I.
Это лето накрыло город куполом пылающего огня, даже воздух, превращающего в кипящую, клокочущую субстанцию. По улицам в любое время суток текла пестрая масса полуживых, от жары, сомнамбул, стремящихся в это место ради зрелищ и палящего южного солнца.
Мы вышли из прохлады своей гостиницы и влились в неспешную толпу зевак. Уже в восемь часов утра, ощущалось, что день занимается знойный и душный. Антон предусмотрительно захватил с собой зонт-трость, который днем должен был защитить нас от солнечных лучей, а сейчас, перекинутый на шнуре через плечо, забавно бил его по ягодице. Сланцы смачно шлепали по брусчатке, весело откликаясь на каждый наш шаг. А мы, нагрузившись стратегическим запасом воды на день, медленно шествовали на места исторических памятников – огромных каменных махин, высоко возвышающихся над тщедушными фигурками разномастных туристов. Несмотря на липкую жару, Антон нежно привлек меня за плечо к своей внушительной фигуре, и мы неспешно брели к своей цели, наслаждаясь нежным романтизмом сложившегося момента.
- Ну, как, ты готова к утренней порции бодрящего кофе и хрустящему круасану? – оживился мой возлюбленный, учуяв аппетитные запахи, доносящиеся из уже полюбившегося нам за неделю кафе.
- О! Я готова даже к двум круасанам, - весело ответила я, почувствовав, как радостно сжался мой желудок, в предвкушении даров, которые сулил ему случай.
Мы зашли в прохладу милого и уютного кафе под названием «Круасаны сеньора Пиколло», с добрым розовым толстяком на вывеске, лоснящимся то ли от времени, проведенном на открытом солнце, то ли от употребления круасанов, которые так благоухали на всю улицу. Мы присели за столик, расположенный под тканевым тентом в красно-синюю полоску, негласно объявленный нашим на те две недели, которые мы намерены были здесь провести. Это кафе отражало всю прелесть маленького провинциального итальянского городка. Ветер доносил сладкий запах нагревшихся на солнце пряных трав и лаванды. Вид открывался самый невероятный. Городок по всему своему периметру был объят дикой природой, буйными волнами гор, сливавшихся с небом. Море бросало на них отблески солнца, предавая каменным исполинам загадочный и чарующий вид. Сам городок был небольшой, состоящий из нескольких десятков улиц. Наша была самой длинной и узкой. При этом она вмещала в себя все дары цивилизации: гостиницу, почту, несколько магазинчиков, добрый десяток маленьких и таких же уютных, как наше, кафе, кондитерскую, лавку «Сто мелочей» и еще кучу крошечных и полезных мест; - затем плавно втекала в такую же миниатюрную, как и все в этом городке, выложенную брусчаткой площадь. Это была площадь автобусного вокзала, откуда все туристы попадали в городок, утекали обратно в большие города или на обозрение исполинских свидетелей древнейшей истории – останков некогда великого и могущественного города. Как правило, в этом милом городе люди не останавливались на долго, т.к. он был «перевалочной станцией» для достижения более ценной в историческом смысле цели. Мы же, пришедшие сюда с той же целью, были очарованы прелестью и уютностью этого далекого от суеты места, и остались здесь на все время пребывания в Италии, отказавшись от грандиозных планов в пользу тихого и домашнего места.
По утрам мы ходили гулять, или ездили в окрестные места на автобусе, днем мы обедали на закрытой тканевым тентом террасе нашего номера, запивая впечатления утра и жару холодным вином, горячившим наше воображение. А ближе к вечеру мы шли «в люди» общаться с местным населением, иногда ходили в гости, иногда брали в аренду яхту и рассекали волны горячего ласкового моря, иногда прибивались к стайке местных рыбаков любителей; никогда не зная скуки или лени.
Автобусная площадь наполнилась народом, только что прибывшим на станцию из большого города. Люди потянулись друг за другом по узкой улочке мимо нашего кафе, предоставляя нам возможность рассмотреть их в мельчайших деталях.
Тем временем на круглый столик, покрытый двумя слоями белой скатерти: один плотный батистовый, а второй ажурный, с аккуратным воздушным узором, - встали кофейник с двумя маленькими расписными чашечками и два цветных блюда с теплыми ароматными круасанами. Удобно откинувшись на подушки в плетеных из лозы креслах, мы с Антоном рассматривали проходящих мимо персонажей, играя в нашу любимую игру «угадай кто». Суть ее заключалась в том, чтобы, глядя на человека, угадать возраст, имя, профессию, историю жизни. Самых интересных персонажей, мы иногда даже осмеливались спросить о правильности своих догадок.
