Однако жизнь не стояла на месте. Новая экономическая политика большевиков, не успев закрепиться, рушилась как карточный домик. К концу 20-х годов страна опять стояла на пороге неутихающих катаклизмов, требовались миллионы дешевых рабочих рук для промышленности и сельского хозяйства, Постепенно создавалась «лагерная экономика», держащаяся на плечах и костях советских заключенных.
Иметь частную собственность в складывающихся политических и экономических условиях считалось недопустимо опасным. На Украину наступал голод. «В 1930-1932 годах, когда отец понял безнадежность и обреченность частнокапиталистических предприятий, он ликвидировал всё. Оставив только дом на Рыбальской, записанный на мать, выехал в Смоленск. В 1932 году выехали летом и мы с матерью»,- свидетельствует биографическая запись отца.
Смоленск – город тихий, зеленый и очень русский. Этот город, расположенный на земле древних кривичей в верховьях Днепра и сегодня поражает какой-то незыблемой устойчивостью, заложенной русской христианской традицией. Трудно даже вообразить, как смогли с 12 века «выжить» три домонгольских православных святыни: церковь Петра и Павла на правом берегу Днепра, на левом - Иоанна Богослова и церковь Михаила Архангела(Свирская) на Пристани. Подлинной святыней города является построенный в первой половине 18 века Успенский кафедральный собор, начало которому положено еще в 1101 году Владимиром Мономахом. В нем находится список чудотворной иконы Смоленской Богоматери, помогающей христианину открывать пути истинные. И, наконец, непреходящим главным символом Смоленска является Кремль или Крепостная стена, которую ещё называют «ожерельем всея Руси» - настолько каждый кирпичик пропитан потом и кровью её защитников. Стена, размером два на полтора километра, начала строиться в конце 16 века по проекту знаменитого зодчего Федора Коня. Дороги вдоль Крепостной стены стали улицами, на одной из которых и поселились мои предки.
Смоленск стал подлинным убежищем для семьи в период разгула репрессий и гонений! Амалия Генриховна, изучившая к этому времени все премудрости великого русского языка для соседей и знакомых была просто обаятельной домохозяйкой Анной Григорьевной Носовой. Такое «обновление» раньше следовало за переходом в православие, но советская история об этом умалчивает. И только иногда из смоленского дома от нее (через родственников мужа!) приходило в Киев на Рыбальскую письмецо для сестры Марии Кофф на своем родном и незабвенном немецком языке. Она знала, что ее сын Вова был единственным утешением и любовью одинокой фрау. Но «осиротить» своего сына, оставшись в Киеве, она не могла – не имела права.
Василий Николаевич ни разу не пожалел, что вынужден был отдать государству свои предприятия и три дома в Киеве. И здесь, в совершенно другой обстановке, его ни разу не подвело его природное чутье. По свидетельству отца, с 1932 года дед – образцовый советский служащий, всегда на хорошем счету, пользующийся всеобщем уважением. Мало того, уже в 54 года он кончает курсы по подготовке старших и главных бухгалтеров и занимает должность начальника снабжения спиртотреста.
Жила семья Носовых очень скромно. Она занимала мезонин в двухэтажном деревянном доме по улице Бакунина,7, который выходил окнами на кремль. В сущности, не считая еще нижней кухоньки, семья из трех человек помещалась в одной только верхней комнате. И, когда к Василию Николаевичу приехала как-то с дочерью его сестра Домна из-под Тулы, куда десятью годами раньше вышла замуж за косогорского кочегара, показалось всем очень тесно. Стулья пришлось опрокидывать на ночь сиденьями на стол, так как разместиться ещё где-либо, кроме как на полу, было невозможно. По воспоминаньям, хозяйка была радушна, хозяин гостеприимен, а отрок – воспитан.
На удачу сохранилась целая глава воспоминаний последнего об его отроческих годах в Смоленске. А я, идя по следам отца, постараюсь быть предельно достоверной.
Итак, в 1932 году мальчик Вова Носов впервые пошел в одну из смоленских школ. Учился он неравномерно, рывками, преуспевая в гуманитарных предметах. Именно книги в раннем отрочестве формировали его характер и склад ума. Фенимор Купер, Майн Рид, Жуль Верн, Конан Дойль были его лучшими учителями и наставниками в эту пору. Чуть позднее он с головой окунулся в романы Скотта, Дюма, Гюго, Стендаля и зачитанные до дыр произведения малоизвестных авторов эротико-авантюристического содержания – «Тайны Мадридского двора», «Кобра-капелла» и другие.
Часто в безлюдном месте – в саду или на берегах Днепра, жадный поклонник приключенческих романов, он давал волю своему воображению, и смелый взлет фантазии ставил его у штурвала корабля дальнего плаванья. Он воображал себя морским волком, мужественным капитаном-моряком столь много видевшим и не раз рисковавшим собой во имя жизни людей и науки. И он неуклонно вел корабль к цели!
