За многолетнюю практику работы у заведующего сельской почтой
был один единственный неразрешимый вопрос загадочного письма.
Оно пришло до востребования, без обратного адреса и гарантирован-
но пролежало, вместо положенных шести месяцев, несколько лет. По-
лучатель так и не явился. Пора было к письму принимать меры.
И вот однажды летом в конце рабочего дня заведующий осторож-
но вскрыл пожелтевший толстый конверт и прочёл следующие пора-
зившие его строки:
«Здравствуй, мой любимый!
В то время, когда ты возьмёшь в руки это письмо, меня уже не
будет в живых. Я умираю! Неизлечимая болезнь, которая уносит мно-
гие жизни на планете, подкралась и ко мне. Но я не буду говорить о
ней. Теперь это не так важно. Главное то, что мне хочется тебе расска-
зать. Сейчас, когда я пишу, ты очень далеко от меня, сидишь на почте
и перебираешь письма с чужими печалями и радостями. Я счастлива
тем, что когда-то ты возьмёшь и моё и одной рукой надорвёшь его.
Да, я пошла на хитрость, поставив на конверте письма вымышлен-
ное имя получателя. Ты прости меня, мой любимый, что я вынуждала
тебя долгое время посматривать на него и задумываться, почему же не
появляется адресат. По ряду причин мне хотелось, чтобы только после
моей смерти ты узнал из письма о моей непростой жизни.
Начну я её с той суровой зимы военного времени, когда на только
что освобожденной земле оживала жизнь. В то время люди из города
шли в деревни и сёла менять свои пожитки на какие-нибудь продукты.
Однажды уже в середине зимы, собрав кое-какие старые вещи в
узелок, я тоже пошла в сельскую местность. Трудной была эта зане-
сённая глубоким снегом дорога. И вдруг началась позёмка, перешед-
шая в пургу. Сильный снежный ветер толкал в бок, в спину, выдувал
тепло из рваной шубы, быстро заметал следы. Сбившись с дороги, я
долго петляла по оврагам, по полю. Казалось, что меня нет уже в жи-
вых, до того моё тело устало и окоченело. В каком-то полусне я уже в
сумерках набрела на обгоревшее строение и, прислонившись к его сте-
не, одеревеневшими пальцами стукнула в залепленное снегом окно.
Долго никто не отзывался. Пришлось стучать ещё.
Вскоре на крыльцо вышел человек и, запахивая поля шинели, уви-
дел меня. Он, не раздумывая, приблизился ко мне, взял под руку и
поспешно завёл в тёплое помещение.
Запалив свечу, он стал за мной ухаживать, как за ребёнком, растёр
мои руки и ноги, укутал моей шубой и своей шинелью и сел у изголо-
вья кровати, молча всматриваясь в моё лицо. Его человеческая забота
о незнакомом человеке тронула, согрела моё сердце.
В эту долгую вьюжную ночь перед нами пролетела самая прекрас-
ная часть нашей жизни. Мы успели полюбить друг друга и утром, ког-
да непогода утихла, он перед расставанием, обнимая меня одной ле-
вой рукой, печально проговорил:
— Вот, видишь, больше нет у меня рук удержать тебя!
Я, поглаживая его пустой рукав, ответила тогда:
— Будь они прокляты войны! Мы рождены для счастья. Правда же?
Помнишь, мой любимый, как ты утвердительно мне сказал: „Да!”
К вечеру я была дома, где оставалась без меня старенькая мать.
Несколько ломтиков хлеба и немного картошки — вот и весь наш про-
виант, который был у нас с ней на столе долгое время. В ту пору в
каждой семье жили впроголодь, но все-таки люди героически восста-
навливали народное хозяйство. На всей освобождённой территории
каждый человек был нужен и стоял на особом счету.
Немного позже, в базарные дни, от людей из деревни я узнала по-
наслышке, что ты стал бригадиром в колхозе. Я же продолжала тру-
диться на строительстве, отдавая все силы, ведь враг ещё не был пол-
ностью разбит.
