-Что там не так? - Я сосредоточился на его лице. Молоденький участковый держал перед собой мой паспорт и серьезно поглядывал на меня. Молчание затянулось.
–А я его паспорт не спрашивала. Живет, да живет себе, безобразиев не устраивает.. да у нас и вовсе без паспортов узбеки живут. Почитай – три года живут, и никто к имя не приезжал из милиции.- Васильевна серой тенью метнулась из сеней.
– Из милиции не приезжали, а из полиции приехали.- Участковый протянул мне паспорт.- Я вот думаю, что Вы здесь делаете?. Приехали в начале лета, вон и одежду зимнюю не захватили, ходите в каких-то опорках, а теперь Новый год на носу и вы всё ещё здесь. Я помню Вас по делу Прохора Мелкозёрова. Студент пятого курса Екатеринбургского университета, приехал в Таскино для сбора информации по истории села. Я правильно излагаю? А теперь Вас разыскивают родители. Так что? Сами дадите им знать где Вы ?-
Я поразился тому, что пролетело почти восемь месяцев, как оказался в Таскино.
– Мне бы телефончик… мой без денег… пожалуйста.- Полицейский протянул мобильник.
–Я смску скину… меньше денег уйдет на роуминг.- Он кивнул головой.
– Нужно возвращаться… нечего здесь делать, бомжатник засасывает. Тамара Васильевна, Вы бы приодели его почище, что ли.-
-Тако, одели что было. Как Проху посадили, так его одёжу и забрали квартиранту, наследников никого нетути у имя. Сапоги тож, Прохины подошли, носки какие ни есть… подлатала небось, пятки целы ишо.-
Она всё еще перечисляла годные части прохиного туалета, когда полицейский садился в уазик.
–Вишь, Серега, а к узбекам не поехал! Всех подкупили, и с тебя, вишь, хотел получить.- -Да нет, это он из-за запроса родителей появился. У тебя подлечить голову есть чем? Впрочем, не надо, лучше рассольчика капустного.-
- Дровишек подколишь седни, кончаются уже в сарае.- Она выставила на стол миску с горкой квашенки.- Окромя картошки ничего нетути, пенсия кончилась, а хлебушка в долг не дает Татарча, можа дальнобойщики завернут, так подхарчимся с тобой.-
Чистенький полицейский вдруг напомнил собою университет, где по коридорам ходили такие же холеные мальчики и девочки, и где таким же был и я в какой-то далекой, нереальной жизни. Хотел бы я туда? Пожалуй нет. Я выбыл из проблем зачетов, экзаменов, клубных тусовок. Оттуда выбыл и не нашел ничего другого, кроме невесомости. Такое сладкое чувство – одиночество - заполонило меня без остатка. Думать не хотелось вовсе, да и о чем думать в Таскино?
Шестнадцать дворов, выстроенных по извивающейся улице меж овсовых полей и березовых колок, дымили с утра трубами полузанесенных снегом домов, и призывно манили к себе знакомыми лицами и их жизнями.
- Неторопко живем, нам ведь мало нодоть. Это вы по городам все бегаете, чего-то хотите, а у нас есть всё. Внуки по заграницам отдыхают, им тут скучно, однако.- Васильевна бубнила свою вечную тему брошенной старухи, и таких здесь было большинство. – А мне город хуже каторги, даже дышать нечем. Здеся я родилась, всю жизнь прожила и умереть здеся хочу. Ты уедешь, одна останусь, да и это хорошо будет. Дрова наколоть найму, вода во дворе, чего ишо мне надоть? А ничего и не надоть. Можа телевизор какой куплю, там кино кажут. Попрошу дальнобойщиков и привезут. Они как заночуют здеся, так и деньги будут….-
Я вышел из дома. Нос по-прежнему был полон выхлопами вчерашней попойки. Посмотрев на утопающую в снегу дорожку следов до сарая, пошел за лопатой.
Обязанностей у меня было немного. Откинуть снег, и обеспечить дровами. Стирала бабка редко, и воды было нужно немного.