Итак, первыми нашим вниманием завладели две крупные пожилые дамы в кепи с огромными козырьками. На обеих стояла незримая винздорская печать. Дамы эти были явно из Лондона или из близлежащего графства. Обе они были невысокие и очень широкие. Одна почти седая, с огромной грудью, возлегающей на не менее огромном животе, в красных спортивных капри и белой сатиновой блузе. Лицо ее, растянутое полнотой, укрывал большой красный «аэродром» кепи. Но даже под ним было видно, как блестят ее добрые голубые глаза и как ярко заливает ее красный румянец, вызванный солнцем и жарой. В целом эта женщина олицетворяла собой образ счастливого и довольного жизнью пенсионера, не зря прожившего свою жизнь. Вторая женщина была чуть уже первой, грудь ее была значительно меньше, поэтому самой выпирающей точкой спереди являлся ее необъятный живот. Она была одета в глубоко декольтированный спортивный сарафан цвета хаки, обута в удобные сандалии Nike и экипирована мини копией аэропорта Хитроу на маленькой черноволосой голове. В этой женщине угадывались горячие южные черты, обезображенные холодным северным климатом. Смуглая кожа за годы жизни без солнца приняла некрасивый оливковый оттенок, волосы, ниспадающие из-под кепи красивыми волнами до плеч, жадно впитывали в себя родное итальянское солнце и возвращали его ярким блеском. Читалась в этой даме привычка к ухаживаниям и вниманию со стороны мужчин, явно было, что она всю жизнь была красоткой и, лишь в преклонном возрасте несколько сдала свои позиции. Обе они несли себя достойно и чинно, лениво поглядывая по сторонам и тихо о чем-то переговариваясь.
- Начни ты, - хихикая подзадорил меня Антон, - давай сначала про эту в сарафане.
- Что ж, - начала я, - Эта женщина сейчас топчет землю страны, в которой родилась и росла до возраста восемнадцати лет. Уже в семнадцать она пошла работать, так как семья ее была не очень богата. Она была красивой молодой девушкой и поэтому без труда устроилась певичкой в местный ночной бар. Там то она и встретила своего лондонского «принца». Он был избалованным сыном богатых родителей, ищущим развлечений и ласки на берегах знойной Италии. Закрутился роман, она влюбилась так, что проще было умереть, чем отпустить его обратно в Англию, а он привык к своей игрушке и не хотел ее отпускать. Итак, они вместе прибывают на туманный Альбион. Ее семья отрекается от нее навеки. Она страдает, но тешится мыслью, что любимый рядом и она будет счастлива. Но богатые родители не принимают в семью бедную итальянку, да и сам молодой человек начинает волочиться за барышнями своего круга, остывая к ревнивой молодой любовнице. Дальше наступают сложные времена, но она достойно выходит из положения, встречая новую любовь. Через месяц они женятся, а уже через пять лет у них трое детей. Сейчас эта женщина хозяйка маленького итальянского ресторанчика в Лондоне. Почтенная матрона является главой большого семейства. Ей шестьдесят и она уже несколько лет вдова. Но не чувствует себя одинокой благодаря дружной и большой семье. Она является центром своего рода и вокруг постоянно вращаются дети, внуки, зятья и невестки. Она счастлива и довольна жизнью.
- Хм, - протянул Антон, - красивая история….. А как же ее зовут?
На секунду я задумалась, глядя на эту женщину завороженным взглядом.
- Мадлена… Есть в этой женщине какой то неуловимый след печали, возможно оставленный ее первым возлюбленным…..
Обычно Антон спорил со мной обо всем, вплоть до мелочей. Но сейчас он сидел, очарованный сочиненной мною только что историей и созерцал Мадлену…
- И все же, мне кажется, судьба ее более печальна. – Наконец очнулся мой возлюбленный, - Глаза у нее бездонные, в них много скорби…
Тем временем две пожилых леди изменили направление своего движения, и, шествуя чинно по узкой Почтовой улочке, зашли в кафе «Круасаны сеньора Пиколло» и расположились за соседним рядом с нами столиком. Таким образом, и я, и Антон могли наблюдать их боковым зрением. Тут же возник из небытия молодой и услужливый официант Луиджи, расплывшись в наисладчайшей улыбке, он раздал дамам меню, спросил, хотят ли они заказать что-нибудь сразу и, получив отрицательный ответ, удалился. Дамы принялись увлеченно изучать меню.
- А вторая? – вполголоса спросил Антон.
- Что вторая? – не поняла я.
- Вторая женщина, кто она?
- Подруга… счастливая женщина, родившаяся в хорошей семье, создавшая хорошую семью… ничего интересного.
Антон нахмурился.
- То есть ты считаешь, если человек прожил счастливую жизнь без трагических падений, то он скучен и неинтересен?
- Ну-у-у-у, нет, - промямлила я, осознав свою ошибку… нельзя при Антоне говорить таких вещей. Этот сумасшедший человеколюб всегда был уверен и доказывал мне ценность и важность каждого на этой Земле. Я же не большая ценительница индивидуальности бомжа или алкоголика просто не спорила с ним на этот счет, зная как будет он распаляться, злиться, нервничать и доказывать, что каждый «каждый в этом мире чего то стоит, и имеет свою определенную роль».
- А может быть, эта счастливая и от того не интересная тебе женщина, например, учитель. Хороший учитель, от Бога. Сформировавший и создавший по кусочку каждого своего ученика. Возможно, это именно она выпустила в свет хотя бы несколько добрых и умных людей, именно она дала в свое время нужный совет, сказала правильное ласковое слово, поддержала, подбодрила. И вот, глядишь, вышел в мир талантливый поэт, умнейший ученый, гениальный инженер или замечательный архитектор, а то и просто добрый и честный человек. А это она сделала его таким трудолюбивым, успешным, она посеяла и взрастила в нем эти качества. И прожила свою полезную жизнь счастливо, именно потому, что заслужила ее, заработала. Понимаешь? Неужели, после этого она неинтересна только потому, что была все это время счастлива?! – Антон по мере произнесения своего монолога, распалялся все больше, глаза его блестели яркими огоньками, весь он сгруппировался, вытянулся, голос его стал громче и сильнее.
