У каждого человека своя история. Перед вами простая жизнь трех поколений сибиряков, которые пережили вместе со своей страной и славные, и трудные времена. Они сеяли хлеб, ходили на охоту, растили , защищали их и свою родину от фашистской напасти. Выстояли в великих испытаниях, прошли путь от сохи до профессоров и офицеров.
Я выросла в сибирской глуши на севере Иркутской области в семье выходцев из крестьян. Мой отец Василий Артамонович рос в бедной крестьянской семье, которая жила в деревне Березняки Иркутской области, расположенной среди бесконечного бора. В нем бабушка учила меня 5-6-тилетнюю находить под многолетним слоем сосновых иголок грузди и рыжики. Была моя бабушка небольшого роста, сухощавая, скуластая, с высоким лбом, который всегда прятала под темный платок, легкая на ноги, как говорили в деревне о людях, везде успевающих. В длинной сборчатой юбке, с длинной палкой в одной руке, другая рука сжимала передник, в который мы вместе складывали найденные лесные трофеи, сновала она между соснами и палкой раздвигала хвойные бугорки, под которыми прятались ядреные рыжики и грузди.
Деревня раскинулась на крутом равнинном взгорке. Внизу билась о камни река Илим, к которой по косогору была проложена крутая дорога длиной ровно в один километр. До деревни летом добирались на лодках и карбасах вплавь, а зимой по ледовой дороге. Отец моего папы Артамон Ефимович, был мастером на все руки. Летом-то свободного времени не было: посевная, сенокос, уборка урожая, содержание скотины - крестьянская непосильная работа с темна до темна, к которой с ранних пор приучали ребят, а их было шестеро. Старшая - Матрена, затем Василий, Николай, Наталья, Иннокентий и Анна, рано ушедшая из жизни. Зато зимой было раздолье творческой фантазии моего деда. Какие диваны с фигурными спинками он мастерил для своей Натальи на зависть соседским кумушкам ! А главной его заботой в зимнее время было - готовить сани. Особой гордостью всей семьи были выходившие из-под его рук кошовки. Украшенные резьбой, расписанные яркими красками, покрытые лаком, закрытые со всех сторон, с гнутыми высокими полозьями чудо-сани, представали пeред взором , словно огромные нарядные сказочные игрушки.
Зимой дед с большим обозом своих изделий по льду реки Илим добирался до деревни Романово, где проходили большие базары. Как ни надеялась Наталья Карповна на обновки для ребят, и на хозяйственные нужды, частенько приезжал ее благоверный помятый, безденежный, виноватый. Все, что делалось месяцами, спускалось в пьяном угаре за неделю.
В 1911 году, когда моему папе исполнилось 11 лет, он встал за плуг. Сам пахал и сеял, со старшей сестрой Матреной помогал матери содержать хозяйство и дом, чтобы было не хуже, чем у других. Рано он стал кормильцем семьи. В сибирских селах охота на лесного зверя издревле была надежным промыслом крестьян. Папа рано пошел в тайгу. В 17 лет ходил на медведя, белку бил прямо в глаз, ставил петли на зайцев, и мясо птицы - тетеревов, рябчиков, а так же зайчатина не переводились всю зиму.
Бабушке, гордой и независимой по характеру, приходилось ходить по домам односельчан мыть полы, белить, стирать, стряпать. За чуман (берестяной короб) муки гнула спину на богатеев, а по ночам чинила одежду, ткала холсты, вязала, шила ребятам обутки. Кожаные чирки, которые завязывались скрученными из конского волоса или конопли опорками для девчонок и ичиги для парней получались у бабушки удобными в носке и теплыми.
Когда выросли братья Коля и Кеша, они втроем с моим папой построили из сосны самый большой в деревне, высокий, рубленный в лапу красивый дом. Даже через много лет, когда я приезжала в гости к бабушке, он стоял золотистый, освещенный солнцем, с большими окнами с нарядными наличниками, высокой четырехскатной крышей, с крылечком в четыре ступеньки.
За большой русской печью, на которой мы, ребятишки, безмятежно спали, в небольшой кути (кухне), окно которой выходило на восход, было бабушкино владение.
Весело потрескивали дрова, в квашне пыхало тесто, булькали щи в большом чугуне, и на сковородках пеклись блины на завтрак. Прогорали дрова, в сторону отодвигались остывающие угли, влажным березовым помелом (веником) на длинном черенке подметался печной под, и бабушка ловко с помощью деревянной лопаты сажала хлебы в печь. Круглые, румяные ковриги отменного вкуса и аромата с хрустящей шершавой корочкой запомнились мне на всю жизнь.
