Только оказавшись в укрытии, я услышал то, что встревожило Холмса – кто-то быстро и легко ступая по камням, почти бежал в темноте. Бежал, судя по всему, прямо на нас.
Второй раз за этот вечер я живо взмок, как искупавшаяся мышь. Холмс отпустил мой рот, но изо всех сил сжимал мне пальцы.
Было уже настолько темно, что мы могли видеть лишь смутный силуэт. Человек среднего роста и правильного сложения в свободной одежде – вот и всё. Он появился откуда-то, со стороны обрыва, где тропа, насколько я знал, была практически непроходима – только профессиональный верхолаз, мне кажется, рискнул бы пройти по ней, а пробежать – разве что человек, полностью лишённый страха высоты. Не то, чтобы это было невозможно, но очень и очень опасно – малейшая оплошность грозила падением с высоты прямо в чашу водопада, постоянный рокот которого сделался для нас, живущих в «карантинном посёлке», уже настолько привычным, что даже шёпот расслышать не мешал. Двигался наш незнакомец при этом ловко и проворно, и остановился в нескольких шагах от нас, замерев на месте внезапно, словно наткнувшись на преграду, и крутя головой, словно прислушиваясь или принюхиваясь к чему-то.
Так стоял он довольно долго, не сходя с места. Я почувствовал, что Холмс придвинулся ближе, его губы коснулись моего уха:
- Кого-то ждёт… - у Холмса был своеобразный дар шептать почти совершенно без звука, но при этом внятно, словно он просто сообщал воздуху колебания, чётко направляя их в барабанную перепонку слушателя и никуда больше. Я, не обладая подобным даром, не рискнул отвечать, только кивнул головой, давая понять, что расслышал.
Прошло, наверное, не меньше четверти часа – у меня уже ноги затекли в неудобном положении, когда новый звук привлёк моё внимание. Это был негромкий свист. И тотчас человек на тропинке встрепенулся и бросился, как собака на свист хозяина, навстречу человеку, тоже поднимавшемуся снизу.
Этот ступал куда тяжелее, и дышал трудно, как после бега. Он заговорил, подходя, запыхавшись и прерывающимся голосом, но, к моему глубокому огорчению, по-немецки. Я знал, что Холмс может разобрать кое-какие слова на немецком языке, если произносить их небыстро. Сам я знал язык тевтонского ордена и добропорядочных любителей пива с сосисками ещё хуже него.
Но, почти не понимая слов, я мог вслушиваться в саму музыку разговора, и уже это несло определённую информацию. Тот, кто пришёл вторым, упрекал в чём-то первого, упрекал резко, выговаривал, почти орал на него. Первый бубнящее оправдывался, всё более отчаянно, пока не начал умолять.
Холмс снова сильно сжал мне пальцы – несомненно, он слышал и понимал больше меня.
Между тем второй вдруг взмахнул рукой, что-то свистнуло, рассекая воздух, и мы услышали звук удара и крик. Я непроизвольно подался вперёд, и Холмс жёстко прихватил меня за плечи, сдавленно просипев:
- С ума сошли! Молчите, бога ради!
Избиваемый пригнулся и обхватил голову руками. За первым ударом последовал другой, а потом и третий. Он не оказывал сопротивления – только кричал пронзительно, как заяц. Очевидно, этот крик и отрезвил истязателя. Он опустил кнут или плеть – что там у него было – и принялся испуганно озираться, не услышал ли кто крика. Избитый униженно скулил у его ног.
Первый, наклонившись к нему, сказал несколько слов – уже другим тоном, не злым, скорее уж, увещевающим, и похлопал второго по плечу. Тот живо выпрямился, повернулся и побежал прочь, ступая снова легко и бесстрашно, словно склон над бездной водопада был для него чем-то вроде прогулочной дорожки в парке. Другой мужчина тоже начал спускаться туда, откуда пришёл – сутулясь и кутаясь в плащ.
Когда он отошёл достаточно далеко, Холмс распустил свою железную хватку, и я, наконец, смог повернуться к нему:
- Что это было? Господи, Холмс! Что это такое было? – спросил я, чувствуя, что меня от волнения пробирает дрожь.
- Вы что-нибудь разобрали?
- Только то, что мужчина, пришедший со стороны санатория, сначала ругал другого, а потом начал бить.
- А за что, не поняли?
- Я ни слова не разобрал.
- А я разобрал слово: «каннибал» и «лейшен», что, по-моему, означает «труп». Мне кажется, один из собеседников – наш пещерный житель, он же Страж Водопада, а второй…
- Тот, кто приносит ему консервы? – сообразил я.
- Вот именно. Вам он не показался знакомым?
- Неужели Морхэрти? Холмс, у меня в голове не укладывается! Как это вообще возможно?
- Мне тоже пока далеко не всё понятно, - покачал он головой.- Но то, что это был Морхэрти, пожалуй, бесспорно. Разве что он вдруг обзавёлся братом близнецом.
- Далеко не всё понятно? – переспросил я с сарказмом. – рад слышать, что вам хоть что-то понятно в этой дикой истории.
- Совершенно понятно, например, что Морхэрти опекает этого стража – настолько, что чувствует, во всяком случае, за собой право наказывать его – пороть кнутом. И то, что он избрал мерой наказания физическую расправу, и то ещё, как на неё реагирует наш Страж, да принимая во внимание особенности его поведения и рациона… Ну, что, Уотсон, вы сделали какие-нибудь выводы для себя?
