Шершавая земля реальности под ногами хрустит, в ночи кричит девушка, в постели извивается ужом, но спасения до сих пор нет. С глубокой скорбью в душе, Мария гладит черного кота и грустит, ибо ей хочется иного мира. Мира, где никто бы не воевал, это ведь капиталисты устраивают войны ради защиты своего финансового клана, ведь деньги для них есть их бог, они золотого тельца на трон кладут, дабы быть материалистами по полной программе. Ее Бездна притягивала и теперь она думает о мире тонком, ведь сидя на диване, ей приятно вникать в то, что происходит с ее миром личным, в который она не допускает политические события, что творят во всем мире. Последние времена настали и сны ее теперь иные совсем. Сны говорят ей словно бы: мол, терпи, прорвемся, победам будет за нами, терпения только наберись.
Ее сновидения радостны и светлы для кого-то, а для кого-то мрачные и гнетущие. Недавно ей снился жутко абсурдный сон: она в палатке видит парня в камуфляже, а тот чай ей наливает, пирожки с яблоками протягиваем, на, мол, бери, ешь, не жадный, ешь, а то ты худая, мало кормят дома что ли? Она говорит в тоске ему, глядя на луну из палатки:
- Ваши дни мне видны без микроскопа, я все знаю о том, что вы тут творите. Вы играете в героев, а на деле у вас нет никакого смысла для жизни. Вы просто смертники, фашисты, что носитесь с украинским флагом, убивая людей ни за что.
- Э, нет, мы воины света и добра, мы тут за режим американский воюем, ведь нас Штаты обещали спасти и дать миллионы долларов на экономику. Ладно, к черту политику, давай попьем вина или самогона. Мне без алкоголя страшно жить что-то стало. Ночью нас чуть не стерли с лица земли. Ополченцы нас атакуют, а нам хоть бы что, ведь мы тут герои, мы тут просто ради прихоти сидим. Мы тут ради собственного каприза, ведь в селе делать нечего, а тут приключения. После боя, если живым вернусь домой, то уеду в Париж, там целый год буду жить в отелях лучших и пить дорогое вино, мне ведь вовсе не сложно это сделать. Денег за войну мне Америка даст. Мои деньги, которые мне нужны на поездку в Париж, будут даны мне, я в этом уверен.
Чай допит, пирожки съедены, они сидят на стульях за столом, горит свеча на столе. Парень ей решил дать информацию о себе. Вынимая из кобуры пистолет, он грубо говорит:
- Только из-за военных вся попса в моей жизни происходит. Армия - это тюрьма. Государство – это намордник. Анархию хочу. Я снова мертв, снова мертв, снова мертв. Без анархии скучно жить. Мне бы чаю пить, а мир пусть горит в огне. Бронежилет мой хочешь надеть? Он весит десять килограмм. Ты же феминистка вроде как. Докажи, что ты как мы. Времени нет. Время - ребенок играющий, ребенок на троне. Время - младенец богини Эос, он играет со звездами. Американские флаги – это символ оккупантов, но они нам деньги дают за войну, а мы ради денег и мать родную продать можем. Нам говорят идти бить тех, мы и идем. Ничего личного. Деньги решают все. У кого денег больше, тот и прав. Мы если надо будет, снова возьмем биты и свергнем Пороха, нам это раз плюнуть, лишь бы денег нам американцы снова насыпали на очередную революцию. Мне отец дома говорит, что я продал страну, что я иду по пути либералов. А у моего отца как: у него всегда в ответ лишь одно любимое - Сталин с ними, вы будем идти верной дорогой коммунизма, но до него надо дорасти еще, человечество пока не готово к коммунизму.
