Глава 15 «В проливе»
Оттягивая «удовольствие» встречи с серьёзными полями, ледокол вёл караван в плавучих льдах плавными зигзагами, используя полыньи между льдинами или расталкивая их широченным корпусом. Давил, обламывал носом-утюгом выступающие части льдин. Что-то из обломков затягивало под корпус ледокола, другие плыли вдоль бортов. Попадая в мощные водяные буруны от винтов «Драницына», колотый лёд начинал дико вращаться, чуть не выпрыгивая из воды.
Убрав от глаз бинокль, я невольно вспомнил кадры из фильмов, где вращающееся ядро плюхается в грязь перед всадником, поднимая испуганную лошадь на дыбы. Очень похоже. Но ситуация ещё позволяла идущему следом сухогрузу держать значительную дистанцию за ледоколом, не жаться к его корме. Теряя энергию, успокаиваясь на поверхности воды, обломки льдин превращались в обычные, не опасные ледышки крупных размеров.
- И сколько в таком темпе мы буде идти до пролива? – спросил я тихо у вахтенного штурмана.
- Всю ночь, - возвращаясь с крыла мостика, опередил его с ответом капитан.
Положив на диван бинокль, Ароныч направился в каюту.
Ничего интересного в ближайшее время не предвиделось, и я тоже ушёл к себе. Грех было не воспользоваться возможностью уснуть в относительной тишине. К ударам и скрежету льда под иллюминатором предстояло вновь привыкать только с утра.
Один, второй удар где-то далеко впереди по ходу судна. А вот уже шорох и скрип с подвизгом трущегося о борт льда, совсем рядом под иллюминатором.
Ужасно не хотелось просыпаться. Играя сам с собой в поддавки, чуть приоткрыл один глаз, кося им на циферблат будильника - начало шестого.
Чертыхаясь и не только, повернулся на другой бок, натянул одеяло на голову. Пытался уснуть, хотя и понимал, что вряд ли получится. Поворочался с бока на бок, отбросил одеяло и сел. Отдёрнул с иллюминатора плотную шторку и отпрянул от стекла. Чистейшая, искрящаяся белизна резанула по глазам, не позволяя разглядеть что-либо за бортом. Недовольно бормоча, зевая на ходу, пошёл умываться.
- Привет! Уже на ногах? Держи, ведь наверняка не взял, - и Саныч подбросил мне на полочку рядом с раковиной умывальника простенькие солнцезащитные очки.
Пока я повернулся и, рискуя наглотаться зубной пасты, благодарственно мычал, боцман уже скрылся за дверью.
Минут через двадцать я нашёл его на нашем излюбленном месте. Увидев меня, он широким жестом обвёл панораму:
- Ты посмотри, какая красотища! Солнце, небо без малейшей дымки, такое редко увидишь в здешних местах. Чистота-то, какая кругом.
Прямо по курсу, чуть выше носа судна, повис огромный «апельсин» солнца. Кажется, ещё немного и мы врежемся в него. Над головой бледно-голубое небо, а вокруг белоснежное, мерцающее мириадами алмазов покрывало. Местами оно топорщится, вздымается огромными торосами. Грани обдуваемых ветрами кусков льдин громоздятся друг на друге, мерцают аквамариновыми и бирюзовыми оттенками. Совсем рядом под бортом, на припорошенном поле, лежит огромный кусок льда. Нос ледокола выломал его, отбросил на белое. И он лежит ещё мокрый, сверкая гранями как фантастически огромный кристалл изумруда.
Ближе к горизонту огромные белые нагромождения. Понимаю, что это не берег, но и торосами, это трудно назвать. И над всем этим, если исключить звук дизелей и заткнуть глотки крикливым чайкам – пронзительная тишина.
Фантастический, вернее космический пейзаж. Воистину – царство снежной королевы. И мы – горстка Каев верхом на железяках, крадучись, с оглядкой, вторгаемся в её владения.
Да, на второй-третий день всё это воспринимается уже не так остро. Но на то оно и существует – первое впечатление, чтобы врезаться и остаться в памяти на долгие годы.
Всё прекрасно, но надо готовить завтрак ребятам.
Я сворачивал и убирал скатерти со столов в кают-компании, когда в приоткрывшуюся дверь просунулась голова боцмана.
- Завязывай с грязным делом. Давай на палубу. Цирк приехал!