Я откинул крышку с колодца, вода парила на утреннем морозе. Жизнь не останавливалась ни на минуту в подлунном мире. Дальний дом Симочки тоже дымил трубою, и я двинулся к нему согласно принятым на себя обязанностям. Симочка хлопотала у плиты - послеобеденный автобус привезет из школы сына, так его надо сытно кормить. В леднике лежало замороженная стерлядь и озерные карпики, в избушке хрюкали свиньи, запас овощей хранился в погребе.
Она старалась жить для сына достойно. Я был принят ею как наиболее подходящий мужчина,- с заезжавшими шоферами она не зналась, а местные, немногочисленные свободные самцы ею не привечались. Встречи наши были лишь по утрам, когда в доме не было Костика.
Старинная усадьба, доставшаяся ей в наследство, стала им убежищем после развода с городским мужем. Меня влекла к ней приятность общения и необязательность отношений. Я откинул снег с дорожки, видя в окне её раскрасневшее от плиты лицо.
Завтрак горячими лепешками и молоком ожидал на столе. После визита полицейского всё виделось новыми глазами, не как ежедневная рутина, а как определяющее составное моей жизни.
Мысль, увидеть родину своих деда и бабули, появилась у меня после первого курса. И натолкнули меня на эту поездку, уклончивые ответы об их юности. Вот про детство они рассказывали взахлеб, а дальнейшая жизнь умалчивалась. Я, конечно, слышал о фронтовой жизни деда, об обороне Москвы, куда он прибыл в составе сибирской дивизии, о его ранении, госпиталях, а вот дальнейшее умалчивалось. Как будто всё обрывалось, и за этими провалами крылась какая-то тайна. И моя рукопись не продвигалась, что грозило дипломной работе крахом. Сразу после сессии, я и поехал в Сибирь, в далёкую деревню Таскино. Ведь, по словам отца, я знал, что выехали старики именно оттуда на Урал.
Из Новосибирска я добирался на перекладных, а последняя машина, подвозившая меня, вдруг заглохла на трассе километрах в десяти от Таскино. Шофер матерно обругал сменщика, который недоглядел за машиной у кафе, где они по очереди обедали, и кто-то слил солярку из фуры.
Меня подсадили на личника, и я очутился в паре километров от деревни. Уже хлестал дождь, когда я подошел к первой избе, которой улица упиралась в трассу. На площадке стояли три фуры, и из открытых дверей дома доносились голоса.
Мой рассказ не вызвал у них энтузиазма, они отдыхали от дороги за стаканами самогонки и не были настроены выйти из-за стола под ливень.
- Надо Парашке сказать, что её хахаль на дороге стоит.- Прожевал вместе с пучком лука один.- Ей в удовольствие будет… на коняшке прокатится.- Народ смеялся им одним понятной шутке. –
- Так как? Мне-то что делать?-
Хозяйка, равно принимавшая участие в веселье, заявила, что Парашки нет дома, что на выгонах с табуном совхозным. – У неё мой старший в подпасках ходит, так, поди приедет на ночь. Сгоняет на велеке с фонариком.- Местный мужичок обнадежил меня и я был рад.
-Сам-то ты кто?- Полюбопытствовала Хозяйка.
–Я по своим делам приехал, историю села изучать.-
-А-а, тоже на динозавра смотреть. Почитай, лет пять как скелет нашли, а не забирают, приедут, обсмотрят всё вокруг и уезжают. Видать, науке не нужен наш динозавр.-
- А кому эти кости вообще нужны. Ни науке, ни нам. Какой от динозавра прок-то? Только в газете пропечатали и сфоткали ребятишек, что нашли эти кости. Ежели мы, живые ещё, не нужны, то динозавр и подавно!- Шепелявил беззубым ртом местный доходяга.
- Слышь, студент, садись за стол, пошамаешь чем бог послал.-
Мне придвинули табурет, и я очутился перед тарелкой вареной картошки и стаканом мутной жидкости.
Веселье продолжалось дотемна, когда с улицы донесся лошадиный топот.
– Никак ваша мамзель сама прискакала? - Выглянул в окно шофер Батяня. - Иди, студент, обскажи, где фура стоит, а солярку я дам. Николаич стоящий мужик, для него не жалко.-
- Куда он пойдет! Сама прибежит, машины видела на площадке, вмиг здеся будет… она, да не прибежит!- Лежавшая на топчане хозяйка залилась смехом.- Ты бы шел спать в сараюшку, развезло с устатку… Параська сама найдет – одна трасса же…-
Из очередного забытья меня вывел грохот и громкие голоса.
