В мае кроме в основном деловых писем Матильде Якоб и «подшефных» Соне Либкнехт Роза ещё находит в себе силы отвечать Хансу Дифенбаху, с которым её связывают воспоминания о жизни на Южной. Кроме того она ведь дала ему задание, почитать её «Антикритику». С этого и начинается её письмо от 12.5. 1917:
Nr. 4
Д.Х.
Nr.5 получила, большое спасибо; я ожидаю ваши корректуры стиля ( частично они связаны с ошибками машинистки). Ваше замечание, что «Антикритика» в некоторых местах абсолютно непонятна, вызвало у меня желание ещё раз самой всё просмотреть. Обычно я не в состоянии когда-то написанное читать повторно, и в тем большей степени, когда писала под вдохновением. Я вполне понимаю, Хэнхен, что мои экономические вещи я пишу для шести человек. Но на самом-то деле я пишу для одного человека: для себя самой. Время, когда я писала «Аккумуляцию», относится к счастливейшему времени в моей жизни. Я, действительно, жила как в хмелю, ничего ни видела и ни слышала днём и ночью кроме этой единственной проблемы, которая распустилась передо мною. И я не могу с точностью сказать, что доставляло мне большую радость: процесс обдумывания, когда я медленно ходила по комнате взад и вперёд, а Мими лежала, скрестив лапки, на столе с красной плюшевой скатертью и внимательно за мной наблюдала, или литературное оформление с пером в руке. Знаете ли вы, что я тогда написала за один присест 30 Druckbogen* и это за четыре месяца — невиданное дело ! — написала и, не перечитав, отдала в печать? Анаолгично обстояло дело и на Барнимштрассе** с «Антикритикой». А потом я теряю, к так сильно прежитой во время работы вещи, всякий интерес, так что я даже и не позаботилась об издательстве. Конечно, при моих «обстоятельствах» в последние полтора года это было и трудно осуществить...»
* термин печатников, это большие листы размером от 50 см до более одного метра, на которые помещается несколько страниц (сведения из википедии)
** адрес женской тюрьмы
Очевидно, Ханс, чтобы отвлечь Розу от монотонной тюремной действительности, предложил ей написать книгу о Льве Толстом, но Роза отвергает эту мысль:
«Ваша идея, чтобы я написала книгу о Льве Толстом, меня ни капельки не водушевила. Для кого? Зачем, Хэнхен? Все же людие сами могут читать книги Толстого, и если книги на них не подействуют, тогда и мои коментарии дела не изменят. Можно ли кому-нибудь «объяснить», что такое музыка Моцарта? Можно ли «объяснить», в чём заключается волшебство жизни, если человек сам не расслышит этого в мелочах повседневных вещей, или вернее: если он этого в себе не несёт? Я, например, причисляю огромную литературу о Гёте к макулатуре и считаю, что уже слишком много книг написано; из-за этой литературы люди забывают посмотреть на сами произведения.
С первого у нас была серия солнечных дней, и уже при пробуждении меня приветствовал первый утренний луч, потому что моё окно здесь смотрит на восток...
Здесь, сразу же после завтрака я иду в садик, и у меня замечательное занятие: поливать под окном мои «посадки». Я заказала себе симпатичную маленькую лейку и мне нужно пару раз сходить к водопроводу, пока грядки не получат достаточно влаги. Водные струи сверкают на утреннем солнце, и их капельки ещё долго дрожат на полу-распустившихся розовых и голубых гиацитах.Почему же я всё же печальна? Я начинаю подумывать, что переоценила воздействие на меня силы солнца на небе. Солнце может сиять с какой угодно силой, но порой оно меня не согревает, если моё сердце не в состоянии отдать ему частичку своего тепла.
Р.»
Вот такой печальный конец у этого письма.
В это время Розу навестили Луиза и Ханс Каутские. И с ними встреча у неё не получилась. Два дна спустя Роза пишет Хансу:
«Nr.5
Д.Х.
На этот раз только пара строк. Они к вам попадут, вероятно, одновременно с посещением Луизы и ёжика*. Пожалуйста, не говорите с ними об «Антикритике»; я им до сих пор ничего об этой работе не рассказывала, и мне будет неловко, если они узнают о ней из третьих рук. Естественно, как только вещь будет напечатана, я один экземпляр отправлю Луизе, и она м.б. сможет это прочесть.
Хэнхен, будьте к Луизе добры, дайте ей тепло и радость, которые я, к сожалению, не смогла ей дать. Не по моей вине, просто так сложилось. Мне не удалось выжать из себя даже пары слов, чтобы с ней поговорить. Моё сердце, которое уже пару дней мёрзнет и дрожит как щенок, стало ещё более робким и пугливым. Мне так жаль Луизу, она, конечно, подумала, что подействовала мне на нервы, но это совсем неверно, отговорите её от этого...»
* Ханс Каутский
Тиски депрессии всё туже затягивают Розу в свою пучину. Но она продолжает всеми силами сопротивляться:
«Для утешения я перелистывала сегодня «Западно-восточный диван». Я его так люблю, не только из-за неприходящего накала, который он излучает, но и из-за Сулейки-Марианны, которая для меня является единственной симпатичной женской фигурой у Гёте. Я нахожу её собственные песни, действительно, на уровне Гётевских... Из серьёзного чтения я пречитываю в х-тый раз «Лессинскую легенду»*. Знаете ли вы её? Она освежает и вызывает множество мыслей.
Сердечные приветы
Р. «
* работа Франца Меринга
Ханс попытается продолжить переписку, но сил у Розы до второй половины июня хватит только на безотлагательные письма Матильде и её Сонечке Либкнехт. Единственным исключением будет открытка Кларе Цеткин, после того как Роза узнает из газеты о том, что Кларино «детище» - газету «Равенство» партийное руководство у неё отняло и передало оппортунистке Марии Юхатц и Генриху Шульцу.