И уже из коридора долетела последняя фраза:
- Сгущёнку не забудь.
На камбузе сдёрнул с вешалки телогрейку, надел не застёгивая, и прихватив банку, выскочил на корму. Весь свободный от вахты экипаж был уже на местах. Мужики выстроились шеренгой вдоль правого борта. Смеялись, переговаривались и, перегнувшись через борт, смотрели куда-то вперёд по ходу судна. Указывая мне рукой направление, Санька крикнул:
- Вон он. Здоровый зараза! Завтракает у соседей.
По краю ледового поля, метрах в пяти параллельно борту сухогруза не спеша косолапил огромный белый медведь. Моряки бросали ему что-то на льдину, он на мгновение останавливался, подбирал и резко задирал огромную голову вверх. То ли принюхивался, то ли поторапливал, подбадривая: «Давайте, мол, ещё, не ленитесь». Вот под лапы зверю полетело что-то более крупное. Умка остановился, затем лёг на брюхо и не спеша стал наслаждаться подарком.
Корма судна медленно проплыла мимо зверя, всё более удаляясь. Покончив с угощением, медведь встал, проводил взглядом людей, но догонять дарителей не стал. Зачем напрягаться, когда на подходе есть следующие? Повернул морду в нашу сторону, сделал пару шагов навстречу и остановился. Поджидая, задрал голову принюхиваясь. Хозяин Арктики готовился принимать дань от очередных двуногих, забравшихся в его владения.
У некоторых наших ребят появились в руках фотоаппараты. Выбирая позиции у борта и переговариваясь, какую диафрагму ставить, они прицеливались объективами в сторону умки. Мне оставалось мысленно крыть себя последними словами за то, что не сообразил прихватить из дома свой аппарат. Слегка толкнув меня плечом, стоявший рядом стармех громко сказал:
- Нет, ты посмотри, право, как дети малые в зоопарке – все собрались. А ведь у многих уже седина в голове.
- Если бы только в голове, значительно ниже уже появилась, - отозвался боцман.
- То-то и оно, - подтвердил «дед» и, проходя мимо расплывшегося в улыбке Саньки, спросил:
- Что, и у тебя что ли? Молод вроде бы ещё.
- Бог миловал пока. Не удостоился ещё такой чести, - ехидно парировал матрос.
- Какие твои годы…куда ты денешься? Всё будет.
И зашагал вдоль борта, заведя руки за спину, сжимая в ладони прозрачный пакетик с кусками сахара-рафинада.
И вот медведь уже под бортом на льду. Метров пять-шесть до него. Огромный, мощный зверь. Белый мех с лёгким налётом желтизны, мохнатые лапы. Страшных когтей почти не видно. Единственное тёмное пятно – чёрно-влажный нос зверя. Задрав в нашу сторону морду, умка недовольно рычит, демонстрируя огромные жёлтые клыки. Глазки маленькие с кровавыми прожилками – не добрые глазки. На одном глазу белое пятнышко – бельмо. Мишка-то полуслепой. Вот тут и приходит осознание того, что это болезни, старость и невозможность нормальной охоты, гонят зверя к людям. Голод заставляет побираться, попрошайничать, и сгущёнка здесь далеко не на первом месте. Да и что эта маленькая баночка для такого громилы – пустяк. Но, приятный.
Защёлкали затворы фотоаппаратов, и к лапам медведя пала первая дань - пакетик с сахаром от стармеха. Управился с ним умка за несколько секунд. Подобрал губами, слизал со льда языком и вновь вопросительно задрал голову в нашу сторону. На лёд полетело печенье, куски сахара, кто-то бросил пару конфет. Плюхнулась, слегка сминаясь об лёд, банка сгущёнки и покатилась. Слизывая последнюю печенюшку, кося глазом, медведь проследил её движение и, когда она замерла, подошёл. Обнюхал, тронул когтистой лапой и придавил. Струйки молока из проколов брызнули медведю на лапы и морду. Недовольно рявкнув, медведь убрал когти с банки и сел на пятую точку.
Облизал лапу, попробовал языком достать сладость на морде – не получилось. В ход пошла огромная пятерня оснащённая кинжалами когтей. Обтерев морду, зверь длинным красным языком тщательно вылизал тёмные подушечки лапы.
Мужики на палубе хохотали. Фотографы торопливо снимали выкрутасы умки на плёнку.