Но особенно страстно юноша мечтал о полетах в неизведанные миры Вселенной. Вот он – один из первых героев-смельчаков, оторвавшихся от земли, на межпланетной ракете летящий на Марс, Венеру… Его немецкая мечтательность, сентиментальность, богатая фантазия и благородство, перешедшее к нему с кровью матери, получили во-истину благодатную почву для своего развития!
С 13 лет круг интересов расширился. Он полюбил искусство. С этого времени Вова Носов один из самых известных самодеятельных артистов драмкружка городского «Дома пионеров». Так, например, в «Ревизоре» Гоголя он играл городничего. Артист Светильников, очень довольный своим питомцем, так и не сумел, как ни старался, до конца преодолеть пафос юного артиста. Приходилось в очередной раз только удивляться его разыгравшейся фантазии. И лишь годы спустя тот начал строго придерживаться школы Станиславского. Переданный в наследство от отца природный артистизм стал не выспренным, а естественным.
Второе занятие – спорт. Плаванье, лыжи, турник обеспечивали здоровье: почти не болел, не считая детских болезней. Он так описывает свой юношеский портрет: «16-17 лет я был среднего роста, блондин, хорошо сложен, с правильными чертами лица, румянцем во всю щеку, вьющимися волосами, всегда мечтательно-задумчив, а потому несколько медлителен».
Его отношения в школе были своеобразны. С мальчиками он был надменен внешне, но стоило им заинтересовать его, как они находили в нём задушевного и скромного товарища. Из ближайшего его отроческого окружения следует отметить Алика Ципкина, Костю Кремнева, Фиму Эбера, Митю Авруха, Мулю Нейштата. Вова Носов по сравнению с ними чувствовал себя более разносторонне развитым и эрудированным, но с каждым из них охотно общался. С Аликом общими были литературная романтика и эротика, почерпнутые из произведений Мопассана, Стендаля, Золя и Шиллера. Но очень скоро он понял, что бесконечные фантазии Алика, воображающего себя этаким покорителем женских сердец – это фантазии неудачника, ничего общего с реальной жизнью не имеющие. Митя и Фима – юркие с «хитрецой» еврейские мальчики, которых его отец ставил постоянно в пример, не совсем подходили ему – мечтательному, самолюбивому подростку с совсем иным духом и охватом мировоззрения. С Нейштатом общим была любовь к театру и занятия фотографией. И, пожалуй, только с Костей Кремневым отношения перешагнули, пусть в переписке, послевоенный рубеж, прежде всего по причине того, что оба друга оказались живы. А тогда в 16 лет, разгуливая по вечерним зимним улицам Смоленска, они беседовали и рассуждали о политике, экономике и серьёзной литературе. Это было взаимно полезно и они оба чувствовали необходимость обмена мнениями, ценя друг друга.
При всей разносторонности и полноте мировосприятия, Володя понимал, что есть не просто средние или в чем-то незаурядные, но и феноменально одарённые люди. Например, в среде одноклассников Каган Марлен и Злотников Нема были предметом зависти. Оба чрезвычайно способные, но первый – калека, страдающий туберкулезом кости, а второй – удивлявший всех феноменальностью памяти (этой поистине кладовой ума!) – утонул 16 лет отроду. Это почему-то впервые навело юного философа на мысль, что абсолютного счастья нет, так же как нет счастливых. Люди осознают лишь потом, что тот или иной отрезок жизни, казавшийся им обычным и ничем особенным, и был тем счастьем, о котором мечтает человек.
В отличие от большинства самовлюблённых юношей, Володе были глубоко чужды два свойства характера местных «кадров»: непрестанное бравирование собой на глазах у доверчивых сверстниц и навязчивость. Скромность и благородство воспитания не позволяли скатываться до глупого позерства и он был скорее пассивен, но за этой сдержанностью скрывалось сильное желание любить и быть любимым.
Среди девочек сестры Фомченко –Женя и Нина, - заметно симпатизировали юноше. Особенно первая, сидя несколько сзади поодаль – не спускала с него свои мечтательные, глубокие синие глаза-озёра. Володя это чувствовал, но недостаток опыта и стеснительность сковывали его. Зато, когда вызывал отвечать урок литератор Павел Илларионович Святкин, или историк, то творчески вдохновлённый, удивляя всех багажом выложенных знаний, литературной округленностью речи, цитатами из никому незнакомых книг и статей, - он не смотрел на слушающих… Он видел только синие бездонные глаза Жени!
«Да, и для меня мое юношество было счастливой, беззаботной порой, когда кажется, что всё вокруг ликует, возрождается, идёт в ногу с молодостью, задором и весельем», - повторяю я вслед за отцом последние строки его бесценных отроческих воспоминаний.
__________________________
Семья Носовых: Василий Николаевич, Василий Васильевич, Вова и Амалия Генриховна. Смоленск. 1932 год.- Фото из личного архива В.В.Носова.
Далее глава 7. 1941 год. Начало трагедии.
http://www.proza.ru/2014/10/20/154