Когда начался сезон дождей, Леяу Хыпь Эду решил стать надзирателем оранжереи Кристаллов. Он всегда смотрел наружу из-за стекла, увеличенного толстыми окулярами носимых им очков. Он разглядывал мир в поисках потоков мягкого света, утопающего перинами в лестных глубинах его сонливого придыхания. Да, Леяу был уже далеко не молод, и занятие надзирателя шло ему как нельзя кстати. Старания отблеска камней никогда не должны быть напрасными, их нужно наблюдать круглые сутки подряд, дабы ни единая частичка великого сияния Предвечности не пропала бы даром.
Леяу укутался в толстую шаль и принялся сосредоточенно наблюдать. Камни притягивали, манили, подзывали, а сухой ветер пустынных горных ледников гулял между исполинскими многометровыми друзами, порождая особое состояние необычайного пения. Внезапно, Леяу понял, что и сам постепенно превращается в камень, опутанный линиями многоцветных молний. По мере того, как плоть его обращалась в утончённый обрубок серебристого корунда, Кристаллы, напротив, оживали. Дальнейшее Леяу Хыпь Эду запомнить, а уж тем более воспроизвести, вовсе не смог бы. Кристаллы оранжереи заморосили весенним дождиком деревянного города, словно исподтишка просачиваясь в низины и подвалы. Их муравьиная структура постепенно расслаивалась и стратифицировалась, но ни один камень не способен покинуть конгломерат кристального разума, иначе их искристое слияние можно было бы посчитать совершенно неполным.
Каменный рой предпочитал выглядывать из стекольной темноты окон на верхних этажах, охватывая гранитным взором любую мельчайшую деталь, когда, словно бы самопропитывающийся слизень, от одного места Земли в другой уголок, а из другого уголка - в новейший угол суровой вечности Кристаллов разверзались прозрачные врата онемения. Люди уходили за людьми, столетия - за столетиями, и каждый элемент для поддержания внутреннего баланса тяготел к элементам, либо преданным ему самому, либо настолько отличающимся, что вряд ли возможно было обнаружить в оранжерейных Кристаллах хотя бы крохотную толику сходства, изначально придававшего им этот самый неповторимо чарующий шарм. Красота и гармония камней всегда были при них, сама Вечность пронизывала их самосознание насквозь, а ветры гуляли по кругу, примыкая по всё большим и большим порциям к оставленным без Смотрителя камням, блестяще мокнувшим под нескончаемо долгими дождями.
Пробудившийся от многовекового сна, прицельно наведённого мощью созерцаемых Кристаллов, Леяу долго отыскивал сходство и различие с решениями оригиналов. Их слава нашла саму себя в деяниях, когда поднимались летучие сады камней. Небо ушло под ноги, а над головой вздымал могучую грудь пенистый океан, облизывая Эду кристальным языком вод, сбирая по берегам случайно выброшенную туда добычу. Основным инструментом Леяу, используемым для привлечения внимания Кристаллов стал высушенный солёный образ. О, какими формами он обладал, о, сколь прекрасна была его зелёность и пупырчатость, достойная инкрустации огурцов в монархическом скипетре! Вокруг надзирателя, вновь обращённого вглубь и вправо, плясали цирковые витражи и калейдоскопические мозаики, и их невозможно было не заметить даже с высоты птичьего полёта, полёта хищных ястребов и дымчатых горлиц, вышитых перекатами бисера из фаты синего газа, секретных грифов, выплавленных икорчатой зернью из катышков меди и кобальта.
Так появилась первая, изначальная азбука танцующих камней. Их рой обретал жизнь и разум, их согласованность порождала гармонию, а их непоколебимость приводила к завершению любое начатое камнями дело. Вскоре каждый камень на планете оказался ввязан в столь странную и нелепую идею подключения разума Кристаллов из оранжереи Леяу. Камни смотрят на нас, но молчат, ибо чаще молчит тот, кому есть, что сказать, а уж если тот, кому есть, что сказать, всё же прояснит собственное мнение, то последствия могут видоизменяться от бесконечно высоких и прекрасных до потерянных где-то буфере между всеми проекциями и интерпретациями.
Сушёный огурец, выточенный из уваровита, манил изящные камни за собой, оттого их паутина несколько ослабила цепкую хватку планеты. Земля нездорова. Её карбункулы периодически лопаются, и тогда гибнут целые города и посёлки в потоках выходящих из земного абсцесса излишеств причудливо застывающей пемзы. Лава же не только разрушала, но и созидала камни, становясь движущей силой эволюции кристаллического разума. Переплетения Кристаллов образовали нейросеть общемирового масштаба, а обретённого камнями разума хватило бы для планетарной саморегуляции. Леяу высказал пожелание очутиться в недрах каменного интеллекта и был практически мгновенно услышан.
Внутренность Кристалла уподобилась открытому космосу, за тем лишь исключением, что здесь было тепло. Вполне удовлетворительная для дыхания атмосфера просто не имела ни малейшего права лишать радости первого человека, проникнувшего столь далеко вглубь. Поначалу холодное сияние звёзд ощущалось совершенно неподвижным. Затем звёзды пришли в хаотическую пляску, лишённую, на деле, истинного хаоса. Этот разбег звёзд в разные стороны напоминал, скорее уж, работу слаженного механизма, подобно качественным и утончённым часам, оснащённым функцией завода.
Постепенно, порядок принялся приобретать всё более и более новые структуры самопроявления, пока посреди радикально чёрного, словно смоль полированного гагата, свода небесной полусферы не появилось потустороннее голографическое лицо, составленное из многочисленных крупиц звёзд и планет. Левый глаз лица состоял из созвездия Плеяды, тогда как в зрачке правого глаза флуоресцировали ближайшие планеты, а звёзды связывали с ними запомнившиеся всем события. Лицо беспрестанно менялось, проходя все стадии всех вероятных эмоций, затем нахмурилось и зычно пробурчало эхом с бочковитым прибасом металла: «Глас Космоса объявляет - я есть изначальная форма, искажённая отражением твоего разума. Замкнутые цепи нуля, переходящего в бесконечность, вместе с бесконечностью, переходящей в ноль, порождают исток естественности».
Завертелся изысканный калейдоскоп из галактик, звёзд и комет, выстроились ряды Запредельного, и только тогда Леяу осознал, сколь многие вещи держатся друг за друга оттого, что, всего лишь, являются самими собой, даже если не до конца проявлены. Хыпь Эду познал суть камня. Он сдвинул осколки так, дабы каждый цельнокристаллический лотос заискрился в лучах Солнца и передал всю свою поглощённую энергию на невообразимые нужды устья каменной реки. И вход в Землю оказался открыт. Тогда старый мудрый Леяу с лёгкой душой решил покинуть мир. Ход вёл столь глубоко, что и дна видно не было, но, судя по размеру покатых ступенек, этот ход до планетарного ядра предназначался не только для одного человека, да и для человека ли вовсе?
И вот они - в мохнатых звериных шкурах ждут уже Леяу на другом берегу моста, слепленного из сплочённых единой волей булыжников. Стоило Леяу пройти по мосту, как все булыжники осыпались в бездонную пропасть. Такова судьба монаха-камнекопателя, обретшего покой в виде Кристаллов собственной оранжерее. И отныне созерцает самое себя вечно. Ибо нет ныне грани меж Леяу и всем остальным. Смотритель кристальных оранжерей стал существованием, порождающим себя через созерцание.