- Нет, вы только посмотрите на него! Вот зверюга. Умный, гад! И ведь всё точно, как мой Барсик делает, - повернувшись к нам, восторженно выпалил Кузьмич и пояснил:
- Котяра сибирский у меня дома. Нажрётся стервец, лапы вылижет, а потом давай морду надраивать - умывается. А жена говорит, что это он так гостей нам в дом «намывает».
- Всё правильно. Кому, как не тебе, Кузьмич, знать, как умки в гости зазывают, - улыбаясь, ответил Санька мотористу.
И продолжил, прищурив глаз:
- Вон, как он «умывался», приглашая тебя, - и Санька подмигнул нам с Санычем.
- Вот что ты за человек, Сашка? Какой же у тебя язык поганый, нашёл что вспомнить? – и, морщась, как от зубной боли, Кузьмич отошёл от нас подальше, но бросил через плечо:
- Балабол чёртов!
Я пригнулся к матросу, тихо спросил:
- О чём это ты, Сань? За что он тебя так приласкал?
- Было дело. Кузьмич-то с нами начал ходить совсем недавно, а с предыдущим экипажем они попали как-то раз в гости к умке. Натерпелись страху. Вот и не любит вспоминать.
- А тебя, действительно, словно чёрт за язык дёргает, больше всех что ли надо? – вступил в разговор боцман.
И хлопнув меня по плечу добавил:
- Расскажет он тебе, всё расскажет. И про медведицу, и про капитана в голубых кальсонах, но в фуражке.
Увидев на моём лице удивление, решил, что я не понял - уточнил:
- Да нет, не про Ароныча. С нашим такие хохмы исключены.
- Долго будешь банку греть в руке? Смотри, он с одной уже управился, - и Санька кивнул в сторону кормы.
Мы успели отойти от сладкоежки уже на приличное расстояние. Расплющив банку об льдину, медведь активно вылизывал вокруг неё лёд, изредка поднимая голову, чтобы посмотреть нам вслед.
- Ишь, как полирует! Не бросай сейчас, он нас ещё догонит, - и Саныч придержал мою руку.
И точно, решив, что лучше догнать людей, чем морозить язык, медведь очень ходко припустился по краю льдины за пароходом.
А Санька, глядя, как бы мне за спину в сторону камбуза с серьёзной миной на лице, утвердительно изрёк:
- Думаю, сегодня на обед будут макароны по-флотски. Ну а после этого последует литературное изложение рассказа. Заметь шеф, не сказки, а пересказ реального случая.
И после глубокомысленной паузы, давая мне, возможность осмыслить важность момента, закончил мысль:
- Уверен, что исполнителю полагается усиленная порция, так сказать с горочкой.
- Вот прохиндей! – ухмыляясь, пробормотал Саныч, и уже ко мне:
- Бросай сгущёнку, я же сказал, что догонит.
Банка полетела на лёд. Ударилась и быстро покатилась к трещине, образовавшейся после работы ледокола. Медведь проявил недюжинную расторопность и навыки мастера русского хоккея. Догнал и, согнув переднюю лапу крюком, в последний момент отбросил добычу от края трещины.
Ничего себе. Вот это реакция, а вроде бы такая туша! – восхитился кто-то из ребят на палубе.
- Это не туша, а машина, от которой не уйти человеку и пулей остановить трудно. Одно из лучших творений природы, над созданием которого она хорошо потрудилась, - выдал стармех, направляясь к трапу.
- А как же мы – человеки? – задал вопрос в удаляющуюся спину Санька.
Чуть задержавшись на ступеньке, «дед», обернулся.
- Не могу ответить за всё человечество, но когда природа трудилась над тобой, то была слишком в игривом настроении.
Народ прыснул, кто-то хохотнул. Но за Санькой разве заржавеет?
- Вот вернусь домой, обязательно спрошу папашку, в каком настроении он был?
- Да, можешь пожаловаться на меня, - и стармех зашагал по трапу вверх.
За время этой пикировки медведь успел устроиться очень удобно. Лёг на брюхо и, зажав в передних лапах уже дырявую банку, с видимым удовольствием вылизывал её. Была ли на морде зверя блаженная улыбка, сказать не могу, не помню, а вот то, что глазки были прикрыты - это точно.
- Нет, вы только посмотрите на него, и это лучшее творение? Обычный попрошайка и наркоман-сладкоежка, - махнув на зверя, Санька направился в курилку.