Мой любимый завладел всеобщим вниманием. Говорил он громко, но по-русски. Поэтому люди начали оборачиваться сначала на голос, а затем задерживали на нем свои взгляды, любуясь бьющей энергией и его невероятной красотой в этот момент. Антон всегда был симпатичным: высокий, стройный, темноволосый, зеленоглазый, с большим волевым подбородком, прямым упрямым носом, высоким и умным лбом. Он всегда имел пару-тройку озорных поклонниц, и всегда был слишком благороден, чтобы воспользоваться их интересом в своих корыстных целях. И вот, сейчас, распалившись своим доказательством, он стал еще красивее, все черты лица оживились еще больше чем обычно, его словно окутал ореол солнечного света, он не мог не привлекать внимание в этот момент.
И, вдруг, одна из двух леди, словно почувствовав, что речь идет о них, на приятном правильном английском языке, ласково осведомилась у Антона:
- Молодой человек, простите, что лезу не в свое дело, но это крайне любопытно. Какая тема могла привести Вас в такое ораторское иступление. Не сочтите за бестактность, но я хотела бы узнать, о чем вы так увлеченно рассказываете своей милой спутнице.
К счастью, я и Антон, студенты четвертого курса филологического факультета, были способны дать достойный ответ на английском, и вот Антон ринулся в бой.
- О, нет, мэм! Ни в коем случае я не сочту ваш вопрос за бестактность! И, надеюсь, вы не сочтете бестактностью то, что я как раз говорил о вас!
Лица обеих женщин выразили беспредельное удивление.
- Обо мне?! – обескуражено воскликнула та, о которой так горячо рассуждал Антон.
- Не совсем, мы говорили о вас обеих, - ответил мой благоверный, чем ввел женщин в еще большее замешательство. – Леди, если вы позволите нам присоединиться к вашему завтраку, то я с радостью объясню, почему я так горячо рассуждал о ваших персонах.
Обе женщины весело переглянулись и жестом пригласили нас пересесть за их столик. О, мой дорогой, мой милый Антон! Как же любишь ты узнавать новых людей! Не можешь ты пройти мимо этих «невероятных Вселенных». И вот ты ловишь эту неожиданную возможность, чтобы постичь, почувствовать еще двоих.
По правилам, нам полагалось представиться и узнать имена женщин. По сверкающим изумрудам глаз любимого, я поняла, что он затеял одну из своих маленьких и любимых игр.
- Позвольте представиться, меня зовут Антон Светличный, а это моя девушка Александра Савина. Мы студенты, прибывшие сюда из Санкт-Петербурга, что находится в России!
- О! О! – завосклицали восторженно женщины, очарованные и заинтересованные Антоном.
- Но, прошу вас, пока не называть свои имена. Почему, вы поймете чуть позже.
Дамы снова весело и недоумевающе переглянулись.
- Позвольте угостить вас чудесными, невероятно вкусными круасанами, что здесь подают и бодрящим, ароматным капучино.
- Благодарим вас, с удовольствием, - почти в один голос произнесли женщины.
Что ж, мне стало ясно, какую игру затеял Антон. И я с радостью почувствовала, как от нетерпенья засосало у меня под ложечкой.
Антон жестом подозвал Луиджи, жестом же показал, что ему нужно, официант утвердительно дернул головой и тут же растворился в недрах кафе.
- Итак, пока несут ваш завтрак, позвольте небольшую предысторию…
«Ближе, бандерлоги, ближе!» - услышала я в голове сладкий голос Антона, и «бандерлоги», повинуясь непреодолимому влеченью, придвинулись к, сверкающему изумрудами глаз, «Каа».
- Позвольте сообщить вам без обиняков и лишних предисловий, что я человеколюб. Я люблю людей! Невероятно, беззаветно! Каждый человек для меня целая Вселенная, огромная сложная, непостижимая и величественная! Любой человек, даже самый опустившийся, самый несчастный, самый никчемный человек, вызывает в моей душе трепет и любовь. От того я люблю познавать эти Вселенные, как космический исследователь, я жадно впиваюсь в них. Изучаю каждую планету, каждую звезду, не сторонюсь я даже космической пыли, я осматриваю каждый камень, беру пробу грунта, делаю фото. Все это бережно, с любовью, чтобы не внести своим присутствием в это прекрасное божественное произведение хаос и разрушение. Итак, я восхищаюсь людьми! Помимо того, я неисправимый романтик. В чем вы можете убедиться, спросив у моей подруги, - в этот момент я почувствовала, как густая краска залила мое лицо, т.к. «бандерлоги», все также повинуясь своему «Каа», перенесли свое внимание на меня. Смущаться мне пришлось не долго, поскольку Антон тут же продолжил, - Да, да! Я романтик, от чего люблю своих подопечных еще сильнее и за их недостатки, порою, даже больше, чем за достоинства. Все люди уникальны и удивительны.