За столом с сияющим самоваром все домочадцы завтракали, обедали и ужинали всегда в одно и то же время. Из общей большой миски по очереди хлебали щи, подставляя под ложку кусок хлеба, чтобы не оставлять на столе жирную дорожку, или зачерпывали кашу, пили чай, забеленный парой ложек молока, из фарфоровых стаканов с расширяющимся верхом. Как я обрадовалась, когда в Находке в магазине “1000 мелочей” через полвека увидела точно такие же и в память о детстве купила их про запас. К паужну ( полднику) бабушка ставила на стол пироги с картошкой, или с грибами, или с горохом, рядом мисочку с растопленным жиром и громко звала с порога:
- Валька, паужнать!
Нас было две Валентины - я и двоюродная сестра, дочка младшего папиного брата Кеши. И мы, услышав зов, перегоняя друг дружку, неслись домой. Пироги у бабушки получались большие, вкусные. Мы их макали в жир, который застывал на губах. В углу над столом горела лампада перед большой иконой Николая Чудотворца в блестящем окладе, и мне казалось, что он знает о всех наших проделках. Бабушка пугала:
- Будешь баловать, боженька камушком убьет. И до сих пор я с опаской смотрю в небо, когда поступаю против своей совести: жду не упадет ли мне на голову божье наказание.
Недалеко от дома находился амбар, в котором вдоль стен стояли сусеки с зерном и мукой. Через открытую дверь было видно, что стены запорошены мукой, и ею в амбаре вкусно пахло. Запомнился острый запах от развешенной на стене конской сбруи, блестящей кожи седла, под которым ходил любимец семьи жеребец Серко, сыгравший когда-то решающую роль в судьбе моего отца. Об этом я расскажу после.
.
А еще братья провели воду в деревню. Раньше ее возили с Илима на санках, а для общественных нужд - на лошадях. Водовоз ведром на длинной ручке черпал воду из реки и наполнял бочку, укрепленную летом на телеге, зимой - на санях. Когда папа, отслужив в армии, вернулся в Березняки, как-то прошел на гору к ключу Серёдыш, с чистой родниковой водой и задумал построить водовод. Мало кто верил в успех дела, но упорство и трудолюбие, братьев, вера в свои силы, помощь односельчан совершили чудо. 4,5 километра досок было выстругано рубанками, из них сделали желоб, и вода хрустальным потоком ринулась в село. Даже в засушливые годы женщины на коромыслах носили ведра с драгоценной влагой по домам.
Но это все было потом, когда повзрослели бабушкины сыновья. А пока они подрастали, жизнь стала налаживаться, в доме всегда был хлеб, теплый очаг. Матрена, старшая дочь с детства отличалась добрым нравом, она была заботливой, ласковой нянькой для младших сестер и братьев, так и звали они ее всю жизнь до самой старости - Нянька. А моего папу звали Братка. Успевала Матрена помогать матери по хозяйству: доила корову, носила воду, научилась ткать разноцветные дорожки. Сколько помню, у бабушки в доме пол всегда был застелен сшитыми полотнищами этих рукотворных нарядных изделий - половиков. Подметали их влажным березовым веником и в горнице всегда было чисто.
Выдали замуж Матрену за богатого мужика Василия Оглоблина в деревню Оглоблино, раскинувшуюся на низменном противоположном от Березняков берегу реки. К ним в работники на три года ушел младший Иннокентий. У тети Матрены народилось шестеро детей: Сидор, Аграфена, Сергей, Василий Иван, Александр. В их дружной работящей семье был полный достаток, но пришло горькое время и Оглоблиных раскулачили. Разорили хозяйство, а всю семью увезли километров за сто в деревушку Касьянку.
После признания Сталиным перегибов при коллективизации, семья вернулась в свой дом. Тетя Матрена тридцать лет отработала свинаркой в колхозе. Перед войной она была участницей Всесоюзной выставки достижений народного хозяйства в Москве.