И тут Мария вдруг закрыла глаза, расплакалась, а после стала подробно рассказывать обо всем, что наболело:
- Я сейчас ощущаю, что я в той жизни была мужчиной. Звезды летят со скоростью света, и так, чай попила уже, а все-таки чувствую, что снова мертв. Память прошлого воплощения. Да я ведь была на войне солдатом третьего рейха. Снова мертв. На той войне я читала философов в окопе. Это все началось в две тысячи шестом году или несколько жизней назад, смотря с какой перспективы смотреть. Я летом поехала в лагерь «Белые ночи» по изучению астрального тела в поселок Красный Мак, что находился возле Мангупа вместе со своим лучшим другом. Это был простой семинар, в котором изучали всякие тонкости мира иного. Позднее я узнавала от разных людей, что лагерь стоит не на простом месте, а на месте силы. Жуть звала нас в свою обитель. Скалы ощетинились, пещеры нахмурились. Мы простые люди, люди, интересующиеся смертью. А вот так - все они, все, кто там был, кого я знаю, и кого успела за это время расспросить, встречали там очень значимых и дорогих людей из своих прошлых жизней. Как они узнавали это? Просто смотрели в глаза друг другу и ждали зова. Космос манил. Тьма в головах так и перла наружу, казалось, что сны стали явью. Теплый жир мамонтов капал с раскаленных скал на мои худые плечи. Моментально в них вспыхивала память о прошлых встречах. Кукушка пела звонко: «Снова мертв, снова мертв, снова мертв». Это непередаваемо и это ничем не подделать – это за пределами ума. И так, сразу, как я туда приехала, я встретила двух братьев. Я сразу же поняла, что они моя духовная семья. Один из братьев тоже вспомнил меня и сказал, что мы уже встречались где-то, когда-то. Второй меня избегал, и я с ним не общалась - это был старший брат. В итоге, я довольно сильно в него влюбилась, и это было просто безумие какое-то. Я спала в пещере, чтобы стать иной. Хотелось в Германию уехать, чтобы там вступить в отряды наших ребят. Ко второму же были спокойные, братские чувства, в нем я видела лишь друга. Одно лето в аду прошло, словно бы и не было его никогда. Я соображать стала хоть что-то. Мы с младшим братом поняли, что просто родственные души. Он в палатке сидит всю ночь напролет и самогоном меня поит. Так скучно мне с ним. Сосу у него, чтобы забыть обо всем. После расставание ждало нас. Пообещали друг другу списываться и все такое, но почему-то не стали этого делать. Прошло много лет. И все эти полгода страдала я, ибо скука в мою жизнь вошла. Его старший брат мерещился мне везде: в мутной воде, в белесом лесу, да даже и на темном экране монитора он виделся мне, словно бы ему все было нипочем. Я плохо спала, да и есть не хотелось, молчала лишь годами. Я так мечтала от этого избавиться, но не смогла почему-то его забыть. Никак, черт возьми! Прошло еще сорок лет, и я успокоилась, выбросила эту боль куда-то далеко от себя, забыла о ней, ибо стала ходить на митинги рабочих, что жгли в квартале богатых машины и полицейские фургоны. Бросала камни в полицию. Жгла костры ночами темными, грелась у бочки. Пью квас на мосту влюбленных. Гром ударил тут, дождь полил как из ведра, хотелось петь свои песни. Зашла в кафе «Без дна». Взяла билеты на Марс. Улечу отсюда. Весна. Идем весело по улице, едим мороженое, мечтаем о сказочном принце. Вдруг почудилось так отчетливо, что я снова мертва, что меня убили в окопе русские солдаты тогда в ту холодную зиму сорок второго, что я отравилась ипритом, и начинаю вспоминать их, да - тех самых братьев. США – империя зла. Мне так грустно стало - это был полный крах моей теперешней жизни, ведь я целый год не вспоминала их, а тут вдруг вспомнила их. Вот мы в театре теперь с подругой сидим, смотрим спектакль про героев, которые жаждут призвания толпы, а когда понимают, что толпа их не любит, тогда-то они и взрывают театр со всеми подмостками. Такой вот кровавый спектакль. Покурить в антракт вышли с подругой, и тут я встречаю своих братьев вместе с мамой в кафе. Они меня познакомили. Сами не могли отойти от шока. Я взяла свой нож из сумочки и всадила его в шею случайному прохожему, а после этого мое тело охватил ледяной холод. Города падали с разбегу в бездну. Чтобы скрасить эту ситуацию я решила, что им надо спеть «Сон во сне». Медведи кругом танцевать стали. Театральщина! В уме моем в тот миг вспыхнули строки из Корана, и я громко запела во весь голос некоторые любимые аяты. Сейчас исламисты бомбят Сирию, вот