Внушительной комплекции женщина отшвыривала от стола набившихся в избу людей, и те послушно исчезали в ночи.
Наконец, я увидел Николаича и его сменщика с сумкой провизии в руках.
– Уработали моего студента… пять часов ждали на дороге, так и думал, что здесь уже гуляют дружки. Привет Батяня! Уже пустой? А я только до Сургута скатаю и назад. Можа подождешь здесь? Дело есть к тебе. Тыщь по пятьдесят заработаем на этом.-
- Лады, Николаич. Вернешься через три дня, так дождусь. Сменщика отправлю и дождусь.-
- А то! Здеся весело… - Подала голос хозяйка. - Борща налить?-
-Наливай, да и поедем. До заправки хватит соляры. Пока ждали - выспались нето.-
Сквозь пьяное забытьё, их голоса доносились сплошным бубнением, но когда я, наконец, проснулся, в пустом доме стояла духота и гул от мух. Я выбрался за порог, и солнце окатило меня свежей и яркой волной света. Одинокая фура, с дико смотревшейся рекламой на фоне березового леса, стояла на площадке.
- Ё моё! Который же час? Какая гадость этот их самогон…- Я стоял, постепенно ощущая вселенскую боль организма. Деревня казалась вымершей. Только вдалеке, по трассе, бродили куры, пренебрегая червями подворья.
- Первая загадка моей прародины.-
Я побрел назад в дом. Страшно хотелось пить и успокоить желудок.
Моя маята продолжалась до вечера. Я уходил в лес, что начинался сразу за изгородью, лежал в траве и почти плакал, тихо подвывая от слабости. Потом появилась свинья. Внимательно поглядывая на меня узким глазом, принялась рыть носом землю, докапываясь до сырой прохлады, и улеглась, испуская стоны удовольствия. Солнце спускалось, окрашивая горизонт в обманчивый розовый свет, и хотелось бежать туда, в разноцветную жизнь радуги. А мы со свиньей спали в подкрадывающихся, седых сумерках и умолкающем щебете птиц.
В доме продолжалось веселье. Батяня раскрыл обьятия и затолкал меня за стол.
– А я рыбалил, уха мировецкая! Акинья! Ты где? Налей студенту ушицу, совсем зеленый с устатка…. и стакан чистый поставь. После спасибо скажешь, подлечись вначале…-
- Чего Ваши куры по трассе ходят, а не на земле?- Выдавил я из себя утрешний вопрос.
– Так там зерно посевное возили, они и собирают. Свово не осталось уже.- Акинья зачерпнула в желтых блестках уху.- Ешь с богом, на здоровье.-
Только на третий день я выбрался из этого дома и из обьятий Батяни.
Васильевна сама нашла меня и увела в свою избу, на противоположной стороне улицы. Вновь подкатившиеся на ночевку фуры и толпа шоферов с лихвой возместили Батяне моё исчезновение. Я отходил двое суток, Васильевна отпаивала меня Куринным бульоном и травяными отварами. Под тихое мурлыканье хозяйки, я обдумывал пережитое. Память сохранила отрывочные моменты этих дней, ведра квашеной капусты, которые деревенские проносили на общий стол, крики и мордобой мужиков во дворе, трупом валявшуюся Акинью в углу сеней, бутыль мутного самогона на подоконнике. Меня трясло, когда я встал по нужде. Часов на руке уже не было, как и денег в бумажнике.
–Часы я тебе найду.- Успокоила Васильевна.- А вот деньги не вернут. Сам виноват.-
- Я позвоню родителям… или ребятам… я заплачу Вам за квартиру.- Поспешил сказать, заползая за чистенький стол.
- И-и-и, милой! Мне мильонов не нужно… чем могу, помогу. Ты зачем сюда приехал-то? Дело како-тако у тебя?- Васильевна присела на табурет.
- Мне бы со старожилами встретиться, хочу найти тех, кто знал моего деда и бабушку. Они отсюда родом. Деда отсюда на войну призвали.- Мой голос дрожал от внутренней тряски.
