Ябом с детства обожал конструкторы и был устрицей. Сначала он просто нагромождал бесконечные постройки из многочисленных кубиков, пока не понял, что может то же самое делать с окружающим его, как и нас всех, миром. Вот тогда-то и началось самое интересное, ведь Ябом стал новым управителем Реальности. Сначала время, вроде бы как, прекратило существование самого себя, но даже и не особо-то в этом суть, ибо стоило Ябому сделать лишь десяток-другой шагов - и вот уж он в точности воссоздавал океаны, реки, озёра и пруды, ведь шаг был его не прост, а исключительно многомерен.
В застенках устричных далей рассекали космические просторы шебуршащие направлениями корабли. Но сколь удобно и комфортно было сидеть Ябому и вперенно наблюдать за всем подряд из тёмных мест собственного бункера проложенного им туннеля бытия, в котором мириадами развинчивались тугие улитки глазастых галактик! Одним из открытий Ябома была Коренная Древность, ведь всё, до чего бы он ни дотрагивался, излучало сияние изначальной первозданности, многократно преобразованной и переплавленной, принявшей новую форму, всецело вобрав её в себя. Первозданная та Древность всего подряд едва ли не стала новым увлечением устрицы, ведь занялся Ябом на уровне пристально и усидчиво осваиваемого хобби сохранением современных отпечатков в себе самом любых вещей, которые существуют, а также вариантов действий, уже произошедших, или же которым ещё только предстоит произойти.
В долгих странствиях более всего запомнился ему один старый эпохальный Цирк школы Отторжения, расположенный для привлечения многочисленных зрителей, в самом сердце болота, находящегося на стоке устья, заострённого кверху измерения подпространств. На самом деле цирк был ещё всего лишь одной из существующих дверей, открывающих проход в новые сферы существования. Ябом сел в Цирке Отторжения не столь уж далеко от арены, но представление всё не начиналось и не начиналось, тогда он принялся разглядывать окружающую обстановку. Шатёр цирка был точно бы собран из тонких змеиных шкур, каждая из которых образовывала ветряные трубочки сачков, открывая возможность всей поверхности шатра сетчато свистеть, словно тысячам флейт, под любым, даже малейшим, дуновением ветра. Музыка дремучих вех, таинственная и грустная, играла в шатре, словно бы обволакивая уши плотной пеленой - завесой пепла внеземных ощущений.
А представление всё по-прежнему не начиналось, и тогда Ябом решил испытать новенькие свежекупленные ходули. Ходули были просто замечательными. Они пахли деревом и блестели лаком, а что оказалось самым замечательным относительно дерева, так это запах: ходули пахли отнюдь не простым деревом, а слегка так пованивали свежекупленным. Было у устрицы Ябома ещё оно такое хобби - нюхать все свежекупленные ходули. Он вообще всё нюхал, особенно собственный нос, хотя это и не было ему за надобностью, ведь всякий уважающий себя нос и так всегда знает, чем пахнет он сам собственной персоной!
Внезапно весь Цирк залило стекольчато-зелёным ярчайшим светом, который исказил и затемнил цвета на лицах присевших от испуга зрителей. Вначале на сцену выползли серые существа, похожие на исполинских слизняков со шкурами в черешневый горошек и размером примерно с небольшого слона. Ими управляли костлявые Ветошники в ободранном тряпье. Длинные иглообразные кости Ветошников тянулись сквозь многие слои пространства, почтенные колкие изгибы их хрупких суставов напоминали сложенную в несколько рядов линейку или нападавшие друг за другом под острыми углами ускользающие рои гладких налимов.
Тут же заиграла торжественная музыка и на арену вышли два с половиной клоуна. У всех них из ротовых провалов лимонно топорщились вытянутые пирамидальные зубы, а на головах имелись торчащие ушками бурые клочья линяющей шерсти и янтарные сиамоподобные глаза в гранитных искрах вкраплений кварцитных созвездий. Половина клоуна вела паразитический образ жизни и постоянно передавалась воздушно-капельным путём от первого клоуна ко второму, а от второго - опять к первому. Вообще, раса клоунов до смерти опасалась склизких половин и старалась их избегать, распознавая по признаку плоских гранитных глаз с янтарными искрами камений, а не наоборот, как у всех нормальных расовых клоунов.
Но эти двое были уже безнадёжны и обречены. Им и думать не стоило, чтобы избавиться от назойливой половины клоуна, они запустили корни паразитического развития его гранитных глаз в последнюю, завершающую стадию, когда крапчатое существо-прилипала начинает изобильно метать по утрам ворсистую икру с мозговым молоком напополам. Именно оттого оно половиной и зовётся. Клоуны жонглировали паразитической половиной клоуна под мычание торжественного органного марша, а их безнадёжная обречённость страдальчески отражалась даже в чёрных и непроницаемо тенистых глазах гороподобных громадин - гарцующих слизняков, сотканных из океанической тины и газа вулканов. Они предвещали шторм гудками рассохшихся горнов из чёрного дерева.
В конкурсе «Кто хочет покататься?» участвовали абсолютно все желающие. На сцену выкатились округлые изолированные фотовспышки с переливами всех тонов и оттенков, а столпившийся народ, скользящий на фотовспышках, всплески которых можно было увидеть из-под тончайших лопающихся оболочек, получал в дар очень и очень редкие и ценные кляксы из плазмы сверхновых звёзд, принимавших очертания кадров, таящих в себе народные части тел, входившие в прошлое часами, взрывающимися под напором перегрузок вспышечного давления раскалённых ядерных шаров с роящимися фотонами. Выступавший впоследствии фокусник показывал чудеса гальванопластики, причём в качестве исходного материала он использовал страуса и счастье. Он покрыл тестовый стол чистым счастьем, а зрителя, вышедшего по желанию из зала, он столь же счастливо осиничил. Осиниченный зритель довольно чирикнул, повертел новеньким юрким хвостом и принялся за поглощение своего многотонного комарика с хлебом.
Атласные ткани застилали пятую часть суши, и по ним, сквозь континенты гипсово-асбестовой мастики желали прорваться пузыри просторов. Каждый из шныряющих пузырей простора можно было приобрести за отдельную умеренную плату и подарить детям с заделом на отдалённое будущее. Не обошлось и без выступления архетипов, хотя они продолжали бегать туда-сюда с винтовыми шурупообразными рогами, но зато во вполне приличествующих носках. Ябом, будучи устрицей, не мог не заметить, что стул, на котором он сидит, словно бы выступает во внешнюю среду потоками верениц цепочек Реальности. За одну из этих цепочек ему и удалось ухватиться. Цирк школы Отторжения оказался собран из осколков-близнецов, но разобрать его по деталям труда вовсе не составило. Из кирпичей Цирка моллюск Ябом собрал дым. И улетел, ведь что ещё можно сравнить с дымом по устремлению к достижению лёгкости и по степени любви к тотальной свободе?
Разве что самого Ябома. Он - дым.