Клеймо “кулак” через десятки лет аукнулось Сергею Васильевичу. Слабый здоровьем, он, секретарь деревенской комсомолии, был заводилой всех интересных и полезных дел, не жалел себя на самой тяжелой работе, хоть и был избачом (как бы сейчас сказали - библиотекарем), организовывал субботники в горячую страдную пору, в Оглоблино была лучшая в районе художественная самодеятельность. Сергей играл на гармошке, а пением славились сельчане на всю округу. В 1947 году я гостила у родных, и вечером Сережа показал мне руки в кровавых мозолях. Он с гордостью рассказывал, как дружно комсомольцы крючили, то-есть косили горох, а на другой день парни и девчата с агитбригадой поплыли на лодках в Березняки с концертом. Меня, к тому времени деревенские считали уже “городской”, и я гордая и счастливая спела со сцены забытую в наше время популярную в сороковых годах песню “Уралочка”.
Сергей сумел самостоятельно подготовиться к поступлению в Иркутский финансово-экономический техникум, служил бухгалтером и после, получив высшее экономическое образование в Иркутском институте народного хозяйства, работал в областном Госбанке, в районных банках области вел учет его старший брат Сидор.
Сергея перевели в обком партии на должность главного бухгалтера. Вот тут-то его и достал донос “доброжелателя” о том, что Сергей - выходец из кулацкой семьи. И хотя выводы партийной комиссии из оговора были в пользу Сергея, он уволился и уехал с семьей на юг. Все Оглоблины, их дети и внуки живут теперь в Иркутске и Ангарске, все работящие, уважаемые люди.
Дядя Николай ушел на фронт добровольцем на третий день войны, оставив свою жену Клавдию горевать с тремя детьми. Он воевал до Победы над Германией и участвовал в войне с Японией.Он прошел всю войну летчиком.Домой вернулся с фронтовой женой, которая спасла ему жизнь, вылечила от слепоты. Это стало большим горем для всей семьи, и дядя уехал в Новосибрск. Там и закончил свой жизненный путь.
Самый младший брат Иннокентий привел в дом статную красавицу-сибирячку Арину. У них родились две дочери Валя и Нина, которых нянчила бабушка. До войны дядя был председателем колхоза, носил шапку из красного сукна. В начале войны его мобилизовали на фронт, с которого он не вернулся. Умер от ран, полученных под Ленинградом в госпитале города Кирова.
У тети Арины появился еще один ребенок - Гена - от проезжего уполномоченного, и его бабушка полюбила, как родного. Маленького она выносила ребенка летом на “улку”, сажала на одеяло, а сама занималась своими делами. Бабушка прожила большую жизнь, до 92-х лет длился ее век, и когда она обезножела, Гена на руках выносил ее на улицу, усаживал на подстилку, и бабушка рукодельничала на солнышке: чинила одежду, вязала, а Гена смеялся оттого, что они ролями поменялись:
- Ты носила меня маленького на руках, а теперь пришла моя очередь тебя носить, - улыбался Гена.
Мой папа выдал младшую сестру Наталью за своего друга Алексея Ивановича Оглоблина, председателя сельсовета деревни Оглоблино. На свадьбе он был посаженным отцом у своей сестры.Их дети Анна, Сергей, Иван и Геннадий росли в благополучной семье. Они не знали нужды, потому что дядя Алексей был мастером на все руки, удачливым охотником, хорошим хозяином, заботливым мужем и отцом.
Во дворе он построил для себя избушку, где пропадал все свободное время. Там всегда царил смоляной аромат леса, с мягким шуршанием из-под рубанка вытягивались причудливые завитки желтоватой стружки, устилавшей пол, пушистой горкой набивавшейся под верстак. Я любила собирать гладкие ровные кубики, устраивать из них мебель для кукол, а дядя Алеша делал классные комоды, сундуки, шифоньеры, а еще он был мастером строительства лодок. Его изделия высоко ценили не только односельчане. Заказы приходили из соседних сел и даже из райцентра - Нижне-Илимска. В доме появлялась лишняя копейка. За какое бы дело ни брался Алексей Иванович, все спорилось в его руках. Он гнал березовый деготь, и только через несколько лет в школе на уроке химии я поняла, как получают деготь сухой перегонкой дерева. Жег дядя известь, да такую белую, что побеленные потолки и стены сияли кипенной белизной. До войны в семье у них царили достаток, дружелюбие, забота друг о друге. В 2013 году я посетила музей на Поклонной горе в Москве и привезла оттуда бесценные документы о своих родственниках. Оказывается мой дядя Иннокентий был офицером, после гибели командира взял на себя командование полком, был ранен в голову и умер в госпитале города Кирова.Похоронен дядя в братской могиле и там имеется подробный чертёж места захоронения.Второй дядя Алексей Иванович тоже отличился на фронте.В музее сохранился оригинал представления его к медали за отвагу, и копии этих документов имеются в моём семейном архиве.
