К нашему маленькому домику дед пристроил веранду. Рамы все были ажурными, но разными. Теперь мне понятно, что делал он из того, что было. Но тогда, в очень далеком детстве для меня было все сделанное дедом, необыкновенно красивым. На веранде стоял большой стол, за котором в теплое время года мы обедали.
Зимой на нем стояли горшки с хризантемами. До поздней зимы они цвели и я никогда, в своем детстве, не понимала, почему они цветут тогда, когда стоят на этом столе, в разношерстных горшках.
На веранде от неуютного холода не хотелось задерживаться ни на минуту. Но, все же, я, рискуя упасть, забиралась на хромоногий стул, брала ладошками шапки терпко благоухающих хризантем и зарывалась в них лицом. Лепестки приятно щекотали нос, а на руках долго оставался аромат цветущих против всякой логики цветов.
Поздней осенью на этой же веранде происходило нечто, что до сих пор ассоциируется у меня с торжественно-бодрящей радостью большого духового оркестра. На табуретки ставилось огромное корыто. На него водружалась такая же огромная шинковка. На столе стояли пакеты с крупной солью. В тазах мыли ярко-оранжевую морковь, чистили и горой складывали рядом с солью.
Тугие кочаны капусты освобождали от верхней одежды, а она и не сопротивлялась, как не сопротивляется молодая жена, отдаваясь в желанные руки суженого. Ножи шинковки мягко входили в сочную плоть и раздавались вздохи и хруст. На дно корыта обрывками серпантина сыпались упругие полоски. И капуста млела. А к тому времени, морковь не отставала. Подражая капусте, терлась боками о зубастую терку. Тысячи морковных копий складывались с веселую пирамиду.
Капусту и морковь смешивали, а они тихонечко покрякивали, а уж когда белесые кристаллы соли сыпались на всю эту радостную груду, а умелые руки перетирали, начиналась вакханалия цвета и запаха. Потом капуста уставала, слегка обмякнув, погружалась в негу. Морковь еще хорохорилась, но скоро сдавалась и становилась податливее. Только яркий цвет выдавал в ней бунтарский дух.
Над всем этим действом царила бабушка. Как умелый дирижер управляет оркестром, так и она легкими движениями больших, пухлых рук, оживляла и озвучивала весь этот спектакль.
Бабушка была статной женщиной с прямой спиной, большой, красивой грудью. Волосы всегда были собраны в тугой пучок и покрыты платком. В повседневной жизни это был белый ситцевый платочек с мелкий горошек с цветочками по краям. Завязывался узлом на затылке, покрывал большую часть лба. В холодное время года бабушка надевала небольшой шерстяной платок и завязывала его под подбородком на узел. Она была труженицей. Но, тем не менее, умела выглядеть царицей.
Она умудрялась так ухаживать за кожей, что до глубокой старости, а прожила она 83 года, выглядела на загляденье. Утром всегда умывалась прохладной кипяченой водой и промокала лицо. Ни в коем случае не растирала. Вечером умывалась теплой водой с мылом, а так, как душа не было обтирала тело сначала мокрым полотенцем, а затем одеколоном «Кармен». Как сейчас помню красивый пузырек, на котором изображена изящная испанка, игриво смотрящая поверх веера.
После манипуляций с одеколоном, скручивала полотенце жгутом и растянув его двумя руками растирала тело до легкой красноты. Потом надевала чистую ночную сорочку, ложилась в кровать и вскоре засыпала. Насколько могу помнить. Бабушка никогда не жаловалась на бессонницу. Да, вставала она рано. Много работала. Но работа никогда не была для нее обузой или чем – то неприятным.
Никогда я не слышала, что она устала. Но вот после обеда, бабушка обязательно ложилась отдохнуть. Как она говорила: на пять минут. Занавески на окнах прикрывались, дверь закрывалась на замок, и наступал «тихий час».
Бабушку часто приглашали помочь побелить или поштукатурить дом, посадить или выкопать картошку. Она никогда не отказывалась. Помогала безвозмездно, в удовольствие. После работы любила посидеть с подружками под картошку в мундире, соленые помидоры и сто грамм. Петь густые народные песни. Именно, густые, потому, что, когда она запевала, пространство заполнялось таким количеством персонажей, что в доме становилось тесно. Ее сильный голос мог быть и озорным и повествующим, и грустным, и кокетливым.
Несомненно, бабушка не была лишена актерских способностей. Она рассказывала, как в начале двадцатых годов прошлого века, когда по стране колесили театры, к ним в городок заехал один из московских театров. Бабушка пропадала на представлениях, которые проходили в зале большого дома, принадлежащего до революции графу N.
Я даже помню остатки этого огромного дома.
А парк сохранился до начала семидесятых годов двадцатого века. С большими и просторными аллеями, прудами, соединяющимися между собой рукотворными речками. Над речками нависали изящные мостики. По всему парку было много красивых скульптур, копии великих мастеров и, к сожалению, не работающие к тому времени, фонтаны.
Так вот, моей бабушке заезжий режиссер пророчил большое театральное будущее, и она уже было собралась ехать вместе с труппой по стране. Но тут вмешался мой прадед. Он взял вожжи, перетянул бабушку пару раз пониже спины. А что - бы она не сбежала, посадил на замок, пока артисты не уехали. Бабушка проплакала пару дней, и на этом ее театральная карьера закончилась.
Периодически она вспоминала о том времени, но всегда делала это большой долей самоиронии.