, сложившийся фашист. Он был из породы жестких сибаритов… Но тут времена круто изменились – коммунистическая революция - и он, хотя и продолжал работать всё на том же заводе и во всё той же должности, но уже не барином, а человеком, скорее, сомнительным. Очень много и старательно работал…» …Или трансформировал жесткость свою и сибаритство в более грубую сторону… Вообще, некоторые фашисты как камни в некоторые времена – и я не верю в чью-то способность их описать. Думаю, и сами они больше молчали…
Фашисту снился кто-то огрызенный, но живой. Его съели как яблоко, а он все равно был живой, доказывая «тут еще много сочной мякоти осталось». («Умею жить в бедности, ограбленным, умею жить и в изобилии – на фашистском пиру, посреди у других наворованного»)
Фашисту снился кто-то целеустремленный, хлопотливый, что развел целое хозяйство и сконструировал множество механизмов, с утра до вечера сновал в упоении и лихорадке. Однако ничего не сдвигалось. Что-то должно было сдвинуться, как океанский лайнер, даже и в самом фашисте - и тогда на нем было бы так приятно отдыхать, слушая приятную музыку и вдыхая влажный ветер... Ему все казалось, что вот-вот, что он накануне. «Все направлено, но ничто не сдвигается, надо же, какой тяжелый попался фашист!»
Собираясь при случае откушать чаю, Вова положил дефицитные конфетки под пузатую пиалу и душа его в этот момент прошмыгнула под некую скалу – их полно в нашем дремучем лесу (и если там задержаться, то уже через месяц станешь фашистом)…
__
«Послушаю новости сейчас, чтобы отделаться и больше о них не думать».
«Не надо ему ничего подписывать, иначе потом от него не отделаешься».
«Говорю с ним приветливо, как политик, на людях неудобно от него отделываться».
«Все сделал, от всего отделался, до завтра могу быть от этого мероприятия свободным. Но от завтра не отделаться…»
«Сделаю инструкцию, иначе потом от сомнений не отделаться. Чем долго думать, лучше быстро сделать и отделаться».
«Сначала отделывался от всех навязываемых договоров, а потом начинал какой-то бизнес, чтобы отделаться от пустоты и скуки».
«Вроде бы благополучно отделался, а начальство именно по причине этого благополучия, мне новое задание дает, втрое более ответственное - так я никогда от общественных поручений не отделаюсь».
«В офисе отмахал сразу целую пропасть дел, чуть здоровье не подорвал, чтобы сразу на 3 дня отделаться и на Мальдивы слетать с новой девочкой».
«Хотел отделаться и напортачил, теперь уже не отделаешься, насмерть влип, не знаю, как и быть – комиссия спросит строго».
Политик стоял на земле и, чтобы прочесть его оборотную сторону, мне пришлось совершить кругосветное путешествие. Узнал, что странные на нем письмена. Словно изнанку одежды читаешь, где, быть может, тоже много написано, но очень темно. И душно, как внутри пищевода. Человек там, прежде, чем умереть, лежит на боку и, как актер, говорит тебе что-то, после чего ты тоже теряешь свое естество. А он умирает, но весь Восток говорит, что возродится опять и если даже насекомым предстанет, то это ещё не гарантия, что теперь ты не окажешься внутри его пищевода…
Хотелось спасти конференцию, но секретарь отрицательно головою мотала. Руками и ногами себя пыталась спасти, а вот головою только меня отрицала. Я таков, что мой вход через голову к ней. Остается караулить последний момент, когда голова её, возможно, все же захочет спасаться. Один только взгляд с мольбой на меня и конференция целиком спасена. Но пока всё море ораторов в её головах и каждая отрицательно собою мотает и воду речей понапрасну мешает…
В России нравы ещё ничего, а на Западе уже в открытую не только псы сучек пользуют, но и коты кошкам в рот дают. А потом сидят где-нибудь на самом видном месте, на солнце греясь, и сами гусеницы свои облизывают. В ином доме там залпы тысячи орудий: смешались люди, кони – оставив на вешалке пальто - коты, а также мухи. Просто маркизов сад. В итоге, мной и еврейская Библия трактуется иначе…
Раз «великие» пишут много, а самосовершенствуются медленно, значит, в их текстах может быть что-то не так. «Дорога длинная или двигаются медленно?» – могло бы быть вечным вопросом. Экспериментируют над собой уже не для того, чтобы писать, но потом спохватываются, соблазняюсь, ведь написать об этом всего интереснее. Сухие повествовательные фразы, но очень интересно. Не очень интересно, что самосовершенствуются медленно. Очень длинная дорога, очень много помех, очень медленно идут, всё время возвращаясь к тому, что зачем-то надо писать. Публикация же виднеется на горизонте. А так везде очень унылый пейзаж. Иначе бы бросил писать и побежал к интересному месту…
