После суда, находясь в камере следственного изолятора и ожидая этапа к месту заключения, я много размышлял: «Мне шестьдесят два. Если моё больное сердце выдержит в морозно-комариных условиях, «отмерянные» мне прокурором пять лет, то выйду на волю немощным стариком. Осознавая всю свою безвыходность, склонялся к мысли о самоубийстве. По-молодости, работая в Усть-Илимске, встречал людей, отсидевших свои сроки. В застольных беседах они рассказывали: «На зонах вершится беззаконие. Но никто, никому не позволит наложить на себя руки. Все заинтересованы, чтобы «опущенный» влачил жалкое существование – это многих подзадоривает и даёт уверенность на будущее. А никакого будущего там нет, прожил день – и слава богу, новый принесёт свои задачи и проблемы». Тогда я не задумывался о живущих за колючей проволокой, у меня была своя беда: любимая девушка кинула меня, как ненужную вещь. А вот теперь, когда я «на пути к исправлению», те разговоры по душам, всплыли в памяти. Похоже, мои дети, даже и не догадываются, какой трагический поворот произошёл в моей жизни. О судьбе Зои я тоже ничего не знаю. Оказавшись за решеткой, я уяснил простую мысль: получить, или передать отсюда весточку, дорогого стоит».
Когда вдоль шеренги вооруженной охраны, под злобные оскалы собак, нас гнали по заснеженному перрону к вагонам с решётками на окнах, в ночном морозном воздухе из всех привокзальных динамиков прозвучал возглас: «Женьшеневый, ты скоро ответишь за смерть Чалого и Рыжика, а твоя Зоя уж покоится с миром!» Весь длинный и наполненный ненавистью и злобой путь, пока меня везли к месту заключения, я думал лишь об одном: «Несчастная женщина! Сколько же бед пришлось пережить Зое в жизни? Но ничего, при первом же удобном случае, я воссоединюсь с ней»,
В кабинете «кума» я перечислял, как молитву, статьи, по которым меня осудили, видя перед собой строгого и усталого человека. «Ты у нас, особый гость, – дослушав, сказал начальник колонии строгого режима номер 19, что под Иркутском. – Ты можешь владеть топором?» – «Да, мне приходилось рубить дома и бани в своём посёлке», – честно ответил я. – «Жаль, если наши авторитеты тебя не примут. Мне нужны такие работники. Иди».
Стоя перед суровым, в наколках человеком, у которого по обеим сторонам застыли два «амбала», я понимал, чем может закончиться для меня этот первый день на Сибирской земле. Но был бы рад, если смотрящий колонии Жупан, сразу разрешит мои душевные терзания. «На тебя, Женьшеневый, с воли пришла «малява». Люди жаждут твоей крови, что скажешь?» – «Я сжёг ублюдка, который отобрал все деньги у беззащитных стариков. Решать вам, как со мной поступить. Я не хочу влачить жалкое существование, валяясь под нарами». – «Твоё желание, здесь никого не интересует. Что тебе сказал «Бородень» в кабинете?» – «Кум спросил: умею ли я владеть топором, и посетовал, если меня не примут». – «Значит, уважает меня! – воскликнул смотрящий. – Мы поступим так: ты, отработаешь тот должок, что нанес братству. А Чалый сам виноват, не платил в «общак», за это и поплатился. И с «атаманшей» мы разберёмся. Она устраивает беспредел в престольной, а за неё – с нас спрашивают. Иди, работай – мужик!»
Три года, что я пробыл в колонии, пролетели незаметно. Работа меня увлекла, и я был готов ночевать в цеху среди щепы и брёвен, пахнувших сосновой смолой. Но строгие законы колонии не позволяли этого: утренние и вечерние проверки, следовали чередой. Были дни, когда еду приносили прямо в цех и спали мы там же, но это происходило, когда очередной заказчик сидел у ворот колонии. Наша бригада рубила из брёвен всё – начиная со срубов часовен, острогов, «дворцов», бань, саун и заканчивая эксклюзивным «сортиром». Меня в колонии уважали и не обижали, многих «молодых» приходилось учить держать топор в руках, даже если он этого не хотел.
Однажды, «кум» вызвал меня к себе, было это и раньше, когда «горело дело» и сказал: «Великий человек набирает бригаду к себе в Подмосковье». – «Я согласен, всё ближе к дому», – ответил я, мы с «Бороденем», как говорят в народе: нашли общий язык. – «Анатолий, не торопись – торопыга! Тот человек, любит читать историю. А в летописях сказано: многих великих зодчих, по завершению работ – казнили. А ты-то кто? мастеровой «зек». Поэтому направляю тебя в Монголию. Доработаешь там свой срок, равняя дорогу за рычагами трактора. Работа хоть и пыльная, но при солнце, а не в тени «города мёртвых».