Мы уходили за ледоколом всё дальше во льдах, а умка продолжал неторопливо наслаждаться сгущёнкой. Да, он ещё раз догнал судно, почти поравнялся с нами и вдруг остановился как вкопанный. Поднял морду вверх и, раздувая ноздри принюхался. Затем злобно рявкнул, демонстрируя страшные клыки и развернувшись, не спеша, двинулся назад.
- Всё, кончилась его территория. Правильно, не стоит сладость того, чтобы драться с соседом из-за нарушения границы. Мы не первые и не последние, - и боцман, достав пачку, щелчком выбил из неё сигарету.
На обед были макароны по-флотски и двойная с горкой порция для Саньки, но обещанного рассказа я не услышал. Вернее, он был, но значительно позже, перед заступлением матроса на «собачью вахту» - с ноля часов и до четырёх утра.
А после обеда - было не до рассказов.
Основная часть команды, пообедав, уже разошлась по каютам. За столом оставались: боцман, Санька, моторист, которого подменили, чтобы он пообедал и во главе стола капитан не спеша допивал компот. Теперь и мне можно присоединиться к ним. Работая без буфетчицы кушать вместе с командой не получалось. Приходилось, есть до появления ребят в кают-компании, или в самом конце, когда все уже заканчивали трапезу. Взяв тарелку, я сел за общий стол.
Заканчивая уплетать усиленную порцию, Санька подмигнул мне. Боцман потянулся за стаканом с компотом. До помещения опять долетел приглушённый звук удара льдины о борт.
К подобным звукам постепенно привыкаешь, мозг их фиксирует, но не заостряет на этом внимание.
У всех на судне есть свой участок работы, зона ответственности. Есть и должна быть уверенность, что каждый знает, умеет делать то, что ему положено. Если этого нет – то нет экипажа, и в море им делать нечего.
Вот и в тот день – я не обратил внимания на звук очередного удара, потому как, не моя это «епархия». А вот капитан, боцман и матрос замерли на мгновение за столом. Капитан не донёс до рта стакан с остатками компота, желваки на скулах вздулись. Моряки перевели на него взгляд. Тихо выматеревшись, Ароныч спросил, обращаясь к Санычу:
- Куда?
- Похоже во второй. Странно как-то…
- Да уж, - и допив одним глотком содержимое стакана, капитан встал из-за стола.
Быстро прошёл к выходу, даже не поблагодарив меня за обед. Уже в дверях обернулся, и ребятам:
- Доедайте и мухой туда, доклад по рации на мостик.
С полным ртом Саныч не мог ответить, только кивнул, вставая. Ответил Санька:
- Уже летим «мастер», - и на ходу, сделав по паре глотков, оставив пустые стаканы на краю стола, они выскочили в коридор.
- Похоже, льдинку поймали, - отодвигая пустую тарелку, сказал моторист.
- Как они могли определить, находясь в кают-компании?
- Да очень просто, ты же переворачиваешь картошку на сковороде не по часам, а ориентируешься на глаз, звук и запах. Подгорает она или нет? Так и они – на слух.
Быстро покончив с обедом, мы с мотористом вышли в коридор, направились к трапу. Он сбежал вниз в машинное отделение, а я, прыгая через ступенькуи наверх – на мостик.
На штурманском столе, на расстеленной карте, стоит небольшой столбик рации. Заложив руки за спину, капитан вышагивает вдоль стола. Вахтенный штурман, поигрывая желваками на скулах, что-то записывает в ходовой журнал. Лёха рулевой – правая рука на манипуляторе руля, а пальцы левой, нервно подрагивая, бесцельно бродят по крышке какого-то прибора. Похоже, оба уже успели получить от капитана хорошую нахлобучку. Теперь переваривают её.
Крышка среднего трюма сдвинута, и он зияет чёрным прямоугольником пасти, в центре судна. Не выдержав затянувшегося ожидания, Ароныч берёт рацию, и несётся раздражённое:
- Трюм – мостику. Боцман, какого чёрта молчите? Что у вас там?
Не в пример капитанскому голосу, после небольшой паузы, из рации донёсся спокойный, умиротворённый, даже можно сказать весёлый говорок Саньки:
- Да всё нормально капитан. Торчит зараза, сухонько у нас тут…пока. Вот сейчас Саныч мерку с неё снимет, и будем шить ей деревянный бушлатик.