же зомби, ведь религиозные войны так же глупы, как и националистические. Бюргеры все шарахнулись в сторону от меня и закрыли глаза, дабы не видеть, как я танцую в экстазе. Потом я неделю переписывалась в Сети с младшим, а после этого все опять друг друга благополучно забыли, а потом проходит еще пару десятков лет. Лето, жара, жажда уныния и скорби необъятной, нет танка, нет огнемета, сижу в горах в одной пещере, роюсь в своей памяти, что стала помойной ямой. Дух неземной веет надо мной. Зовет к себе в гости. Я влюбляюсь в него. Он мне очень нравится. Настоящий небожитель. Он показал в одном из сновидений свою обитель. Показал свой кулак, вдохнул в меня немного своего духа. Я задумалась обо всем этом, а потом зашла в одно села и села за компьютер, открыла свой почтовый ящик: оказывается, у нас общие знакомые с младшим есть, опять меня увлек этот бес. Встретились на свою голову. Его старший брат в Африке живет, выращивает уток и овец, учится в школе живописи, дабы стать великим художником зла. Мечтал бросить все и двинуть в монастырь или лучше уехать в Париж, где он жил с мамой и бабушкой. Я хотела жить с ним. Я поняла, что мои рисунки слабые, что лишь живя на природе, я смогу рисовать все лучше и лучше. Легкие штрихи простым карандашом, тонкие такие линии. Меня тянуло к духам воды. Во снах я тянулась к романам Федора Михайловича. Западный либерал есть пыль, тля, раб капитала. Мне сказала одна бабуся на кладбище, глядя на луну в пыльные стекла очков, чтобы мой дух не мечтал о небе, чтобы остался, ибо мама с бабушкой без него вообще никак не смогут жить. Он остался по моей просьбе, послушался, хотя, в общей сложности, мы в этой жизни очень мало общались. Все. После этого не общались. Проходит еще сорок лет, и я вдруг нашла свою старую страницу в тоннеле Скорби. Я младшего добавила в список смертников. Он погиб на поле брани за царя, сражаясь против большевиков. Николай обманул всех. Вдруг мне пишет старший с монастыря, а ведь с ним я вообще никогда не общалась, ведь он меня избегал из-за своей слишком большой впечатлительности. Он, кстати, стал монахом. Ушел туда, чтобы забыться в молитве. Он слишком все близко принимал к сердцу. Не мог слышать ругани людской. Он плакал, когда видел, как бегут в лесу олени от волков, тоска в лесу, мосты в город горели, пылали пароходы. Он сердобольный до глубины души. Забыл свои беды и невзгоды. Тонул, когда Титаник прыгал на айсберг, весело играл с лучами луны. Луна висит меж скал. Ненавижу коммунистов. Они все глупые черти. Из-за своей привязанности к миру людей мне стало очень и очень паршиво. Советские зомби, что смотрели телевизор, впадали в тяжелейшую депрессию. Эти гои с российскими флагами шли толпой в подвал, где им будут давать команды клопы, что сидят за столами. Ведь я забыла его, и мне было хорошо. А тут опять, а дело в том, что все эти сотни лет, все парни с которыми я встречалась, походили на него, и в этом вся жуть. Я это только сейчас осознала этот факт, но легче не стало. Я подсознательно искала в людях его черты и образ его брата. Во всем и везде я искала только это сходство с ним. Сегодня я съездила к подруге, которая может видеть сны вселенские. И еле уломала ее рассказать мне, что это за чепуха творится со мной. Я не хотела испытывать всего этого негатива. К черту! Сотни лет страдать из-за жутких снов. Мировая скорбь во мне взыграла. Это было очень глубоко во мне. Еле уломала ее потому, что она этим больше не занимается, не смотрит прошлые чужие жизни, потому как это очень сильно мешало ее собственной жизни. Бросает гранату в окоп. Оказалось так, что старший брат был моим мужем, ушедшим на войну, а до этого я была его мужем, а он моей женой. Я была беременна и не смогла сказать ему об этом, хотя возможность была. Он, в итоге, умер на этой проклятой войне, а я осталась одна с ребенком и во всем винила его, что он ушел и бросил меня одну на этой богом забытой земле. Я отрывалась потом еще, и как следствие, на этом ребенке, потому, что очень тяжело было растить мне его одной. А мой сын - это был мальчик, он и оказался тем самым младшим братом. И я уже знала. Знала, откуда весь негатив на братьев. Я сказала ей спокойно об этом подруге, что всегда воспринимала братьев вместе и никогда по отдельности. Я была в ужасе от того, что я снова мертв. Я была и мужем и женой, и он был мне мужем и женой. Мы менялись ролями, а сыночек все время был тем самым. А она