Вот вам, к примеру, история одного бомжа. Каждый день, идя утром в институт, а днем из института, я видел бомжа, неизменно стоящего на одном и том же месте в парке, который нам приходилось проходить каждый день, чтобы достичь здания главного корпуса. Стоял он под большим широким старым дубом, не понятно, почему еще не выкорчеванным из этого сравнительно молодого парка. Сам он, как мне тогда казалось, был стар и хрупок, как то огромное и трухлявое дерево. Он стоял молча, никого не трогая, ни к кому не обращаясь, а у ног его лежала изношенная полуистлевшая ушанка, куда изредка проходящие мимо люди бросали монетки. Он стоял маленький, жалкий и худой. Я наблюдал его с самого поступления в институт. Он стоял в теплом сентябре, слякотном октябре, студеном ноябре, в ледяном декабре. Стоял спокойно, без злобы, все время в одной и той же одежде и обуви. Ничего в нем не менялось, независимо от погоды и времени года.
Это случилось в декабре, - я заметила, как жадно впились в него глазами женщины. Но смотрели они не на внешнюю оболочку Антона, а внутрь, в его душу. Их глаза мерцали теплым светом, они внимали ему, они смаковали каждое его слово, они хотели больше, они словно были околдованы юным рассказчиком. – Этот несчастный бомж, с невероятно скорбным и гордым лицом, стоял в снегу, в тонких осенних ботинках, замотанный в несуразные непонятные тряпки, вонючие и грязные. Я подошел к нему и поздоровался. Просто сказал «здравствуйте». Он поднял на меня свои огромные грустные темные глаза, и что-то вздрогнуло во мне в тот момент. Я не мог понять как этот человек, с такими невероятными глазами мог оказаться здесь, по какой несправедливой случайности он опустился на это дно. Что так его перемололо и искалечило его душу, которая так блекло отражалась в зрачках. И как-то тоскливо мне стало от тусклого света этих бездонных черных глаз. Знаете, - Антон встрепенулся от осознания простой мысли, которая сейчас его осенила, - наверное, он был первой и самой прекрасной Вселенной, которую я узнал. – Антон на минуту задумался, как бы перепроверяя правдивость собственных слов. А затем продолжил, словно глядя внутрь себя, - вы можете себе представить, как удивлен был этот человек такому простому и обыденному приветствию. Казалось, он не верил своим ушам. Я всего лишь сказал ему «здравствуйте», а он, похоже, услышал нечто большее, что я даже не могу вам сейчас объяснить.
Извините меня, и позвольте еще раз отвлечься от событий того вечера, чтобы описать невероятную внешность того человека. Каждый день, проходя мимо, и видя его маленькую скрюченную фигуру с длинной свалявшейся бородой, я искренне полагал, что передо мной глубокий старик. Но вот сейчас, подойдя ближе, я имел возможность хорошо рассмотреть его в белом холодном свете декабрьского дня. Под всеми этими космами и тряпками скрывался молодой мужчина, не больше сорока, раздавленный, согнутый жизнью!!! На его смуглом и строгом лице залегли возле больших печальных глаз сухие морщинки. А глаза эти были какими-то неземными. В них словно читалась вся его душа, я не знал, что именно с ним случилось, но видел какие неизгладимые, огромные и уродливые следы остались на ней от тех событий. Никогда в жизни не видел черных глаз, чтобы зрачок и радужка были практически неразличимы, а у него были именно такие, как два глубоких и бездонных колодца. Я не мог полностью разглядеть его лица под падающими на лоб волосами и длиннющей черной с сединой бородой, но лицо это некогда было гордым, да, и сейчас еще хранило отпечатки строгой надменности. Тонкий острый нос, с трепещущими чувственными ноздрями, уверен, что в лучшие годы, он пользовался популярностью у женщин. – Антон усмехнулся и обвел своих слушательниц туманным взглядом.
Никогда раньше я не слышала этой истории, потому так же, как и две английских леди, имен которых мы до сих пор не знали, я обратилась в слух и внимание. Антон же, удовлетворенный увиденным, продолжил.
- Внешность человека, по моему мнению, дает некоторое представление о его сущности, так что теперь вы, в некотором роде, имеете представление об этом маленьком сухом и гордом человечке. Итак, вернемся в тот холодный декабрьский день.
После некоторого созерцания и, мне кажется, даже прикидывания не шутка ли это, человечек глухим, но твердым голосом ответил на мое приветствие. «Добрый день», - сказал он. Меня поразили тогда и сами слова и тон, каким они были произнесены, полный достоинства и самообладания. И я все никак не мог понять, почему же день у него добрый, когда он один, вот тут…
Кое-как, очень осторожно, чтобы не спугнуть и не обидеть эту мятущуюся душу, я познакомился со странным бомжем и предложил угостить его теплой едой, если он не побоится со мной пойти. Как ни странно он согласился так, словно царственная особа сделала мне большое одолжение. Это выражалось не в словах, не в движениях, а в какой то силе голоса, в блеске глас, в спокойном и тихом тоне его речи. И мы пошли. Я усиленно раздумывал, куда мне повести своего нового знакомого, чтобы не оскорбить его, но и не оскандалиться в заведении. Он словно подслушал мои мысли: «В кафе меня с вами не пустят…» Я хотел было что-то возразить. Но он остановил меня властным движением руки и продолжил. «Не пустят. Мы оба это понимаем, я бомж, грязный и немытый. Я не дурак и осознаю, не надо возражать, молодой человек», - я представился и знал его имя, но он предпочитал, почему-то обращаться ко мне именно так, словно увеличивая между нами дистанцию и, вместе с тем, делая себя равным мне. «Придется вам померзнуть вместе со мной на улице, если хотите услышать мой рассказ». И вновь он словно подглядел мои мысли, я ведь ни словом не обмолвился, что хочу услышать его историю. И снова я хотел возразить, и снова он оборвал меня повелительным жестом. «Да, рассказ. Как я это понял? А что еще взять с бомжа?» - он небрежно и с отвращением произнес последнее слово. «Итак, если вы хотите, чтобы я потешил вас историей моей жизни, вам придется померзнуть со мной на улице. Последние слова, меня покоробили и, наконец, мне удалось возразить: «Я не хочу, чтобы вы тешили меня своей историей, меня не надо тешить!» - голос мой сорвался и слова прозвучали очень жалобными. Тут у нас с этим гордым человеком завязался небольшой спор по поводу моих мотивов и испорченности молодежи в целом. Каким-то чудесным образом мне удалось убедить его, что я бескорыстен в своем порыве, и он сдался.