Матрос хотел ещё что-то ввернуть, но капитан оборвал его:
- Кончай зубы скалить, дай боцману.
И через минуту Саныч спокойно всё доложил «мастеру».
Сорокасантиметровой толщины льдина, пропорола борт и торчит в трюме. Дыра будет – сорок на сто двадцать сантиметров. Понимая, что ходовая вахта на мостике, уже огребла от капитана по полной программе, боцман решил ребятам «подстелить соломки»:
- Видно ледокол растревожил торос, волнами его подмыло, мы же последними идём, вот она и смайнала с горушки нам в борт. Тут уж ничего не попишешь.
Услышав заключение боцмана, Лёха обернулся к Аронычу:
- Вот, всё правильно говорит, так оно и было! А вы: «Спишь на руле»! «Глаза разуй»! Напихали мне полную пазуху. Как я мог поймать её вторым трюмом? Не велосипедом же рулю, куда мне было деваться?
И, бормоча ещё что-то обиженно, отвернулся.
- Не крути башкой, а то я без адвокатов не разберусь? – Уже более миролюбивым тоном одёрнул парня капитан.
Из рации вновь донеслось:
- Валентин Ароныч, кок на мостике? Пришлите его к нам, пусть посмотрит. Лучше один раз сам увидит, чем я ему на пальцах потом буду объяснять, что к чему.
- Тоже мне, Макаренко нашёлся, - буркнул в ответ Ароныч. Ладно, давайте там, докладывай каждые полчаса.
Я уже открывал дверь с мостика в коридор. Вдогонку мне понеслось капитанское напутствие:
- Шапку надень…а то, будешь потом на камбузе соплями трясти.
Нежное такое, заботливое напутствие получилось.
В каюте натянул на голову вязаного «петушка», надел резиновые сапоги, и бегом на палубу к трюму, из распахнутого чрева которого показалась голова Саньки. Держась одной рукой за бортик трюма, другой он вытянул на палубу шланг от помпы. Увидел меня, крикнул:
- Какая подмога пожаловала!
Кивнув на рукав добавил:
- Держи, оттащи его и опусти за борт.
Когда я управился и обернулся, Санька уже скрылся в трюме, а от надстройки, бухая сапогами по палубе, бежал Лёха.
- А кто на руле? – спросил я матроса.
- Ароныч штурманца поставил, а меня сюда отпустил, дай ка я первым, а ты за мной, только шею мне не сверни спускаясь, - и полез в трюм.
Я следом за ним, цепляясь за металлические скобы лестницы. Ребристое нутро трюма выкрашено в тёмно-коричневый цвет. Глубина метров пять, если не больше. Спрыгнув на дно, оглядываюсь вокруг. Доски, брусья, мешки с цементом, мощный домкрат, кувалды, ёмкости с жидким стеклом, большая, похожая на детское корыто бадья для замеса раствора, старый, рваный матрас.
У противоположного борта наспех сколоченный из досок и брусьев «козёл». А над ним, как огромный белый клык исполинского хищника, прокусившего в ярости борт судна – льдина, вонзившаяся углом. Бело-голубая, влажная, сочится тонкими струйками воды. Зрелище не из приятных, учитывая её размеры.
- Видишь, как бывает? – обращаясь ко мне, крикнул Саныч.
И проведя рукой невидимую линию вдоль борта на уровне торчащей льдины, продолжил:
- Как раз на уровне иллюминаторов. Чуть ниже. Помнишь, о чём я тебе говорил ещё в Архангельске?
Наглядное пособие было настолько убедительно, что я только молча кивнул. Отвернувшись от меня, боцман отдавал уже распоряжения ребятам:
- Мы с Санькой сколачиваем ящик, - а вы, - он кивну в сторону Лёхи и ещё одного свободного от вахты матроса:
- Начинайте месить раствор.
Мужики принялись за дело, а я разглядывая «белый зуб» мысленно рисовал картину вторжения такого «подарка Арктики» в каюту. Невольно передёрнув плечами, перекрывая звуки пилы, крикнул:
- И что сейчас с ней будите делать?
- Сейчас, ничего, - не прекращая пилить, ответил Санька, а Саныч продолжил:
- Сколотим ящик под цемент, подготовим всё, а когда она подтает и отвалится сама, подогнём края, заткнём дыру матрасом, наложим ящик с цементом и подопрём всё брусьями.