Дом у тети Наташи был - полной чашей, и все ребята выросли трудолюбивыми, приветливыми, самостоятельными. Несмотря на то, что дядя Алексей прошел всю войну, и домой вернулся после пятилетней отлучки, семья выстояла в те грозные годы. Старшая дочь Анна ломила в колхозе за двоих, каждый день зарабатывала по два трудодня, чтобы получить на каждый не половину, а целый, килограмм хлеба.
Анна Алексеевна была старшей в семье и в свои годы, а ей исполнилось восемьдесят семь, живет интересной, наполненной важными событиями жизнью. Несколько лет записывает историю семьи. Наконец, появилось свободное время. Выросли внуки и правнуки. В тихие часы вспоминаются детство и юность, рассказы матери о старине глубокой и на страницах тетради выстраиваются строчки, написанные уверенной рукой, повествующие о размеренном крестьянском укладе.
Но вот уже два года как она потеряла зрение. В 2011 году мы проговорили с ней всю ночь и на шести диктофонных плёнках сохранились рассказы моей двоюродной сестры о жизни её семьи.
В пятидесятых годах нас много, бабушкиных внуков и внучек, училось в Иркутске. Мы были дружны, часто встречались, ходили в кино и на танцы, делились, чем могли друг с другом, одним словом не забывали о родственных связях. Иван Алексеевич, сын тети Наташи, закончил институт иностранных языков, работал в танковом военном училище. Он профессор, жил в Омске. С женой Людмилой вырастили троих детей. В январе 2011 года Иван Алексеевич ушел из жизни после тяжелой болезни. В Интернете я нашла много теплых, сердечных высказываний студентов о своем преподавателе, сохранившихся с 2008 года, когда он еще преподавал информатику на английском языке, и студенты боготворили его за отличное знание предмета, за доброе сердце и хорошее уважительное отношение к ним, своим питомцам.
Сергей Алексеевич, мой самый любимый двоюродный брат был близок мне по духу, с ним было легко и просто, и наша дружба продолжалась всю жизнь, хоть и жили далеко друг от друга. Когда я приезжала в Иркутск к родному брату Жене, уже через несколько дней среди вековых сосен, оставленных строителями внутри жилых кварталов, разыскивала в Ангарске дом Сергея и Галины. Еще в детстве, когда я приезжала к тете в деревню в гости, чувствовала себя, как дома. Запомнился мне такой случай. Пришла тетя с поля уставшая, села на лавку, закурила свое “полено” (я так мысленно окрестила скрученную ею из трескучего самосада толстую папиросину) и говорит:
- Это ж надо додуматься выпустить собак, когда люди с поля идут! Зверина-то соседская на меня и кинулась, а я не растерялась и сунула ей в пасть кисет с табаком, - и сокрушенно добавила, что еще одни руки вышли бы из работы. Она не думала, что ее собаки покусают, а переживала, что хлеб некому будет убирать.
Тетя Наташа рано утром топила русскую печь, ставила на огонь чугун с водой, клала в него мясо, крошила картошку, овощи, закрывала чело печи заслонкой и уходила на целый день в поле жать пшеницу. К обеду были готовы необычайно вкусные щи. Мы с Сергеем пололи грядки, носили с речки воду для полива, выполняли заданный тетей урок и уходили в лес. Сергей учил меня стрелять из малокалиберного ружья, и радовался вместе со мной, когда пуля пробивала спичечный коробок с расстояния 20 - 25-ти шагов. При последней нашей встрече в 1991 году на даче Сережа достал вечером ружье, и на память о том замечательном дне у меня остался снимок полена, на котором укреплена пробитая моей пулей пробка от бутылки.
Армейские годы Сергея прошли в Магадане. Бравый моряк покорил сердце Галины, рентгенолога городской больницы и привез ее в Ангарск, куда вся семья перебралась из деревни. Сергей был строителем. Много лет возглавлял Ангарский домостроительный комбинат. Был он неистов во всем. Работал, не считая ни времени, ни сил, гулял по-сибирски широко и бесшабашно. У него было много друзей, а главной чертой характера было вовремя оказаться рядом с тем, кому необходима помощь. А какой он был рыбак и охотник! Даже живя в городе, умудрялся ранним утром подстрелить утку и похвастаться перед домашними своей удачной добычей.