- Тако я отсель родом, и войну здесь пережила. Ты из каких будешь?-
- Дед мой Памфила Сунцова сын – Михаил. А бабушка на двенадцать лет младше его. Елизаветой звали, а фамилию девичью не знаю, но она тоже здесь родилась. Они после войны поженились.-
- Вона как! Значитко, ты моей подруженции внукой будешь! - Старушка прослезилась.- Довел господь увидеть… Они как сбежали отсель, так ни слухом , ни духом… а ты ведь и похож на её родову.- Она перекрестилась на образа, шепча молитву.
– Как есть, её брат обличаем. Стало быть, свойственник мне по мужу. Я ведь замужем была за ним. Лизка этого и не узнала. Как помер, живу одна. Дочка-то наша в городе живет. А ты мне, стало быть, внучатым племянником приходишься по мужу. Помню твоих, как сейчас помню.-
-Какая маленькая деревня, я всего одну улицу и увидел.-
- Так разьехалась молодежь-то, одни старики и остались, а ранее она была большой. Почитай дворов сто было. Женихи табунами за околицей собирались. Сунцовы не числились зажиточными, бедный двор был. Коровенку держали, а лошадь у родни брали, как что привезти надобность была. Отрабатывали потом на покосах. Да и Лизкина родова в середничках ходила. Опосля, я тебя к Лушке отведу, кровная родня тебе будет. Ознакомишься и про бабку расспросишь. А Сунцовых не осталось, брательника Мишани на войне убили, старики вымерли, тока у Марии две дочки от Мишки остались, да и они замуж не пошли. Так и жили обе с матерью здеся. А дом их ещё стоит. Пустой, заколоченный, но стоит. Я могилки их прибираю, как к своим хожу.-
- Вы сказали - Мишкины дочки? Это моего деда?-
- Так женили его на Марии, ещё до войны дело было. Его жена, Машка-то, из богатеньких была. В приданное ей и дом дали и лошадей, и коров отец не пожалел. Да и то, что раскулачили бы его. Вот он дочке и списывал хозяйство. Ей да и Лушкиной матери. Так и удержался при всем своём. А Памфил тогда совсем захирел было, покалечился на лесосплаве, рука плетью висела, как вернулся с заработков. Вот Мишаня и женился на Маруське- сохла она по нему. А как с войны вернулся, тут и Лизка подросла, заневестилась. Веселая девка была, певунья. Мы с ней, бывалоче, по всей ночи голосили в полях. На току они и сошлись. Таились, да что в деревне утаишь? Они и порешили бежать. Да и то сказать - забрюхатела она, позору не оберись было бы ейной семье. Уж дальше не знаю как и было, но тока Мишка не возвернулся к Маруське.-
- Вот это да! Теперь понятно о чем они молчали. О брошенной семье деда.- Я был поражен, благородный образ деда рассыпался на глазах. – Значит дед двоеженцем был, а добрая бабуля разрушила жизнь семьи… и даже думать об этом не думали.-
- Не сладко девчонкам пришлось. Мария на сносях была, когда он бросил их. Парализовало её, а младенчика в приют забрали. Бедствовала семья, время тяжкое было опосля войны. Мужиков нет, калеками вернулись, девки да бабы пахали на лошадях. Я сама трактористом десять лет работала.-
Я посмотрел на тщедушное тельце хозяйки, просто не верилось, что крохотная девчушка, коей она была в те времена, тащила на себе пахоту полей. – Сколько Вам лет-то было в 45 –ом?-
- Мне тогда восемнадцать стукнула, а Лизка моложе меня на год была. Через год они и сбежали с Мишкой.-
- Но мой отец родился в пятьдесят втором. А он у них единственный ребенок. Значит - не единственный и не первый. Но об этом никто не знает у нас. Вот партизаны!-
- А ты-то один у родителей?-
- Есть две сестренки, старшие. Я припоздал что-то.-
- Наказал господь Лизку-то, забрал ребенка у неё. Это им за Машкины слёзы наказание, да за обездоленных дочек.- Она перекрестилась на образа.-Отмолить тебе надо за стариков, иначе и у вас жизнь не сложиться. До пятого поколения грех на вас лежит. Не ты, так твои дети расплачиваться станут, милок.-
- Бабуля часто в церковь ходила, я думал просто как верующая, а она прощенье, видимо, вымаливала.-
- Ты-то крещен?-
Я кивнул головой.- Бабка и крестила меня, а сестры нет.-
- Хорошо ли они живут, здоровы али как?-
- Старшая сестренка уже три раза замуж выходила. Не везет ей с мужьями. Но они здоровы.-
- Я свожу тебя на могилку Маруси, покаешься за стариков. Авось минуют тебя беды.-
Поход на кладбище деревни, неожиданно всколыхнул во мне неизведанные мною ранее чувства. Я вдруг почувствовал себя причастным к этой земле, как будто впервые вступил на родную планету. Мы пробирались между еле заметных холмиков с полусгнившими крестами, и исчезнувшими надписями, а вокруг меня вихрем носились чьи-то судьбы. причастные к моему появлению на свет.