Про то, что на головы им рухнет поток ледяной воды, он не сказал ни слова. Отбросив в сторону очередную отпиленную заготовку и покосившись на льдинку, бросил утвердительно в мою сторону:
- Давай ка шеф, посмотрел, усвоил, и шуруй отсюда. Мы, как ни будь сами здесь…
Дважды повторять ему не пришлось. Я быстро выбрался из трюма. Всё правильно – каждый должен заниматься своим делом и не путаться под ногами у работающих людей.
В каком виде и состоянии ребята вернулись, после нескольких часов работы в трюме я не видел. Можно было только догадываться. Возвращаясь с камбуза, слышал, как из кают матросов доносился шум льющейся воды, и яростные вопли:
- Ух! - Ах! – Ох, хорошо!
Мужики отогревались под струями горячего душа.
Как ни странно, но на вечерний чай капитан пришёл в хорошем расположении духа. Улыбался, шутил с ребятами. Задержавшийся за столом радист поведал мне о резкой перемене в настроении Ароныча.
Оказывается, за то время, что мы латали пробоину, напоролся на льдинку и флагман. Получил дырку в носовой части. Так что капитан-конкурент даже не успел подколоть нашего «мастера». Счёт сравнялся - опять ничья.
Ужин заканчивался, и за столами в кают-компании нас оставалось несколько человек. Отодвинув стакан, Санька поблагодарил меня и встал, собираясь выйти. Я не стал ему напоминать про обещанный рассказ, но мой удивлённый взгляд перехватил боцман и успел дёрнуть матроса за рукав рубахи, спрашивая:
- А куда это ты Санёк собрался? Двойную порцию макарон в обед сожрал, а рассчитываться, не собираешься? Пушкин что ли за тебя будет повествовать про капитанские кальсоны?
Растерянно улыбаясь, Санька обернулся ко мне.
- Извини шеф, совсем забыл. А может быть завтра, на вахту мне скоро?
- Не крути, ещё двадцать минут есть, успеешь, - одёрнул Саньку боцман.
Услышав фразу о кальсонах, радист недоумённо-заинтересованно переводил взгляд с одного из нас на другого.
- Тогда курю твои, я не успею рассказать, если пойду за сигаретами, - пытался отвертеться матрос, обращаясь к Санычу.
- Вот жучила, - буркнул Лёха, допив чай.
- Я рассказ не заказывал, - парировал боцман.
Пришлось мне вмешаться, хлопнув по своему нагрудному карману с сигаретами, сказал:
- Пошли Саш, у меня есть.
Накинув на плечи телогрейки, двинулись в курилку на корме. Сделав несколько торопливых глотков чая, радист направился следом за нами.
С наслаждением пустив струю дыма после первой затяжки, Санька начал рассказ.
- Гнали мы в том году на Лену в Якутск несколько судов. Шли в проливе как сейчас замыкающими. Перед нами новенькая самоходная баржа. Дело давнее, тёмное, что там произошло, чёрт их разберёт? То ли рулевой варежку раззявил, то ли прикимарили они со штурманом на ходу, не суть дела, но притёрлись к ледовому полю и пропороли порт основательно. Без вариантов. Дело было на «собачьей вахте», часа в два ночи.
Капитан спал на мостике, но спал не как наш Ароныч, а с комфортом, раздевшись до нижнего белья и укрывшись тулупчиком. В зимнем бельишке – с начёсом. Оно и сейчас у некоторых из наших ребят есть.
И Санька скосил плутоватый глаз в сторону боцмана. Продолжил ухмыльнувшись.
- Голубенькие, застиранные такие кальсоны с жёлтым пятном на мотне. Ну, вы ж все знаете, что последняя капля всегда падает, куда не надо.
- Хорош картины рисовать, по-делу давай, а то развёл тут, - толкнул локтём в бок Саньку боцман.
- Вот интересный вы народ, сами просите, а потом полёт мысли обрываете.
- Ты летай, да не забывай, что идём не в Чёрном море, холодно ведь.
И Саныч плотнее запахнул телогрейку на груди, а Санька продолжил:
- Короче, посыпал экипаж на льдину, судно начало на корму приседать, нос уже от воды оторвался. По каравану тревога, гудки, все прожектора на судно, хоть ночь и арктическая, летняя, светлая, но один чёрт - положено так.