Я купил две шавермы и два горячих чая, мы встали к круглому металлическому столику и приступили к трапезе. Точнее мой гордый знакомый, сначала старался есть непринужденно, но затем голод сделал свое дело и он набросился на свою еду, как тигр на добычу. А мне и кусок в горло не лез. Михаил, так звали моего новоиспеченного друга, быстро расправился с едой, жадно запил ее горячим чаем, и голодным животным взглядом уставился на мою шаверму. Я, на сколько мог, непринужденно, пряча глаза, подвинул к нему свою долю. Он, молча и сосредоточенно, проглотил вторую порцию. «Может еще?», - спросил я, видимо, как-то уж слишком жалостливо, т.к. мой спутник, начинавший было смягчаться после сытного обеда, снова поднял свое забрало, и холодно поблагодарив, отказался. Я не знал, что мне делать дальше. Отпустить ли его так и завтра снова увидеть в саду под большим дубом, или я должен что-нибудь еще предложить. И все же видя результат яркого проявления своей жалости, я решил отдать инициативу в руки Михаила, чтобы не оскорбить и не обидеть его лишний раз. Я чувствовал внутреннюю силу этого человека, которую несчастная судьба не смогла у него отнять, и проникался к ней все большим уважением. Антон же стоял в задумчивости, словно что-то прикидывая. «Ну, я пошел», - вдруг сказал он, резко повернулся и зашагал бодрой походкой. И снова я ничего не сказал ему в ответ.
Дома я не мог заниматься, все мои мысли были об этом человеке: гордом, с искалеченной душой, сломленном и в тоже время сильным и твердым, как бетонный столб. Я напрягал мозг и так и сяк, я пытался понять, осознать, вычислить, как может это быть, чтобы человек побирался и принимал еду из чужих рук, но делал это так гордо, без унижения, как, например, ведут себя попрошайки в метро. Почему он смотрел так прямо в глаза, откуда у бомжа такие повелительные манеры, что за внутренний магнетизм у этого человека, почему он, грязный и вонючий бродяга, так завладел моим сознанием.
Утром я опаздывал на лекцию и почти бежал через парк в толпе своих товарищей. Михаил уже стоял на своем месте, и сегодня он впервые за все время глядел на людей. То есть, он и раньше не опускал глаз, но сейчас он именно смотрел. Смотрел на пеструю массу юнцов несущихся мимо него и не замечающих прожигающего света, исходящего из двух бездонных колодцев на его лице. Мы встретились взглядами и кивнули друг другу, как старые добрые приятели. Он даже почти улыбнулся мне. И что-то теплое и доброе разлилось у меня по телу.
Лекции я, как и прошедший вечер, провел в своих мыслях. Учебный день закончился быстро. И вот я уже стоял у большого дуба, глядя на Антона, словно я попрошайка, и молю приютить меня. В ушанке бомжа было пусто и ясно, что уходить от сюда еще рано, но он сделал едва уловимый жест, опять таки повелевая мне следовать за собой, подобрал шапку и мы двинулись.
«Парень, что тебе от меня надо?» Сегодня он назвал меня на ты, мне показалось это хорошим знаком, я даже мысленно улыбнулся ему. «Ничего», - робко ответил я, в очередной раз почувствовав благоговение перед этим субтильным человечком. «Ничего? Тогда чего ж ты за мной шляешься уже второй день?» «Вы сами мне показали идти за вами!» - несколько наигранно возмутился я. В ответ он лишь молча смерил меня взглядом.
Он шел один гордо и бодро. Я медленно плелся за ним, ожидая, что он уделит мне внимание. Мы зашли в темный, воняющий мочой двор. И тут Антон сделал то, чего я никак не мог ожидать в тот момент. Он подошел к мусорному баку и стал в нем рыться. Казалось бы, это вполне естественно для бомжа, но никак не согласовывалось с тем благородством, с которым он себя нес. Опять этот загадочный человек подслушал мои мысли. Он словно чувствовал меня. Продолжая рыться в бачке, он глухо спросил: «Сегодня угощаю я?» Не могу передать словами, какое жгучее чувство отвращения поднялось во мне и злой волной хлестнуло в голову. Я посмотрел на него глазами полными ужаса, я вдруг живо почувствовал себя на его месте: грязный, оборванный, вечно замерзший и голодный, питающийся гниющими отходами, презираемый обществом. И вот появляется такой мальчик, как я, и с интересом заглядывает в душу, лезет с лаской, убеждает, что ничего ему не надо. Как же сильно возненавидел я себя в этот момент. Слезы горечи подступили к глазам… Сколько дней я проходил мимо этого согнутого человечка, как часто я смотрел на него с отвращением и презрением? Что было у меня вместо сердца? Я горько выдавил из себя: «Простите», - и убежал как последний трус, я бежал как мальчишка, рыдая на бегу, размахивая руками, горячие слезы слетали с моего лица на снег, а я бежал, бежал, не в силах остановиться… И так до самого дома… - Антон вновь замолчал, погруженный в тяжелые воспоминания.
