Глава семнадцатая
НИЩЕТА
В том, что Сергей Эфрон был вынужден стать платным сотрудником «органов», нет ничего удивительного. Зарабатывать деньги актерским и кинооператорским ремеслом не получалось, во французской киноиндустрии настали тяжелые времена...
И самым стойким ощущением, долго не оставлявшим Марину в начале ее эмигрантской жизни, было ожидание грядущей катастрофы от — не бедности, а нищеты. Сколько-нибудь постоянного заработка у нее тоже не было, газеты помещали стихи, так сказать, «сквозь зубы», — да порою какой-нибудь влиятельный Маринин ненавистник встревал тормозом...
И она взывала, дергала добрую знакомую, вполне светскую даму, забывчивую по своей неуёмной занятости, знаменитую петербургскую и теперь парижскую красавицу Саломею Андроникову-Гальпери, которой влюбчивый Мандельштам в начале века в России преподнес двухчастное стихотворение «Соломинка» , больше похожее на оду.
«Большая просьба о декабрьском иждивении» (декабрь 1926);
«Мольба об иждивении. В этом месяце — туго, потому что не напечатали ни строки. Если можно, вывшлите: под угрозой газ и электричество» (февраль 1927);
«Кончаю письмо благодарной просьбой об иждивении — если можно» (сентябрь 1927);
«Ради Бога — иждивение или хоть часть <...> нечем жить...» (февраль 1928);
«Можно попросить Вас об очередном иждивении?» (май 1928);
«Милая Саломея, если возможно, пришлите иждивение...» (июнь 1928);
«...сердечное спасибо за быстрый отклик с иждивением...» (сентябрь 1928);
«Дорогая Саломея, очень, очень, очень нужно иждивение...» (ноябрь 1928)
— и так в более сотни писем-благодарностей и писем-просьб...
Каждое письмо — протянутая за подаянием рука... Вплоть до отчаянной записки Гронскому: «Есть ли у вас хоть немножко свободных денег?»
Просить милостыню уже не стеснялясь: «Встретилась еще раз с Пильняком. Был очень добр ко мне: попросила 10 франков – дал сто.»
«Самое трудное — просить за себя. За другого бы я сумела », — как-то призналась она. И действительно, она умела просить за других, да и в каких безнадёжных делах!..
Вот в Париж из Берлина приехал, так сказать, в «творческую командировку» довольно известный тогда 38-летний художник Н.В. Синезубов (1891-1948). И оказалось, что в его паспорте не только виза, но и штамп: «Без возобновления».
Иными словами, он должен навсегда покинуть Францию, что станет катастрофой его жизни.
Марина пишет Саломее о помощи, — та чуть ли не с первого дня парижской эмиграции была сотрудницей знаменитого парижского журнала мод «Ву». А главный редактор его, Люсьен Вожель, человек весьма светский, — и штамп был аннулирован!
«Огромное спасибо за Синезубова: счастливее человека нет» , — писала Марина Саломее.
Переписка с ней была оживленной, но, увы, — в основном напоминания и просьбы об «иждивении», которое поступало от Саломеи.
А та присылала не только деньги, но и дарила из парижской своей квартиры весьма серьезные вещи: «Дорогая Саломея, очарованное спасибо за софу, я как раз в ту минуту торговала у хозяйки одр, пролёжанный четырьмя русскими шоферами <...> К восторгу моему и ужасу хозяйки (СТРАСТЬ ЖАДНОСТИ) — то серое, мягкое, непролёжанное, непродавленное». <...> Шкаф пошел Муру, большой стол Сереже, на маленьком обедаем, на софе лежу».
Они познакомились в начале 1926 года, и Саломея вспоминала: «Никогда я не видела такой бедности, в какую попала Цветаева. Я же поступила работать к Вожелю в модный журнал, получала тысячу франков в месяц и могла давать Марине двести франков». <...> «Я сразу полюбила ее. Надо сказать, ее мало кто любил. Она как-то раздражала людей, даже доброжелательных». <...> «Цветаева была умна, очень умна, бесконечно... Говорила очень хорошо, живо, масса юмора, много смеялась Умела отчеканить фразу. Не понимаю, как она могла не нравиться людям».
В 1939 году они виделись в последний раз: Саломея приехала в Париж из Лондона, где жила тогда, — проститься с Мариной, которая возвращалась в СССР, куда ехать не хотела, но противостоять приманкам гэбистов не могла: "увидите дочь и мужа"...