В шестидесяти километрах от Ангарска в деревне Борисово у Сергея был дом. В один из моих приездов мы втроем на его стареньком с виду “Запоржце”, которого он ласково называл “Яков Сергеич” после работы приехали в деревню. Солнце клонилось к закату, и Сергей, не выключая мотора, позвал:
- Девки, айда за грибами.
Нас с Галей не надо было долго уговаривать. Схватив ведра, мы уселись на сиденья. Отъехав от дома метров триста, Сережа остановился, вылез из машины и позвал нас. Я ахнула, увидев на старой вырубке полянку, сплошь покрытую желтыми шляпками маслят. До темноты мы втроем успели нарезать четыре ведра молодых ядреных грибов. Правда, мне досталось их чистить одной, и руки после пришлось отмывать с великим трудом, зато домой, в Находку привезла гостинец от брата.
В 1991 году я приехала в Иркутск 19 августа. На улицах было многолюдно и как-то необычно и тревожно: на театральных тумбах и стенах домов белели листовки с призывом поддержать путчистов, Купила газету “Восточно-Сибирскую правду”, из которой узнала о путче. У Зайдесов, старых друзей на даче весь вечер в тревоге ждали вестей из Москвы, и даже желанная встреча через много лет не отвлекала нас на досужие разговоры, глаза всех были прикованы к экрану телевизора, где танцевали лебеди...
А еще в ту поездку в Ангарске приключился со мной потешный случай. 23 сентября, в мой день рожденья пошла я в магазин, чтобы купить водку. А в те времена за спиртным были километровые очереди, несмотря на то, что оно продавалось по талонам. У меня, естественно, талона быть не могло, и я умоляла завмага продать мне одну бутылочку, совала ей паспорт, объясняла свое положение, но так ни с чем в расстроенных чувствах пришлось вернуться домой, где Сергей уже собрался идти искать меня, а посреди накрытого стола стояла большая бутылка “Московской”, а к ней прислонен, словно лира, хвост тетерева.
Уже и Сергея нет на этом свете, подкосил его обширный инфаркт летом 2002 года в 67 лет, но живут его сыновья Александр, Валерий и их дети, а в моем сердце не проходит боль от невосполнимой утраты.
Мой папа в 1924 году женился на Авдотье Васильевне Макаровой из деревни Макарово. Он украл ее прямо со свадьбы и на Серке умчал в свою деревню.
Зажили молодые вместе с бабушкой. Родилось у них трое сыновей, но в 1929-м году все они умерли в один день от черной оспы. Пережив страшное горе, папа с мамой уехали в Якутск, и там родился мой брат Женя. Через два года они вернулись в Березняки.
Вечерами в большой избе Шамаргиных собиралось вокруг стола женское население деревни. Пришло время ликбеза, курсов ликвидации безграмотности. Негнущимися пальцами молодые и пожилые крестьянки с трудом выводили на листочках бумаги свои имя и фамилию. Тут же вертелись ребятишки, схватывая на лету новые слова и раньше матерей научившиеся читать.
Двоюродный брат моей мамы Макаров Иннокентий Егорович уговорил папу пойти работать в милицию. Переехали родители в райцентр Нижне-Илимск, где я родилась.
Папа ходил в шинели темно-зеленого сукна, летом в фуражке, а зимой в шапке с шишаком, с большой синей звездой. Однажды зимой родители пилили дрова, а я сидела на бревне, "держала", чтобы оно не качалось. Было холодно, неуютно и казалось, что опилки летят мне в глаза. Помню, что папа тыльной стороной ладони потрогал мой лоб и тревожно сказал: “да у нее жар”и понес меня домой, обессиленно прижавшуюся к колючей шинели.
Заболела я не на шутку. Полтора года пролежала парализованная. Что за напасть пришлось пережить, теперь уже не узнать. Помню, как мама несет меня на прием к врачам, прилетевшим из Иркутска в Нижне-Илимск на аэроплане. Они возмутились, что поздно их вызвали и что жить мне осталось два часа. Как сейчас вижу: я у мамы на руках, а ее слезы падают на мое лицо. Но я почему-то выжила и прожила много лет, испытав счастье, любовь, дружбу, предательство друзей, взлеты и падения.