- Вы так и не узнали, кем был этот человек, до того как стать бомжем? – с участием и одновременно с отчаянием воскликнула темноволосая дама.
- Как вы думаете? – глаза Антона светились мягким грустным зеленым светом.
- Вы должны были узнать его историю, вы не могли просто так все оставить! - воскликнула вторая женщина.
- Вы правы, - улыбнулся Антон, взглянув на меня с особой нежностью. Наверное, это было отражением моего взгляда в его глазах. Он продолжил, - на следующий день его не было под дубом с утра и после лекций. Сердце мое неприятно щемило, я не понимал почему. Тем не менее, сразу после окончания учебы, я зашел в магазин, купил каких-то незамысловатых продуктов и с замиранием сердца пошел в тот грязный двор, откуда вчера так позорно сбежал.
Какое облегчение и радость я испытал, когда увидел его там. Он все так же спокойно и тихо сидел на крыльце. Рядом стояла скамеечка, но он сидел именно на крыльце. И снова мое сердце сжалось. Услышав шаги, Михаил насторожился и повернулся в мою сторону. Увидев, что это я, он как-то расслабился, словно выдохнул. «А, это снова ты», - протянул он. Я лишь молча поставил рядом с ним пакет, из которого, ароматно пахла кура-гриль. Михаил лишь с пренебрежением покосился на пакет. «О, мой благодетель», - холодно произнес он, не поворачиваясь. И я опять не знал, что сказать или сделать и просто стоял над ним, огромная глупая махина. Минут десять я тупо пялился на него, а он в пустоту. (Десять минут неловкого молчания – это слишком долго, уж поверьте мне милые леди.) И вот, после целой вечности тяготящей тишины, Михаил, словно проснувшись ото сна (а, может, поддавшись запаху еды), спросил: «Сам то будешь?» Я радостно ответил, что присоединюсь. Михаил уже было потянулся, чтобы отломить у курицы ножку, и тут я вспомнил и резко остановил его словами: «Там в пакете влажные салфетки!» Он замер, смерил меня ледяным взглядом, а затем под самый нос сунул свою грязную жесткую ладонь. «Думаешь, помогут?», - холодно осведомился он. Я понял, какую глупую оплошность совершил и опустил голову. А потом еще более нелепо попытался исправить ситуацию «Это я для себя хотел…» Михаил позволил мне такое оправдание и передал салфетки. Я сел на ледяное крыльцо и тут же почувствовал, как вверх по спине пополз мороз. «Куда ты?» - крикнул Михаил, - «с ума сошел?! Застудишься!» Он снял с себя одну из грязных тряпок и бросил на крыльцо. «Садись», - скомандовал он. Я повиновался. Пока мы ели, он еще не раз ставил меня в неловкое положение, словно проверяя, прощупывая, что я за фрукт такой и как меня есть. Я был не против и, по мере общения, все больше очаровывался этим странным магнетическим человеком.
- Вы добрый человек, - вставила седая леди, когда Антон сделал очередную паузу.
Он нахмурился и очень серьезно на нее посмотрел.
- Нет, я не добрый… Тогда я поступил не добро. Я приручал его месяц, как приручают дикую собаку. Я носил ему еду, а его искалеченной душе бросал косточки в виде историй о приятелях, о себе. Я делился с ним своими мыслями. Одним словом, я сделал его своим другом. Я чувствовал, что все ближе и ближе подбираюсь к его истории, маленькими, но уверенными шагами. Нетерпение жгло меня изнутри, я, как мог, приближал этот рассказ. Тогда я первый и последний раз в своей жизни пытался манипулировать человеком. Сейчас я понимаю, что он видел все мои хитрости и уловки, и позволял мне играть с ним так от того, что был чудовищно одинок, а я, не смотря на свою небольшую неискренность, относился к нему очень тепло и даже в некотором смысле преклонялся перед ним. Я давал ему испытать давно забытое чувство нужности, величия, превосходства. А он позволял мне думать, что я его провел. Не смотря, на маленькую игру, которую один из нас вел в тайне от другого, мы прониклись друг к другу искренним и теплым чувством дружбы. Антон был мне как старший товарищ, а во мне он видел своего сына.
Существование сына - это единственное, что я знал о его прошлом, и что еще сильнее разжигало во мне интерес.
II.
Как забавно устроена человеческая память, чтобы не мучиться, не страдать от угрызений совести мы забываем такие яркие моменты своей жизни, когда поступили не лучшим образом, за что нам было искренне стыдно. По мере того, как я развивал свой рассказ про Михаила, наше знакомство, дружбу, в моей голове всплывали все новые и новые подробности той истории, после которых я уж никак не должен был бы называть себя человеколюбом. Две незнакомые мне женщины и Сашка впились в меня голодными взглядами, они словно никак не могли насытиться этой историей, им хотелось все больше и больше. Я же, приближаясь к невеселой развязке моего повествования, чувствовал, как ускользало от меня все дальше и дальше желание продолжать его. Я ощущал непреодолимое желание прерваться, остановить поток этих невеселых воспоминаний. Как глупо было поймать себя в свою же ловушку. Я собирался рассказать дамам задушевный рассказ, расположить их к себе и по мере возможности выведать их истории, узнать два новых характера, две новых судьбы. Положить их в свою копилку жизненной мудрости. Я желал рассмотреть души этих двух женщин, словно под микроскопом, разглядеть их поближе, но, сам не знаю как, я начал обнажать свою, и теперь, раздев ее почти до нага, я не мог ни одеть ее вновь, ни продолжить этот омерзительный стриптиз.
