Какие странные мысли иногда приходят в голову, но думалось, чем же для меня была моя работа в школе?
Необходимостью, или обязанностью, посланной мне свыше? А может быть желанием быть в гуще событий, или в кругу единомышленников?
Оплачивалась она весьма скромно и заставляла отдавать много сил, энергии, времени.
Несколько раз я порывалась найти, как мне казалось, более оплачиваемое занятие. Но моё любимое, интересное болото – школа, засасывало всё глубже и глубже. Вырваться бы! Что вы? Ни за какие коврижки! Разве только на пенсию, по старости?
Но какая там старость в пятьдесят пять? Размаха хочется, ярких действий, интересных событий.
И вдруг поездка по святым местам!
- Ну и чем мы не паломники?- решительно сказала Галка, моя верная подружка,- конечно, поедем, коли есть желание надышаться воздухом истинной веры.
«Икарус» заполнен до основания. Из всех удобств – откидные кресла. Публика – разношёрстная. В автобусе шум. Говорят, кто во что горазд.
Прислушиваюсь. Сзади старушка «во здравия сидящих», произносит молитву.
Через проход пожилая особа в соломенной шляпке, жалуется соседке на бессовестных детей и ворчливого мужа.
Начинает болеть голова. Но ничего не поделаешь, люди хотят общаться. И никто им не запретит поделиться с другими, своим наболевшим.
Батюшка , облачённый в чёрные одежды, с большим серебряным крестом на широкой груди, тихо сидит впереди, наблюдая за чадами своими. Иногда, чистая, ясная улыбка, лёгкой тенью пробегает по красивому лицу его.
Внезапно он поднимается, размашисто крестит свою широкую грудь и тихо, внятно говорит. Глубокий голос святого отца, производит удивительное действие. Невообразимый шум подчиняется спокойной , строгой молитве священника. Люди слушают, повторяют невнятным шёпотом слова, проникающие в душу.
Я закрываю глаза, и сила божественной речи успокаивает расходившееся сердце моё. Куда - то ушла и головная боль. Стало хорошо и покойно.
- Очнись,- толкнула меня в бок Галка,- уже Воронеж. Да вставай же, чего улыбаешься?
- А, в Воронеже дождь,- пропела сзади старушка.
Но зонты мы оставили с подружкой дома и изрядно вымокли, когда спускались с косогора, и когда бежали к великолепнейшей стариной церкви.
Служба закончилась, и мы попали в оживший круговорот выходивших людей.
Купили свечи, и по рекомендации батюшки, маленькие иконки, написали записки о здравии себя и родных наших.
От необычайной церковной красоты, еле уловимого запаха ладана немного кружится голова. Какое - то торжественное благолепие мешает дышать.
Уходить не хочется. Я сажусь на лавку у стены рядом с пожилой монахиней.
-Красиво?- спрашивает она,- нравится?
Я не отвечаю, мне действительно нравится сидеть вот так тихо и прислушиваться к ритмичному биению своего сердца.
И вдруг я вижу молоденькую девушку, лет шестнадцати, семнадцати. Она, распластав руки, неподвижно лежит на полу. Потом вскакивает, вновь падая на колени, неистово молится.
Что- то было жуткое в её отчаянной молитве. Потом она вновь прижимается всем телом к церковному полу, неподвижно пролежав минут пять, в изнеможении поднимается. Никто не наблюдал эту картину, люди проходили мимо, не останавливаясь.
- Что с нею?- пытаюсь выведать увиденное у монахини, - она здорова?
Здорова, вполне,- говорит старая женщина,- грех большой совершила, и теперь вымаливает прощенье!
На девушке , чёрная одежда. Волосы покрыты грубым платком, надвинутым почти на самые глаза
- А лицо – прехорошенькое, - приходит ненужная мысль , - в чём же ты милая так провинилась, за что так истязаешь себя?
Мне очень хочется расспросить её, не любопытства ради, а чтобы утешить и может быть словом помочь её беде.
Я не ухожу, а продолжаю наблюдать за несчастной.
Израсходовав, пожалуй, все свои силы, она еле- еле добирается до лавки .
- Ты послушница?- подсаживаюсь я к ней.
Она машет руками, пытаясь оградиться от меня крестом, как от чего – то страшного. Затем, испуганно вскакивает и бросается к другой лавке, стоящей у противоположной стены.
- Не трогай её,- поворачивается монахиня,- ей сейчас нельзя говорить ни с кем.
-Ничего у меня больше не спрашивай,- предупреждает она мой следующий вопрос,- ничего не скажу. Не велено нам в храме, с мирскими общаться. Ты и так много узнала. Помолись лучше за её грешную душу, да и за мою тоже!
И вновь автобус везёт нас в Задонск, Ростов Великий, Владимир. Душа ликует, внемля молитвам, напутствиям святых отцов.
Такое было впечатление, что меня вычищали изнутри. Я была поражена открытию, сделанному мною однажды и навсегда, что монахи люди особенные. Жизнь столкнула меня с необычайной искренностью, трудолюбием, терпением и пониманием. Я как никогда почувствовала душевную мягкость, заботу.
- А ведь они счастливее нас,- сказала я Галке,- для них не ведома та каждодневная суета, которая порождает зависть, сплетни, склоки. Они не испытывают желания уничтожить ближнего, нажиться на нуждах других, что впрочем так естественно в нашем жестоком мире.