Стоя на иркутском вокзале, пристёгнутый к капитану внутренних войск, я дышал «воздухом свободы». Мимо шли люди, а одна, в замызганном демисезонном плаще косматая старуха, что всем предлагала пиво, несколько раз прошмыгнула рядом, рассматривая меня. Потом остановилась, и своим беззубым ртом, прошамкала: «Ну что, Анатолий, набегался? Браслетики на руках не жмут? Будешь знать, как девушек охмурять» – и засмеялась, словно ворона прокаркала. – «Нет, дорогуша, в самый раз! Даже не жалею, что падаль убрал с людской дороги. А ты, как я вижу, при деле». – «Разговорчики, Женьшеневый! Ты не на прогулке в тюремном дворике», – резко пресек наш диалог конвоир.
«Так вот куда тебя, моя камчатская подруга, занесла нелёгкая! – размышлял я, глядя на унылую степь за вагонным окном. – Тебя, Ольга, жизнь в молодости избаловала. Да и я со своей страстью этому способствовал. Вот мы и свиделись, ты в «бичёвской» упряжке, и я – с кандалами на руках. Но у меня-то дети свободными выросли, а что было у тебя – новый любовник и только…»
На узловой станции, меня передали монгольским товарищам, тоже при погонах. Мой конвоир, дай бог ему здоровья, тогда сказал: «Это хороший человек. И заверяю – никуда не побежит!» Так я оказался на бескрайних степях Монголии. Мой ровесник ДТ, работал с перебоями, его мотор, как и мой, давал частые сбои. Трактор приходилось ремонтировать одному, монголы ко мне не подходили. Вскорости, они все снялись и уехали, оставив мне карту будущей трассы, и ключи от склада с продуктами и г с м. В одиночку месяц за месяцем, вдоль горного склона выравнивал камни. Изредка приезжал прораб на «УАЗе» и, проверив, отбывал.
Как-то неудачно развернувшись, из-за пыли ни черта же не видно, и трактор тарахтит, увидел размахивавшего руками монгола. Отарщик долго лопотал по-своему, указывая на раздавленных овец, а увидев в моих руках бутылку водки – в миг заулыбался. Посидели, познакомились, и у нас началась настоящая дружба. Алтон – розовый рассвет, стал приходить и приготавливал барашка. Я же в свою очередь, снабжал его чаем, консервами и баловал водочкой. Когда мы начали понимать друг друга, я узнал, что у него есть дочь, и стал вырезать для неё игрушки, из корней облепихи.
В декабре мой трактор встал: погода была ужасной, мороз крепчал. Оставив промерзшую кабину, сопротивляясь вьюге, бросавшей в меня снежные заряды, побрёл, надеясь укрыться в складском помещении. На половине пути, на меня навалился сладостный сон, и я подумал: «Вот и пришла за мной смерть – баюкающая и белая».
Придя в сознание, я понял – нахожусь в юрте, а моё голое тело вымазано голубой краской. Зная, что в этой стране шаманство практикуется, подумал, что меня притащили сюда для каких-то своих обрядов. Рассматривая в национальных одеждах женщину, колдовавшую с сухими травами, про себя усмехнулся: «Больно молодая, для шаманки!» Увидев, что я очнулся, та выбежала: вскоре пришёл Алтон.
Всю зиму я прожил в юрте друга. Его мастеровитая по части кухни, жена и пятилетняя дочь, ухаживали за мной. В первый же тёплый денёк, я отремонтировав трактор, и вновь начал ровнять дорогу. Приезжавшее начальство, даже не поинтересовалось, как для меня прошли холодные месяцы. С наступлением жары, ко мне пришла жена друга и принесла еду. Когда я спросил, к тому времени уже сносно говоря по-монгольски, у неё про мужа, Арюн – чистая, смахнула слезу и рассказала, что Алтон погиб в схватке с волками.
Бросив никому не нужную технику, я стал гонять отару, понимая, что без меня, эта девушка с ребёнком пропадёт. В июне приехал прораб и объяснил мне, что я свободен. Моя дочь Надя, через посольство, разыскала меня и просила вернуться домой. Монголу я сказал, что без Арюн и её дочери Очир – алмаз, я никуда не поеду. Он уехал, что-то сказав вдове друга. По зардевшему лицу молодки, я понял: те слова были не лестными.
Смотря за отарой, я размышлял: «Сейчас явятся сюда местные гвардейцы, и взяв меня «под белы ручки» и вышвырнут вон из страны. Хорошо если так, а в противном случае, наденут колодку на шею и руки и прикуют к столбу, пока не усохну». Но все произошло прозаично и просто: приехавший прораб, вручил мне справку об освобождении, а Арюне паспорт и свидетельство о рождении дочери.
Нас троих посадили в поезд, Улан-Батор – Москва и мы скоро прибудем на мою родину. Полагаю, мой дом ещё цел. Пропишу в нем свою новую дочку Арюн, а внучку Очир отведу в первый класс нашей сельской школы. Ведь не зря же они, отогревая меня, и натирали моё закоченевшее тело теплым голубичным соком.
Даст бог, Арюн, встретит хорошего, русского мужика, и у них всё сложиться. По тому сердцебиению, что я слышу ежеминутно, мне осталось совсем немножко. А что ждёт меня там, лишь богу известно. Может, при встрече, «мои женщины» – порвут меня, как Тузик грелку. Придёт время – узнаю.
Трада 28.09.14.