- На мостике капитан подхватился. Тужурку с документами в кармане, напялил на себя, фуражку с «крабом» на голову, ходовой журнал подмышку сунул. И встала тут перед ним дилемма. Если надевать брюки, можно не успеть выбежать к борту. Судно вот-вот на «попа» встанет, и тогда каюк! Впрыгнул он в сапоги и рванул к борту. На льду был последним, вслед за вахтенным штурманом, который не забыл прихватить из рубки капитанский тулупчик.
Санька сделал мощную затяжку, выдержал театральную паузу, пустил дым ноздрями и продолжил:
- И вот такая картина в свете прожекторов и в рёве пароходного «оркестра». Фейерверк был чуть позже.
- Бежит по льдине капитан в голубых, застиранных кальсонах, а за ним штурман, держа в вытянутых руках раскрытый тулуп и что-то орёт. Капитан останавливается, разворачивается, левой рукой цап тулуп, а с правой, как засветит штурманцу промеж глаз. Тот, задрав ноги, несколько метров на пятой точке по льду скользил. И смех, и грех короче. Но, это ещё цветочки.
Затушив сигарету, Санька начал выруливать на финишную прямую рассказа.
- Мы потихоньку жмёмся к ледовому полю, прыгаем с бортов на лёд, на других судах спускают мотоботы. Бежим и видим, как на льдину, через промоину, выбирается огромная медведица, которую совсем недавно все прикармливали.
- А с чего ты взял, что это была медведица, Ты что, заглядывал ей куда? – подловив паузу в рассказе, ехидно вставил вопрос радист.
- Ты вроде бы начитанный мужик, правда, не женатый, а потому – простительно тебе. Но, должен знать всё же, что медведицы крупнее самцов. А та была - просто громила, - отшил радиста Санька и продолжил:
- И мы понимаем, что она ближе к ребятам, чем мы. А они сгрудились в маленькую кучку и боятся шевельнуться. Медведица начала кругами вокруг них ходить, рычит изредка, принюхивается. На наши вопли и крики – ноль внимания, фунт презрения, даже ухом в нашу сторону не ведёт, а круги начинает сжимать и рычит всё чаще. Злится зараза, добавки требует. А мужики в кучке, топчутся на месте и потихоньку выталкивают виновника – штурмана в первый ряд.
- Это сейчас смеяться можно, а тогда всем было не до смеха. Из причалившего к полю мотобота выскочили ещё ребята и, слава богу, что кто-то из них догадался прихватить с собой ракетницу. Шмальнули первый раз вверх, думали, зверь испугается, убежит. Ничего подобного. Со второго раза, парень, выбрав момент, умудрился попасть медведице под брюхо в лёд. Сноп искр веером ударил. Только тогда зверюга испугалась, рявкнула и припустила от ребят. Про пятна на кальсонах капитана говорить не буду, чего не видел, о том и говорить нечего, но то, что ребятки натерпелись страха полные штаны – это точно.
- Вот такой случай был с косолапыми. Мишки-то они хороши и красивы только на расстоянии, а если попадаешь в их среду, то можно запросто оказаться для них завтраком, обедом, или ужином в зависимости от времени приёма пищи. Ладно, мужики, пошли отсюда, действительно холодно что-то, да и на вахту мне пора, - Санька встал и мы вернулись в кают-компанию.
Уже там я не удержался и спросил боцмана:
- Саныч, вот утопили они корабль, а что им было за это?
- С рулевого матроса нечего взять, только уволить можно, а кого потом искать на его место? В нашу контору очередь не стоит. Капитан после того, был понижен в должности и два года ходил старпомом. Теперь уже восстановили, но в Арктику он больше не суётся, с юга по рекам гоняет суда до Питера. Штурман со стыда уволился вначале, говорят, год болтался на рефрижераторе у рыбаков. Долго не выдержал и вернулся назад, простили его, приняли. Сейчас вторым помощником идёт с нами на флагмане. Так что, не дай бог кому, попасть в такую переделку, тут не только в кальсонах на лёд сиганёшь, но и в чём мать родила – запросто. Жить-то хочется. В нашей конторе этот случай все знают, но язык держат за зубами, не злорадствуют. Понял?
Я молча кивнул.
Ещё три дня караван шёл в проливе Вилькицкого сопровождаемый ударами и скрежетом льда за бортом. Но шёл.