сказала мне, что ребенок очень сильно напоминал мне умершего на войне мужа, потому как был похож на него, и от этого мне было еще тяжелее. Била ногами боксерскую «грушу», чтобы побороть в себе злость, что кипит во мне. Военные – козлы! Вспоминая все это, я понимаю, откуда эта ненависть. Я же ненавидела детей в этой жизни и никогда не хотела их иметь, а теперь я понимаю, откуда эта ненависть, и теперь я чувствую, что вся та недосказанность, чувство того, что я что-то упустила и не успела ему сказать старшему, так вот, ее уже нет. О боже, сколько я мучилась, не понимая, от чего же я мучаюсь. И негатив шел от младшего, но его теперь-то тоже нет. Я сегодня в море плавала возле маяка и просила у себя прощения за все то, что я на нем вымещала. Теперь мне легче. Намного легче. Вот и все. Снова весна на улице, снова я очистилась и на душе опять весна, я мертва для мира, но жива для мира тонкого. Теперь вы услышали эту историю грустную, как того и хотели, может немного запутанно местами, но общую суть, вы, наверное, поняли. Отпустив прошлое, сейчас я буду жить настоящим. И мне кажется, что я это себе накрутила «кино» в каком-то смысле про этих братьев, значит, не стоило вам душу изливать, ведь наше воображение настолько сильно, что мы можем ощутить то, что мы когда-то кому-то что-то были должны, а на самом деле мы играем еще одну роль, которую выдумали сами себе, но в себе лишь обретаю свободу. Вне меня нет ничего. Я это к тому и веду речь, что надо все взвешивать, а не верить людям. Но нет, нет, говорю я сама себе, то меня бес попутал с этими братьями. Это слова другого человека после того, как она мне прояснила ситуацию, ведь боль ушла, но теперь я обретают свою онтологию в самой себе. Это были не пустые слова и не воображение. Я думаю, что не стоило вам ничего говорить. А что если я сама вызвала эту боль? Может быть, я играла в игру, и заигралась до смерти в нее, так и не заметив, что я вышла из игры. Я не отрицаю и такую вот историю. Возможно, что все так и было. Я верю не веря в то, что было, но знаю, что без веры в свой дух пропаду. Снова взвешиваю все фрагменты этой истории, но как я ее сама вызову, а может то все мне приснилось? Если я даже не хотела думать об этом, а все равно, это было навязчивой идей. Я не могла этого забыть! Я старалась, но никак не могла их забыть, и знаете, уж себе-то я не вру, хотя, как знать. Я считаю, что прошлое есть прошлое, что надо жить здесь и сейчас и исходить только из этого. Я знаю, что мой путь узкий крепко, а мир меня не сможет соблазнить. Я все эти сны старалась забыть, но не могла, так чудовищно и тоскливо было, вот сегодня мне стало, наконец-то, после стольких мучений легче, и я начала забывать о том сновидении наяву, ибо твердо знаю, что я окончательно мертва для мира. Странное у меня состояние, иное теперь такое все, ведь знаю, что мир недостоин меня. Понимаете, я знаю не хуже вас, что надо спасать душу. Без своего духа я слаба и немощна, лишь в себе нахожу силы. Я понимаю: красивые слова все любят говорить. Любят учить, как надо жить, но я просто рассказала вам все, как есть, ведь ничего не добавлю уже к сказанному, и поверьте, я стараюсь идти к небу, и сейчас я уже на верном пути. Сейчас, именно сейчас, я в настоящем, а не где-то там, ведь то был всего лишь мой путь к этому невидимому миру, что в любом моем сне будет таким странным, а когда проснусь, то я вижу лишь иной сюжет сна, вот и все, вот и все. Но теперь мир во мне, а потому я уже не сплю. Я ведь четко понимаю, что это несколько тупая история, и немного походит на бред, ибо моя смерть для мира есть мой прорыв к самой себе. Проклинаю размалеванную камеру пыток современного мироустройства.
Парень в камуфляже достает из пакета заварку черного чая, выходит из палатки, идет к костру, ставит чайник на огонь. А после возвращается и говорит, морща лоб:
- Будем пить чай и смотреть на звезды, мы ненавидим Америку, но ведь она нам платит, а потому мы тут. Чтобы деньги зарабатывать. Мне обещают тысячу гривен в месяц заплатить за то, что я тут на блокпосте с ребятами стою. Вот и весь сказ. Каждый, как может, пытается урвать деньгу. Пока США платит, мы скачем, а как денег перестанут давать, то будем готовиться к земле. Станем рыть себе землянки, чтобы спрятаться от возмездия, ведь народный гнев силен, а мы против своего народа фактически идем. Мы продались за доллары, у нас нет совести, у нас ничего святого нет.