- Ну, для начала то, что он, определённо, никакой не призрак – призраки, насколько я понимаю, не нуждаются ни в консервах, ни в мёртвых телах для пропитания.
- Да уж, с этим трудно не согласиться. Ну а ещё?
- Он вряд ли в своём уме…
- Мягкая формулировка, Уотсон. Совершенно очевидно, что Страж Водопада – не призрак, а реальный человек, притом в совершенном расстройстве рассудка.
- Но ведь он не мог подстроить убийство Тиверия Стара? Хотя, наверное, вполне мог спихнуть в пропасть Еву Стар.
- И опять вы совершенно правы, - кивнул Холмс.
- Могу себе представить, каким опасным оружием может оказаться безумец в руках умелого манипулятора, - сказал я, начиная понимать. – Так значит, Морхэрти…
- Стоп-стоп, остановитесь! – Холмс протестующе вскинул руку. – Вы ступаете на скользкий и опасный путь предположений без достаточных оснований. Мы ничего не знаем о взаимоотношении Морхэрти и этого человека, ровно ничего, кроме того, что Морхэрти имеет на него определённое влияние, и был притом недоволен каннибализмом своего подопечного. В подобном недовольстве я не вижу ничего предосудительного – вот если бы он его поощрял пожирать трупы, это было бы веским доводом за злодейство Морхэрти.
- Он бил его кнутом.
- Что тоже вполне логично, коль скоро понимание этого человека ограничено способностями его больного мозга. Боль понимают все: и люди, и маленькие дети, и даже животные. Когда на вас бросается собака, вы бьёте её палкой просто чтобы пресечь её действия, не задумываясь особенно о её побудительных мотивах и нравственных терзаниях. Возможно, вас коробит сравнение человека с собакой, да?
- Нет. В том случае, когда человек поедает труп другого человека, не коробит. Но поведение Морхэрти требует осмысления.
- Для которого нам не хватает данных. Проще всего, конечно, пойти и спросить об этом самого Морхэрти, но есть нюанс…
- Какой? – машинально спросил я.
Холмс тихо засмеялся:
- Такой…Такой, что не хотелось бы из-за своего любопытства попасть в меню этого милого персонажа. А я не уверен пока, что не в воле Морхэрти составление его меню.
- Так что ж, бездействовать?
- Отнюдь. Думать и наблюдать, Уотсон, думать и наблюдать. Наша экспедиция не прошла даром – мы обогатили знания свои настолько, что грех пожаловаться. Да и исповедь запуганного Аль-Кабано пришлась как нельзя кстати – всего нескольких камешков нам не хватает, чтобы вся мозаика сложилась.
- Вам только нескольких камешков не хватает? – удивился я. – А для меня – всё это мрак и тьма, в которых я не вижу никакого просвета. И то, что во всём этом замешана Мэри…
- Вы не о том беспокоитесь, Уотсон, - с неожиданной сердитостью перебил меня Холмс. – Вы снова ищете пищу для ревности, для недовольства, в конечном итоге, поведением своей жены, как будто она, действительно, чем-то обязана вам за то, что не пользовалась в должной мере вашим вниманием, за то, что стала лёгкой добычей для мошенников, за то, что потеряла желанный плод, даже, может быть, за то, что умирает. Я понимаю, прекрасно понимаю, что так вам легче принять неизбежность, может быть, избавить себя от собственной вины, груза непомерно тяжкого – всё это я понимаю, но… Но вы – сильный, добрый и великодушный, рыцарственный мужчина, чем и пленили её, с честью выдержав, с честью выиграв сравнение со мной, чем когда то покорили даже меня, заставив оставаться в молчании. Не покидайте этого пьедестала, не становитесь пристрастны, не заставляйте меня пожалеть о моём выборе.
Он проговорил всё это необыкновенно горячо, и сам смысл его речи показался мне невозможным, потрясающим – он заступался за Мэри передо мной и, в то же время, словно угрожал мне. Снова в нём прорвалась из-под невозмутимости пугающая меня страстность, но я всё же ответил, не желая длить напряжение между нами:
- Господи, Холмс! В ваших словах даже крупицы истины нет! Я не ищу ни в чём вины Мэри, я даже не думаю об этом!
- Да? – иронично переспросил он. – Тогда почему я не валяюсь с разбитым лицом у ваших ног, почему не стою тут один, глядя на вашу выпрямленную гордо удаляющуюся спину? Возможно… возможно, в моих словах нет полновесной истины, но уж крупица-то точно есть. И для доказательства моих слов мне довольно знать, что вы по-прежнему не живёте с ней, как муж и жена, хотя её конец всё ближе, и ничему уже не помочь и не помешать.
При этих словах кровь прихлынула к моему лицу так яростно, что в ушах зашумело, и я почувствовал даже, что вполне могу упасть в обморок. Да как он вообще посмел вторгаться в эти сферы со стороны?
- Вы, - глухо проговорил Холмс, не дожидаясь моего ответа, - или скверно поняли меня или не поверили мне, когда я вам сказал, что люблю Мэри и не отступлюсь от этого до её смерти. Мне и без того дорогого стоит удерживать себя от опрометчивых шагов, а вы ещё и лишили жену защиты своей любви. Вы уже проделали это зимой – и она стала лёгкой добычей в руках мошенников. Как же коротка ваша память, раз вы снова готовы наступать на те же грабли. Только теперь вашим противником я сам становлюсь.
Я смотрел на него – и не мог прийти в себя от изумления: был ли то вызов, предупреждение мне, попытка спровоцировать скандал или серьёзный совет друга - выглядело это всё в равной степени дичайшее.