Я решил прерваться и надеялся, что мне удастся уйти от дальнейшего повествования.
И вот, как бы ненароком, я взглянул на часы.
- О! Леди, однако, мы с вами заболтались, уже десять и наш автобус отправляется через пятнадцать минут. – К счастью это было правдой.
Сашка встрепенулась, словно проснувшись ото сна.
- Не может быть! Надо же, как быстро пролетело время!!!
Леди, увлеченные моей историей и, кажется, погруженные в свои размышления, отреагировали немного спокойнее.
- Вы, случайно, не направляетесь к развалинам города на автобусе, что отправляется в четверть одиннадцатого?
- Да, да! Именно туда и именно на нем! – обрадованно выпалила Сашка.
- Хм, мы тоже на нем едем. Возможно, - обратилась ко мне седая дама, - вы не будете против, прервав свой рассказ сейчас, продолжить его несколько позже? Мы с моей спутницей рассчитывали устроить небольшой пикник там, куда мы должны прибыть. – И она указала рукой на плетеную корзинку, стоящую у ее ног.
- О! С большой радостью! – ответила Сашка, не смотря на то, что леди обращалась ко мне, и под столом сильно ткнула меня пальцем в бок.
Кажется, она догадывалась, что за игру я затеял с этими женщинами, но не догадывалась о том, что я угодил в собственную ловушку. Я бы, конечно, мог придумать новое окончание этой грустной истории, но ложь была не в моих правилах.
Но седая леди, не смотря на данное Сашкой согласие, взглядом дала понять, что ей нужно именно мое. Наверное, это меня и подкупило. Я, так же взглядом, дал ей свое согласие.
Парами мы дошли до круглой автобусной площади по узкой Почтовой улице, приобрели билеты на автобус и разместились на удобных, хоть и небольших сидениях, друг за другом. Наша пара оказалась позади. Должно быть, на моем лице выражалось какое-то беспокойство, так как только мы оказались относительно наедине, Саша тихо меня спросила:
- С тобой все в порядке?
- Да. А почему ты спрашиваешь?
- Ты какой-то хмурый. Да, и ударился в раздумья, когда леди предложила присоединиться к ним. И этот твой рассказ я тоже впервые слышу. Кстати, чем он закончился?
Я рассчитывал как можно дольше оттягивать развязку и надеялся, что смогу избежать необходимости продолжать, поэтому ответил Сашке так:
- Терпение, моя дорогая, ты же не хочешь, чтобы я снова повторял его для этих дам?
- Почему бы и нет? Я могла бы послушать его и второй раз, - напирала Саша.
- Сань, всему свое время, потерпи немного, вот вздремни лучше, ехать три часа.
После недолгих препирательств, мы оба погрузились в сон.
Я заснул так крепко, что даже увидел сон. Он был про Михаила, глядевшего на меня с укором своими бездонными черными глазами. В моем сне он выглядел чистым и ухоженным, может быть даже красивым. Волосы его аккуратно были зачесаны назад, а свалявшаяся борода была безжалостно сбрита, обнажив его острый выступающий подбородок.
- Как ты живешь, Миша? - грустно спросил его я.
- А как ты думаешь? – почти неслышно ответил он.
Я хотел подойти к нему, дотронуться, попросить прощения, за то, как тогда поступил. Но, сделав шаг к нему на встречу, я вдруг погрузился в темную бездонную бездну. Я падал, я звал его на помощь, умолял помочь мне, спасти меня. Но он хранил молчание, и лишь огромные черные глаза, устремленные на меня, пронизывали леденящим холодным светом. Я летел, летел и летел. И все глядел в глаза Михаила, которые неизменно преследовали меня, и видел в них огромную нечеловеческую тоску и ощущал ее всем своим существом.
Я проснулся, резко выпав из сна, ощутив в груди острую жгущую боль, я чувствовал, как по моим щекам текли слезы. Сашка молча уставилась на меня, пораженная и ошарашенная.
- Ты плачешь…
По интонации я не понял, вопрос это был или утверждение, но, на всякий случай, я ответил.
- Разве? Наверное, это ото сна глаза слезятся.
- Они у тебя уже минут пятнадцать слезятся… - возразила Саша, но оставила меня в покое.
Через двадцать минут мы прибыли на место. С дамами мы договорились, что дадим друг другу час свободного времени на исследование территории, а затем встретимся на этом же месте и найдем какое-нибудь подходящее для пикника милое местечко.
Я не уверен на все сто, но, кажется, прошло не больше пятнадцати минут, как мы четверо располагались в тени ветвистого дерева, готовясь к пикнику. Дамы извлекли из карзины покрывало, расстелили его и стали выкладывать привезенные сэндвичи, джем, фрукты и сладости. Санька же резво метала на наш импровизированный «стол» приготовленный в путь запас воды.