- Вот здесь семейное место родителей твоей бабки, твоих прадедов, стало быть. А за огородкой могилка Марии. Я отойду, ты поговори с ней.- Васильевна исчезла, оставив меня у оградки.
Обратная дорога прошла в молчании.
Возле дома, через забор, просунулась соседка.- Подружка, у тебя не будет ли лишних трахалков? Молочком рассчитаюсь.-
Я обомлел. Это что? Намек на меня?
-Приходь, соберу небось.- Уже отойдя от неё, я осмелился спросить, чего же хотела соседка.
–А ты чего подумал?- Залилась смехом Васильевна, прикрывая рукой беззубый рот.- Это капуста, которая не завязалась. Рыхлая такая, тряская. Её, испокон веков, трахалкой зовут.-
Я записал слово, немало веселясь от него.
– Васильевна, я у вас уже записал около двадцати слов, неизвестных русскому языку. Просто кладезь какой-то-.
– И тебе за это заплатят?- Удивилась старушка. –Это твоя наука, искать слова?-
-Пожалуй да, моя наука. Вот приеду и буду защищаться ими, чтоб диплом получить-
Васильевна замолчала надолго, и только вечером, покряхтывая на своей кровати, спросила, продолжая утрешний разговор.- Неужели этим люди всю жизнь занимаются? А какое-нибудь дело они делают? Мужики чай, однако...-
У меня не было доводов для неё, чтобы сравнить её труд трактористки с написанием ненужных книжек целой армией мужиков по городам.
Через день прикатили фуры Батяни и Николаича. Левый рейс прошел удачно, и деревня вновь загудела. Я впервые рассмотрел знаменитую Параську.
- Ну, и огромадная она у вас!- Поудивлялся я.
- Никто замуж и не брал ея.- Засмеялась Васильевна.- Она же любого мужика прихлопнуть может одной рукой. Ниче ей не нужно, окромя лошадей. Знатный конюх из неё, а в пастухи никто не идут из мужиков. Пришибет осердясь. Одного, осердясь, так пнула, что по сию пору копчик лечит. Она и мужа сама себе выбрала, безобидного такущего. Он и отказать не посмел Параське. Загребла его в охапку и в дом, как рыбину каку под мышкой тащила. С тех пор там и живет. Как она загулят с шоферней, так Проха из дому уходит, рыбалит, или ещё чё, но держится подале от неё. Она отойдёт от гульбы, так и притаскивает его назад. Кино да и только! Все дальнобойщики не в Таскино едут с ночевой, а к Параське. Адрес такой по трассе, так и говорят, мол, заночуем у Параськи. Она и батьку свово в ежовых руковицах держала. Так он бутылки мужикам ставил, чоб замуж взяли дочку. Гульливая баба, чо и говорить-то - Шалава.-
Компания шумела всю ночь. Я выходил выкурить сигарету и видел серые тени, колыхающиеся во дворе Акиньи. К утру фуры исчезли, а к обеду, в придорожной канаве нашли тело Параськи. Сбежавшиеся собаки, повизгивая, вылизывали кровь с травы и её лица. Деревня отсыпалась после попойки, и только пополудни побрели сельчане по своим делам по улице.
