Мстислав Леопольдыч вернулся с концерта поздно окрыленный. Перед глазами еще стоял замерший от восторга зал, а в голове проносились лучшие эпизоды 1-го концерта Чайковского, который он готовил последние полгода, нырнув в работу с головой, чтоб больше ничем не дышать. И вот сейчас, только сегодня вынырнул на поверхность и сделал первый глоток. От ощущения выполненного долга и окрылившей свободы захватывало дух.
Слава устало скинул с плеча кофр с виолончелью и позвонил, мысленно рисуя, как Галя откроет, побежит навстречу, обнимет, возможно, даже поздравит с премьерой. Галя открыла:
- Где ты шлялся? Опять по концертам? Опять это пиликанье на скрипке, а в доме хоть шаром покати! Когда ты, наконец, займешься настоящим делом?
Слава опешил и так безмолвно стоял на пороге минут 10-15.
- Что, так и будем стоять в этом гадюшнике? – вывел из оцепенения голос, когда-то нежно любимый.
С молодой, подающей надежды певицей, Слава познакомился еще в консерватории и шел рука об руку последние 10-15 лет. Вместе они познали нужду, скитания по коммуналкам, неутолимый труд и, наконец, радость обладания. Эта квартира на окраине Москвы, очень скромная, была их первых совместным приобретением. Въехали сюда они уже года два как назад и не успели обзавестись еще ничем, что нужно для «нормальной», в ее, Галином понимании, жизни.
- Когда ты наконец сделаешь ремонт, - и сегодня, после успешной премьеры, когда в ушах еще не смолк гром аплодисментов, Галя взялась за свою излюбленную тему.
- Галя, как ты можешь. Если бы ты слышала, как звучало Allegro con spirito! Почти как у Бюлова. Но только на виолончели, а не на рояле!
- Всем достались мужики, как мужики, и только мне олух царя небесного. Когда ты последний гвоздь в квартире забивал? Мне уже хочется забить на все и бежать, бежать отсюда. Бежать, куда глаза глядят. Наверное, первым гвоздем, который ты забъешь, станет гвоздь в крышку моего гроба!
- Галя, но ты же знаешь, последние полгода я не мог заниматься ничем, кроме концерта. Там у Петра Ильича такие головоломки, которые и наши потомки до конца не расшифруют. Такие взлеты, падения, неожиданные смены настроений…
- Когда ты, наконец, перестанешь мне морочить голову, демагог! Одни сплошные отговорки. Обои бы лучше поклеил.
Полная неприспособленность Славы к жизни, грозила довести Галю до белой горячки. Былая любовь переросла в трудно скрываемое раздражение. Возвращаясь с работы, где, он, конечно, играл, Слава снова брался за виолончель. Едва проснувшись, бежал к смычку. Иногда он вскакивал посреди ночи в приступе иступленного озарения и писал, писал ноты. Ноты в кваритре можно было найти везде. На полу, на потолке, на обоях. Днями, когда Слава был на репетиции, Галя все это отдирала – щеткой, скребком, с едким хлорным порошком и слезами на глазах. Квартира, приобретенная с таким трудом, оставалась в полном запустении. Как и год назад, вещи стояли неразобранными. На балконе лакированной грудой высился югославский гарнитур, так и не собранный. Живописно облупленный косяк двери косился на хозяев, как собака, которую давно не выгуливали. Слава ничего этого не видел. Или не хотел видеть?
- Все, Мстислав, завтра мы приглашены к Шостаковичам, посмотришь, хоть, как нормальные люди живут.
На визит к Шостаковичам она возлагала большие надежды. Гале, казалось, что Слава, чуткий ко всему прекрасному, и хотя бы потому не совсем безнадежный, увидев квартиру коллеги – этот роскошный паркет, белый рояль, так подходящий к тону обоев, восхитительные портьеры с розами по белому полю и кисточками на концах, попадет под неизгладимое впечатление и со своей квартирой, наконец, тоже захочет сделать что-то подобное. Или хотя бы что-то.
В подъезде высотного сталинского дома на Воробьевых горах их встретил консьерж, затянутый в малиновый сюртук с галунами и лайковые перчатках, неуловимо похожий на официанта из «Метрополя» и конфету «С ликером» из продуктового новогоднего набора. Еще издали он узнал приближающихся знаменитостей. Лицо вахтера выглядело странно – на нем смешались расползающаяся вширь улыбка и трудно скрываемое смущение. Кончики ушей настороженно подрагивали, а щеки заливал багровый румянец. Слава и Галя насторожились. В них одновременно возникло чувство неловкости, как будто застали швейцара за чем-то неприличным.
- Вы к Шостаковичам? – спросил консьерж.
- А что, что-то случилось? – ответила Галя.
- Да нет, ничего. У себя.
Шостаковичи жили на 16-м этаже, но уже где-то на уровне восьмого Галя и Слава услышали странный шум, проникавший сквозь стенки лифта и пронзившей весь дом мелкой дрожью. Шум нарастал по мере набора высоты и достиг апогея на шестнадцатом. Перед дверью квартиры Шостаковичей супруги на минуту замерли, рука Славы поднялась, да так и замерла в воздухе в пяти сантиметрах от кнопки звонка. Из-за двери доносился зубовный скрежет, звон разбиваемых стекол и смачные шлепки оплеух. Из под двери выкатились мелкие комочки земли и осколки керамического горшка из под фикуса.
- Хрусть и пополам, - неловко пошутил Слава.
- Слава, как ты можешь?! – Галю разрывало от страстного желания прислониться к двери ухом и смущения перед супругом, почитавшим ее за интеллигентную женщину. Достигшее апогея Cresсendo избавило Галину от необходимости подслушивать.
- Идиот! - кричала жена Максима Марина. – Вот завтра пойдем с ответным визитом к Ростроповичам, увидишь, как нормальные люди живут!
Галя и Слава обнялись, да так и остались. Через 10 минут из окон "сталинки" с высоты можно было видеть двух счастливых людей, бредущих в обнимку под дождем.