Темноволосая леди, присев на край покрывала, выкладывала еду и, ласково улыбаясь, пыталась оправдаться: «Ах, дрогой, к сожалению, исследование этих величественных останков цивилизации уже не кажется таким увлекательным в сравнении с вашим рассказом. Продолжайте, очень вас просим»,- она взглянула на меня одновременно и кротко и застенчиво.
Я понял, что выбора нет, и продолжил срывать одежду со своей души. Как профессиональная стриптизерша, делая вид, что и сам получаю от этого удовольствие.
- Итак, я приручал Михаила, не осознавая того, какие последствия это может за собой повлечь.
Был канун Нового Года, студенты сдавали сессию, а в перерывах между зачетами и экзаменами, собирались большими компаниями и отмечали праздники. На одной из таких вечеринок я встретил Сашку. И утонул в ее глазах, - я взглянул на нее со всей любовью, что чувствую, она ответила мне тем же завороженным взглядом. – Наши отношения закружились как водоворот и все, что казалось важным, вдруг ушло на второй план, забылось, померкло.
Пятого января нового года я спешил на экзамен, мысленно повторял выученное, шел погруженный в свои мысли. И вдруг меня словно током ударило. Взгляд выхватил маленький сгорбленный силуэт под старым раскидистым дубом. Как я мог забыть про Михаила! Я не видел его почти месяц и ни разу не вспомнил. Затаив дыхание, я подошел к бомжу. Он выглядел больным и постаревшим, но смотрел на меня спокойным взглядом без обиды и злобы.
- Здравствуй. – Михаил начал разговор первым.
- Здравствуй, - ответил я, осознавая, как наваливается на меня чувство вины, за то, что я так легко забыл этого человека. Я смутно ощущал за него ответственность, от этого чувствовал себя предателем. И потому мне хотелось бежать от него прочь, как можно быстрее и дальше. Чтобы избежать его присутствия, которое заставляло меня так погано себя чувствовать.
- Как праздники?
- Хорошо.
Тут Михаил разразился ужасным взрывом кашля.
- Болеешь? – спросил я и почувствовал очередной укол совести.
- Небольшая простуда, все в порядке.
- Ты извини, я на экзамен спешу, надо идти.
- Конечно, иди. Ни пуха, ни пера.
- К черту, - крикнул я на бегу, выдыхая с облегчением, что разговор окончен.
А потом были две недели сессии и неделя каникул. За все это время я, конечно, не видел Антона.
Было седьмое февраля, первый учебный день. Настроение отличное, вокруг белый снег и морозец, хотелось обнять весь мир. Идя по парку, я не обнаружил своего друга на старом месте и решил, что будет правильно накупить еды после занятий и зайти в его двор, навестить. Потому, что как-то все неправильно получалось с моей стороны.
Часа в три я забежал в местный мини-маркет, а после отправился в ту подворотню, где обитал мой друг. Я шел, думая, как здорово будет увидеть его после стольких дней, сделав для него что-то полезное, и чувствовал, что именно сегодня он, наконец, расскажет мне свою историю. Так как, откровенно говоря, в последнюю нашу встречу, я очень отчетливо ощутил, что приручил этого гордого человека. Это было видно во всем: взгляде, интонации голоса, то ощущение словно витало в воздухе. Воодушевленный своими размышлениями, я прибавил шаг и устремился во двор, где Михаил обычно проводил время, если не стоял у дуба.
Я помню, как удивило меня, что возле арки, ведущей в подворотню, одновременно стоят машины скорой помощи и полиции. Я завернул во двор. Дальше все как в тумане.
Вот люди в форме. Врачи. А вот он. Лежит. На земле. Уже холодный и синий.
Где-то далеко, словно за стеной воды, слышу голоса.
- Замерз?
- Нет. Вон костер еще тлеет. От болезни помер, скорее всего.
Меня словно накрыло ледяной волной. Даже не знаю, что тогда чувствовал. Помню все, что делал. Но словно смотрел на себя со стороны. Я поставил пакет с едой на землю. Медленно развернулся и пошел по узкому коридору своих кошмаров. Гулял, не знаю сколько часов. Но когда вернулся домой, родители начали волноваться. Кажется, даже кричали на меня. Я же упал на кровать и забылся тяжелым сном…
- Ты чувствуешь себя виноватым? – Спросила седая леди.
- Да, - я сам не узнал свой голос. Так глухо и неестественно он прозвучал.
- Почему? – со слезами на глазах спросила Сашка, словно чувствуя свою причастность к тому, что случилось с Михаилом.
- Я же видел его больным, я мог купить ему лекарств, я мог дать ему денег, я много чего мог сделать. Но моя невнимательность, мой эгоизм, моя инфантильная глупость, не дали мне заметить того, что человеку, который никогда не попросит меня о помощи, она нужна больше всего на свете.
Все трое плакали… Все четверо…
Минут десять мы молча ели и пили. В тишине знойного воздуха раздавалось лишь наше громкое сопение.
Наверное, тишина начала угнетать наших английских спутниц. Первой заговорила «Мадлена».
- Значит, ты не узнал его историю… - Она сказала это грустно, но очень мягко.
- От чего же? Его история проста и трагична. Конечно, он не рассказал мне подробностей. Но одно я могу сказать точно. Его предали люди из прошлой жизни, отвернулись и отказались от него. И его предал я…