Мой смелый папа самостоятельно научился читать и писать, не имея ни одного класса образования, (потому и смелый) дослужился от рядового до старшего лейтенанта, начальника районного отделения милиции огромного Заярского района, что в Иркутской области.
Жили мы очень бедно. Каждые два-три года переезжали в другой район, а русская пословица не зря гласит, что один переезд равен двум пожарам. Спали на солдатских кроватях. Матрасовки набивали сеном, ели на столах с казенными номерами. Мама старалась украсить убожество нашего жилья. Вязала красивые скатерти, покрывала на кровати, занавески на окна. На стенах висели рамки, под стеклом которых размещались фотографии родственников. Большой портрет черноусого Чапаева, любимого героя брата Жени, им же и нарисованного на ярко-синем фоне, занимал место в простенке между окнами.
В 1939 году прибыли мы в северный поселок Жигалово. Там через год родился брат Валерик. В этом райцентре на реке Лене многое удивляло. Например, выстроенная посреди села вышка из дерева в 12 этажей, сужающихся к верху. Смельчаки прыгали с нее на парашютах, а ребятишки пускали с высоты бумажные самолетики, и наблюдали с восторгом, как они плавно кружатся, опускаясь на землю.
Достопримечательностью Жигалово был теннисный корт, где надменно - элегантные молодые мужчины в белых отутюженных брюках махали ракетками, а мы, малышня, следили через сетку, как ловко они перебрасывали друг другу оранжевый мяч. Это были ссыльные на поселении.
Жил в Жигалово маленький хромой худосочный еврейчик, с признаками перенесенного левостороннего инсульта, в глазах которого навеки застыла тоска. Его звали Израиль Давыдович Ширман. А запомнился он потому, что его смешно копировал маленький брат, которому было два с половиной года.
- Валера, покажи, как ходит Израй Давидович!
Вложив в левую руку газету, словно большую папку и прижав ее к туловищу, братишка похоже быстро шагал, прихрамывая, высоко поднимая правую ногу и широко размахивая правой рукой. Ширман работал художником в клубе, рисовал афиши, яркие и красивые, был добрым и грустным. Однажды летом он навсегда исчез из Жигалово. По вызову из Москвы. Я почему-то иногда вспоминаю, как мы часто стояли у него за спиной и наблюдали с какой быстротой на полотне загрунтованной рамки появлялись лица знакомых артистов и размашисто начертанные названия кинофильмов: “Близнецы”, “Цирк”, ”Бесприданница”
Сотрудники милиции свой досуг проводили в красном уголке, где стоял биллиардный стол. Милиционеры катали по зеленому сукну желтоватые шары, сделанные из слоновой кости, а малыши успевали ловить падающие в дырявые лузы тяжелые прохладные эти шары, соревнуясь, кто больше успеет поймать. Летом милиционеры устраивали скачки, рубили шашками лозу, демонстрировали ловкость и смелость. Стоя на спине своих рысаков, мчались не сбавляя скорости, и пыль тучей клубилась за кавалькадой лошадей. Восхищенные зрители криками подбадривали смельчаков, ловко перемещающихся через живот в седло.
Однажды папа попал в опасный оборот. У Серка ослабла подпруга, и седло съехало на живот лошади. Папа оказался на земле, но он крепко держал повод, намотанный на руку. Серко, протащив по инерции своего седока, остановился и, набатно заржав, встал поперек дороги, загораживая папу от следом набегавших лошадей. Папа с трудом поднялся с земли, и долго стоял, благодарно прижавшись к лошадиной шее.
До сумерек командами играли в лапту. Эта игра требовала скорости, ловкости, хорошего глазомера, чтобы точно ударить битой по мячу, успеть убежать на другую сторону поля, не получив удара мячом от подающего, или игрока с поля, перехватившего мяч.
Работа органов была построена так, чтобы люди не засиживались долго на одном месте, не обзаводились друзьями, добросовестно и объективно несли службу. Через 2-3 года сотрудников ждал новый переезд.
В 1942 году умерла мама, и осталось нас трое сирот мал мала меньше. Как мы выжили, одному Богу известно. Мое детство закончилось в восемь лет. Папа перевелся поближе к родственникам в Илимск - село в две длинных улицы, прижатых горами к руслу реки. Посреди села, расположенного вдоль берега Илима стояла сложенная из лиственичных бревен башня. В 17-м веке это был известный острог. В Илимске отбывал ссылку опальный Радищев за свою книгу “Путешествие из Петербурга в Москву” и, как ни странно, люди здесь его помнили, даже через сто пятьдесят лет.