Осенью у меня родились близнецы: девочка и мальчик. Это были
дети твои и мои, мой любимый. Но я ничего не сообщила тебе о них,
втайне смущаясь происшедшего опрометчивого поступка.
Растить детей было очень трудно. Не хватало самого необходимо-
го: хлеба, обуви и тёплой одежды. За прошедшие три года после пер-
вой годовщины Дня победы внезапно умерла моя мать. Похоронив её,
я всё-таки решила приехать к тебе, мой любимый.
В начале лета я уговорила одного колхозника взять меня с детьми в
телегу до твоей деревни. По дороге из его рассказа я узнала, что ты из
бригадиров полеводческой бригады по состоянию здоровья переве-
дён работать на почту. Во время нашей беседы с возчиком дети, поле-
петав, уснули на пустых мешках.
Уже смеркалось, когда мы ехали между оврагами и лесом. Вдруг
кони, почуяв какую-то опасность, скосив морды в сторону зарослей,
испуганно всхрапнули и понеслись, не разбирая дороги. Я упала на
дно телеги, закрыв детей своим телом, чтобы они не выпали. Да, вид-
но тому уж быть, на крутом повороте телега перевернулась. Мы выва-
лились с крутого обрыва в глубокий овраг. Прости, мой любимый, что
я не смогла удержать детей! Прости, что я плачу. Очнулась я от холода
протекающего ручья и хотела подняться, но не смогла сразу наступить
на правую ногу. Ползком начала искать детей.
Я звала их по именам, то шёпотом, то во весь голос. Охрипнув,
обезумевшая от тоски и слёз, я ничего не видела, исцарапалась в кровь
о колючие кусты и нашла их обоих сразу. Они, уцепившись друг за
дружку, молчали. Я прижимала их к груди и от счастья плакала, ниче-
го не понимая тогда, не переставая целовать их холодные ручонки, я
смотрела с любовью в их застывшие глазки и нежно улыбалась им и
просила их поговорить со мной. Моё материнское сердце не хотело
знать, что они мертвы.
Держа детей на руках, я при свете появившейся луны на коленях
выбралась из оврага по другому склону и, еле ступая, пошла на огни
какого-то селения. Позади где-то далеко слышался знакомый голос,
видимо меня искал возчик. Я всё-таки сама добрела до жилых домов и
зашла на первый попавшийся огонёк. Став на пороге жилья, я ничего
толком не могла пояснить хозяевам, только повторяла: «Он не должен
знать об этом. Не должен, нет!»
Из моих бессвязных речей они всё-таки поняли, что именно про-
изошло, что им необходимо исполнить моё материнское желание —
похоронить детей на рассвете у того обрыва.
Мой дорогой, ночью делали два гробика для наших малюток, а
я всё смотрела на них, лежащих на лавке у стены, и сквозь слёзы
вспоминала, как оберегала их сон в люльке, как первый раз они
сказали слово «мама», как они улыбались мне в самые тяжёлые для
меня дни.
Утром на рассвете мы пешком понесли гробики к месту захороне-
ния. Четверо мужчин выкопали могилку над обрывом оврага и опус-
тили туда наших детей навсегда от солнечного радостного мира. Есть
ли на земле большее горе для матери, чем утрата своих детей? Нет,
мой любимый, нет!
Я долго недвижно простояла в то утро, обняв свежий крест, вслу-
шиваясь в глубину земли. Надеясь услышать оттуда детский лепет.
Позже я часто навещала могилку, ухаживала, сажала цветы и ни-
когда не сообщала тебе о случившемся. Теперь я умираю и остав-
ляю тебе свою тайну. Прощай, мой любимый! Прощай, я ухожу к
ним…»
Мужчина, дочитав письмо, встал и беспокойно зашагал из угла в
угол небольшого почтового отделения, на ходу потирая рукой грудь в
области сердца. Потом вышел, запер комнату и ушёл. Он пришёл туда
на могилу, что находилась между двумя деревьями, и долго стоял по-
нуро и молчаливо, затуманенными глазами глядя на дорогу, по кото-
рой когда-то ходила мать его детей.