Старость цивилизации всегда в чем-то мудра, потому что мудрость нужна, чтобы не умереть до старости. Слишком многое изматывает человеческую цивилизацию по дороге, плюс главный враг ее – она сама, нетерпеливая и беспечная, плюс (т.е. минус) - неважное здоровье. Если быть очень мудрым, то можно протянуть до тысячи лет, причем до самого конца сохранить способность через своих философов в полную силу думать о том, почему ничего не получается…
Слева от меня книга лежит, в которой хороший писатель не совсем те истории рассказывает, а справа от меня магнитофон стоит и поет хорошая певица, поет страстно, но на непонятном языке, так что я перелагаю её и свои истории вам рассказываю. Давно не про любовь они, а про политику - что надо для того, чтобы и вам и мне между лежащей и стоячим сиделось хорошо…
«Между звездами культуры и камнями религий яйцо государства…» – самая гениальная фраза, если иметь в виду, что яйцо – огромное, белое. А может не яйцо, а член там летает. С двумя яйцами, но в мешочке и неизвестно, какими по цвету. Но тоже очень большими, ведь вся наша земля ими, так сказать, разродилась и их как своих представителей в космос послала. Космос вообще великолепное место для всяческих съездов, а также рекламы. Такой антураж. Задник, так сказать; помещение. Летать туда незачем, потому что очень легко все можно представить. Особенно легко представить яйца государств, которые делегировала наша планета. Что туда делегировали другие, труднее представить. Во всяком случае, вряд ли догадались они подобрать что-нибудь подходящее для нашего члена…
Выключил весь свет во дворце после завершения съезда и с фонариком через все комнаты к креслу пробираюсь, минуя мертвые и для жилья в данной ситуации неудобные планеты. Фонарь прорезает космос, тьму и я иду, чувствуя, что слишком велик для нашей уже бессолнечной системы. Вся вместилась в комнату мою и кто увидит, что я в ней что-то переставил, наткнувшись в темноте на даже мне непонятную планету. Людей здесь не бывало никогда, точно так же как и в солнечной системе – все где-то на земле, но пятым пунктом нашей резолюции не её ли я и сдвинул…
Домашние критики режима, хоть и кусачи, ведут себя иначе, чем лесные и при свете не спешат атаковать, обследуя местные пространства и, быть может, присаживаясь даже на диваны. Проверит, мягок ли диван и летит искать подругу на соседнюю планету. А я куда же денусь? – никуда – и это понимает даже самый маленький умишко в интернете…
Люди не разучатся говорить высокие слова только потому, что им надо хорошенько постараться, чтобы продать свои товары, которые, кстати, тоже делают под шум и гам, но слова там в очень малом арсенале. Но вот книги писать – или музыку даже – уже очень мало кого можно заставить – их столько написано, просто некуда деться, всё время чувствуешь себя идиотом от того, что эти умники пытаются что-то тебе сообщить, а у тебя даже времени нет, чтобы проверить, способен ли ты в них разобраться. Вот если бы сделать революцию с помощью книги в области книг – или в области музыки – но что-то идей подходящих пока не приходит. Хотя в политике, например, их много, идей, они ездят, как машины по улице, и только и ждут, чтоб кто-то их заарканил - но лично я как-то привык к социалке, безвольному и немому трамваю…
После конференции, убрал мусор со стола, чтобы на душе стало получше. Понравилось и я занавески на окнах с этой же целью раздвинул. Дальше - больше: пол подмел, посуду вымыл и, пока всё хорошо, решил выпить чаю с сиропом и глянуть телевизор – какой там у доллара курс?…
Целый час осиливал доклад и, видимо, так соскучился, что, неожиданно, открыл глаза внутри себя - сам черт не разберет, что я почувствовал сначала… И потом целый час лежал и привыкал к жизни и не открывал глаза…
__
Давно не писал о невинно убиенных, после революции привык не писать и потому ощущения от резолюции странные. Жду тупиков и каверз от мировой закулисы…
На кухне оставил газа синий огонек, но то, что ящик письменного стола с докладами перекосился, когда закрывал его одной рукой неловко, перед пленумом нехорошая примета – опасаюсь и тревожусь…
Новый тип писания докладов: смесь поэзии и прозы, поэзии и рассуждения. «Настолько вдохновился революцией, что и формально слова вдруг стали друг с другом совпадать – ложиться в рифму». Совпадать разово, мгновенно, по счастливой случайности, а не от и до и от «а» до «я»…