Наш дом стоял на крутом берегу. С яра спустишься, пробежишь метров тридцать по берегу, усыпанному хрустящей под ногами галькой и ныряешь в холодную воду. Она и летом не успевала прогреваться, потому что исток Илима был в горах. Во время ледохода вода поднималась к самому дому, и папа большим саком прямо с крыльца ловил рыбу.
В нашем, втором классе появилась красивая голубоглазая, нарядная эстонская девочка Светлана Кооник. С завистью следили мы за ней - красивой, неприступной и молчаливой. Она плохо знала русский язык, но училась на отлично. Как-то незаметно семья Кооник покинула Илимск. И только в памяти остался огромный бант в роскошных кудрявых светло-русых волосах чужой девочки и ее холеный отец, смотревший свысока на сельчан.
По мере освобождения от немецкой оккупации советских городов, все меньше оставалось приезжих людей, торопливо уезжавших в родные места. Несколько семей навсегда прижились в Илимске, тех, которые потеряли на войне дома и родственников. Многолетняя дружба связывала нашу семью с Марией Георгиевной Киль и ее сыном Артуром, который виртуозно играл на баяне. Война на всю жизнь оставила след на облике Артура. Был он какой-то несчастный, жалкий, всегда одинокий, стесняющийся своего косоглазия.
В войну не во всех деревнях были школы и из близлежащих селений родители привозили своих чад на учебу в Илимск. Здесь училась моя двоюродная сестра Юля , дочь дяди Николая и смешная Таня Шестакова, которая никак не могла научиться читать, Возьмет букварь и громко говорит: “Ой, эта буква ушлая, а эта буква дошлая.
В 1946-м году папа получил назначение замначальника в Заярский райотдел, а вскоре стал начальником. За многолетнюю работу в милиции малограмотный крестьянский сын добился больших успехов. Орденами, медалями и именными золотыми часами был отмечен его трудовой путь.
В поселке часто менялись представители КГБ. Помню в нашем классе училась Жанна Мироманова. Запомнилась она хорошими манерами, особенной аристократической статью. Ее нисколько не портил нос с крутой горбинкой от самой переносицы, который выделялся на красивом продолговатом овале лица. Точно такой нос я увидела на портретах Анны Ахматовой работы О. Делла-Вос-Кардовской и Е.Данько.
В один из приездов в Иркутск, я стала свидетелем начала распада Советского Союза. В многолюдном месте в центре города, рядом с огромным колхозным рынком, каждый день проводились пикеты за отмену шестой статьи Конституции. Начало конца Союза
Инициатором акции выступил Андрей Дмитриевич Сахаров в 1989 году. В марте следующего года шестая статья пала. КПСС перестала быть руководящей и направляющей силой страны.
В Заярске я закончила школу и уехала в Иркутск, а потом судьба занесла меня на край земли в Находку, но я не забываю родные края, где прошло детство. На дне Усть-Илимского моря покоится Нижне-Илимск, затоплено большое красивое село Оглоблино, ушла под воду деревня Макарово, где родилась моя мама, исчез с лица земли Илимск, а от большого рабочего поселка городского типа Заярска остался маленький островок среди рукотворного Братского водохранилища. Нет на карте деревни Романово, где родился всемирно известный конструктор двигателей космических кораблей Михаил Кузьмич Янгель, друг мужа моей тети Наташи Алексея Ивановича Оглоблина. И только стоит на высоком берегу наперекор ветрам века деревня Березняки, где жили предки, свидетели и участники вековой истории моей страны
Летом 1947 года к нам приехали родственники.Сестра моей мамы Пелагея Васильевна и двое её сыновей Василий и Владимир Ждановы. Вася говорил, что работали они в партии, которая искала месторождение нефти на севере Сибири. Раньше мы никогда не встречались, но сразу с первых минут знакомства моё сердце подсказало, что братья – родные души, особенно старший. Он много рассказывал о жизни на севере, вспоминал о моей маме, пел песни о бродягах-романтиках, рисовал, сшил и раскрасил мне куклу, старался улучшить наше бедное существование...
Через десять лет после разлуки я неожиданно получила письмо из Москвы от Василия.И только через 23 года мы встретились. Но это другая история. Теперь моя мечта разыскать родственников по линии мамы. В Москве живут племянники, встреча с которыми, надеюсь, не за горами.