Он сидел на ковре восхитительного разнотравья, подогнув ноги под себя и выставив коленки вперёд. Над головой, подобно сказочному цирковому куполу, застыло, усыпанное друзами звёзд, ночное небо, вдыхающее прохладу влажной свежести. Растительный ковёр под ногами плавно и нежно шевелился. Было практически нереально определить, мох ли это, лишайник или примятые и скомканные пучки пластичных трав, отскакивавших от корней, тянувшихся вниз, подобно самому естественному батуту из тех, что когда-либо вообще существовали. Тысячелетние эвкалипты, погруженные в синеватую дымку, качали на ветру кряжистыми сучковатыми ветвями, пропитанными целебными смолами.
В этом мире их было всего двое. Он не помнил, откуда пришёл: при совершении подобного перехода невероятно сложно сохранить здравую память. Ещё в этом мире была некто Она - непонятная и неизвестная. Он никогда не видел Её, но чувствовал немое присутствие повсюду. Кто Она была там, откуда Он прибыл? Вполне возможно, что она была когда-то его женой. Или, может, лучшей подругой? Или любимой сестрёнкой, а возможно, и дочерью - кто знает, как распорядился мир естеством вверенных ему жизней? Он вышел на берег реки, и Она явилась ему в неверном мерцании лунных бликов на волнах тёмной пучины вод. В полуночных небесах взошли три луны: слева - синяя, довольно большая, испещрённая шрамами кратеров. Луна довлела, нависала и давила своим естеством. Вторая, срединная, была гигантских размеров и источала тусклый, точно догорающая лучина, тяжёлый красноватый свет, которого всё равно не хватило бы, чтобы разглядеть в пространной долине мелкие пучки далёких трав и россыпи камней, если бы не третья, жёлтая луна, изливавшая ровное и умиротворяющее сияние, наполняющее искренней радостью и уверенностью сознание того, кто потерянно сидел на берегу реки, погрузившись в мечтания и раздумия.
По поверхности вод скользили лезвиями лепестков белоснежно-искристые лотосы, и это были Её цветы, через которые Она взирала на бездонное лунно-звёздное небо, чувствуя все помыслы, озарения, радости и горести Его. Когда Он грустил, эвкалипты сбрасывали листву, а река покрывалась неустойчивой коркой талого льда. Когда же Он восторгался, мшистые травы под голыми пятками смешно и щекотно менялись, а поверх океана трав распускались кораблики алых, мандариновых и кремовых лилий, орошая воздух медвяным благоуханием и притягательными улыбками, цветущими на лице Его, словно знамя самого основательного государства среди несуществующих и никогда не существовавших. Всё, что окружало Его, источало невыразимое вдохновение, одухотворённость и Вселенский восторг в экстатических треволнениях всеохватного счастья до дрожи в самых кончиках пальцев и в каждом волоске на теле.
Долгими, нескончаемыми ночами, когда темнота окутывала Его шелковистым лоскутным одеялом, будто снятым с русской печи, внимал Он мудрости лун в попытках вспомнить или узнать, как здесь оказался, понять и принять собственное предназначение здесь. Тщетно, память не оставила ничего, о чём Он мог бы сожалеть и чего мог бы желать.
Днями, когда таинственная облачная дымка обволакивала душистый эвкалиптовый лес, Он плавно прогуливался под сенью исполинских крон и вековых стволов, касался их тёплой бархатистой коры, пытаясь ощутить несомые внутри древ животворящие токи, их расслабленную всеобъемлющую мощь и вековечную древность. Тыльной стороной ладони волнообразно гладил их устремлённые в Космос ветви, разговаривал с эвкалиптами, восхищаясь их величием, здоровью, мудрости и долголетию. Он желал и себе того же, но даже не ведал, сколько времени уже провёл здесь.
И вот однажды, Он заметил в одном из деревьев гигантское дупло. Оно было смутно знакомым, но Он знал, что оказался около этого дерева впервые. Откуда же взялось это сладостное, манящее чувство, чувство тепла, уверенности, силы и защищённости? Он полез на дерево и заглянул вовнутрь дупла, расположенного на высоте метров двадцати. Дерево дышало, пульсировало, источало тепло, а стенки его казались блестящими и скользкими. Он перегнулся через край и вдруг провалился внутрь ствола, начав падать глубоко и далеко.
Ствол эвкалипта казался нескончаемым, давил, душил, стискивал спазмами вибраций, и вдруг перед глазами Его понеслись картины воспоминаний столь ярких, словно Он заново переживал их наяву: вот Он спасается от страшной ловкой кошки с огромными клыками, хранит тепло очага под сводами пещеры, погибает от жажды во всеиспепеляющей пустыне, ищет каменистый безжизненный островок на затопленной до краёв равнине, взбирается по небесной лестнице на вершину жертвенной пирамиды Луны, где ему уготована честь почтить жертвою своего тела вечного духа Великого Мецтли, берёт на абордаж корабль в открытом море, но оказывается сброшенным в воду, задыхается от дыма кремационных костров в зачумлённой Тоскане, разносит яства на пиру у короля Филиппа, общается с духами предков в летней монгольской степи, отправляется странствовать, посланный в изгнание повелением полубезумного царя Павла Петровича, собирает бомбу в грязном подвале, шагает в ногу под красным флагом, осыпаемый острыми иглами холодной ноябрьской крупы средь пыли промозглых улиц на задворках Петрограда, охваченного пожаром мировых идей, вбирает грудью раскалённые пули в тоталитарных застенках - и вдруг - мутный яркий свет, неясные контуры и очертания глаз и лиц на полнеба, словно те три луны, и крик удивления, страха и удушья…
Здравствуй, мама, я снова пришёл в этот мир. В который раз?