Полиция прикатила быстро и первым делом вошла в её дом. Проха ел вареную картоху, и собирался на реку. Почему не сбежал ещё вечером? Так Параська отобрала у него закалымленные деньги за колку дров, двинула по морде, и засунула в погреб, придавив лаз коробом. Он промерз там, и всю ночь пытался выбраться.
Короб стоял, сдвинутый с дверки лаза, но вот свидетелей его спасения не было. Денег у Параськи тоже не оказалось, и, все действующие лица той попойки, показали, что она не тратила их на самогон. Платил Батяня, и в магазине у Татарина продуктами затоваривался тоже он.
Деревня держала глухую оборону. Акинья отговаривалась тем, что ничего не видела и не слышала. Сельчане разбрелись ещё ночью, и Параська осталась там до утра. Когда она ушла, никто не знает, как и то, когда же отьехали фуры. Из местных никто бы не осмелился поднять на неё руку, да и причин на это не было ни у кого. Остался один Проха, весь в синяках от побоев жены, и у него была и причина - отнятые деньги. Его забрали. Состоялся суд, и Проха, так же безропотно, пошел отсиживать срок.
Шоферов никто не разыскивал, виновным сделали Проху, и деревня тут же забыла его. Он и раньше был незаметным и никому не нужным в Таскино. А вот смерть Параски стала причиной того, что фуры перестали останавливаться, и исчезла дополнительная кормушка многим деревенским.
- Параска на деньги была падкой. Увидела у шоферни такие деньжищи и позарилась. Пьяны все были, она и умыкнула, я так думаю. Они и догнали её, деньги отобрали, и по злобе убили. Их трое было, и все могутные мужики. А Проха не вовремя вылез из погреба. Сидел бы там далее, то искали бы шоферов. Васильевна высказала общую мысль о случившимся, и я согласился с этим.
Дело тянулось более месяца, я не мог покинуть Таскино, как свидетель, знающий про заработанные сто тысяч, да и не торопился в город. Тогда у меня ещё было время до осени.
Деревенская жизнь, с отсутствием суеты и каких-либо обязательств, мне нравилась. Я участвовал в рыбалках на Оби, окучивал картошку Васильевне и соседкам, зарабатывая гроши, которые выкладывал на стол в виде снеди из лавки Татарина. Мои записи пополняли тетради и я тешил себя мыслью о дипломной. Потом сошелся с Симой, и пока это было тайной для всех. Она была добра, не болтлива и очень чистоплотна. Васильевна снабдила меня местной, сероватой от старости, одежонкой.
Отвесив собственную в шкаф на случай отьезда, я как бы сменил кожу. Мне уже стали понятны нюансы жизни сельчан, их проблемы, и укоренившееся чувство пофигизма к собственному существованию. Научился пить самогон и заедать его, тем, чем богат огород.
Время шло, перевалив за лето.
Кликуха "Студент" ни о чем мне больше не говорила. Я не хотел помнить город, с его напряженным чувством долга и ответственности перед всем миром, и я легко забыл его.
Прохины сапоги с шерстяными носками были мне впору, как и сама жизнь незаметного человека. Ко мне привыкли, признали своим, и не считались с моим незаконченным высшим образованием. Я видел кости динозавра, но они не разбудили во мне ни одной мысли, как не разбудили ни у кого из таскинцев.
Мир сократился до размера улицы в шестнадцать дворов. Любовь, до размера Симочкиного общения. Близкий человек, до Васильевны. И только визит молодого полицейского, еще пахнувшего юридическим факультетом, вдруг пробил броню сонного мозга.
Я брёл по заснеженной улице, видя впервые себя чужими глазами. Пришел ли я в осознание себя? Да, пришел.
Погружение в одиночество и невесомость засасывает, в такой жизни легко исчезнуть, но чем дальше, тем труднее вернуться.
Я подошел к стоящей фуре. Незнакомый шофер согласился довезти меня до Новосибирска.
- Только я отправляюсь до Ханты-Мансийска, если поработаешь грузчиком, возьму сейчас. Это займет дня три. Если согласен, садись. Или жди на обратной дороге-
- Нет, я еду немедленно. Остаться не могу.-
Васильевна торопливо клала мне в чистую трЯпицу вареные яица и крестила меня вслед. У меня ныло сердце, но я не обещал ей вернуться сюда.