Был недавно в Мадриде. Вечером последнего дня заскочил в тапас - бар, подошел к стойке, заказал бутербродов и вина. Слева вижу тетку моего возраста, тоже ест бутерброд, запивая вином. Типичная испанка, хоть сразу фламенко ставь ее танцевать. Вдруг спрашивает меня на хорошем английском:
- Вы откуда?
- Из России.
- О, у вас классный есть кинорежиссер, как его...
Я ей:
- А что снял то?
- Ну, это... "Человек…. человек с киноаппаратом".
- Дзига Вертов что ли?
Испанка:
- Точно, он.
Лицо мое исказилось. Отложив бутерброд в сторону, я ей сказал следующее:
- Слушайте, если мы сейчас будем подходить к каждому тут сидящему, поверьте, никто их них не знает Дзигу. Более того, если мы прилетим с Вами в Москву и, выйдя из самолета, начнем спрашивать у всех подряд, - кто такой Дзига Вертов?, - то до Кремля дойдем, ни один не признается. Вы кинокритик что ли?
- Нет, - пожала она плечами.
Я так и не узнал, кто она, даже имя ее не успел спросить. Обменялись еще парой фраз, я рассчитался и убежал, через три часа был мой рейс. Она тоже куда то спешила.
Но история эта не про нее. Просто, попрощавшись с поклонницей Вертова, я вспомнил одного таксиста, подвозившего меня из Лос Анджелеса в аэропорт несколько лет назад. Испанка эта должно быть, если не кинокритик, то режиссер или еще там какое отношение к кино имеет, а вот этот был самый обыкновенный таксист, жирный негр, всю дорогу жравший чипсы.
Он тоже первым делом спросил, откуда я родом и узнав, страшно возбудился, будто впервые встретил русского в Америке. Тут же признался, что он фанат Карпова, да и к прочим нашим шахматистам не равнодушен. Никого кроме Каспарова и Алехина, из произнесенного им пламенного монолога о русских шахматах, я не знал.
Выяснилось, что он и сам поигрывает. В доказательство достал из бардачка потрепанный журнал конца восьмидесятых и сунул мне, тыча пальцем в заметку о состоявшемся в каком то шахматном клубе турнире, где он занял третье место. Журнальная страница - гордость хозяина, была затерта до дыр. Я выразил свое восхищение мастеру, на что он тут же спросил меня:
- Играешь?
- Так себе.
Таксист немедленно достал из того же бардачка маленькую шахматную доску на магните и предложил сыграть. Увидев мой недоуменный взгляд, прибавил, что привык и игра не отвлекает его от дороги. Я все таки замял тему, так как играю и в правду не ахти, да и страшновато играть в шахматы с человеком за рулем.
Негр, поняв, что шахматами меня не пронять, резко сменил курс.
- Горького любишь?
Я охренел побольше, чем от Дзиги Вертова:
- Ну... так.
А он продолжает, с дрожью в голосе, как певец в хоре госпел:
- А я бы не смог так… Помнишь, взял он и вырвал свое сердце и светил всем людям... всем людям….всем!
Про Данко я, слава Богу, читал в школе, поэтому понимающе покачал головой, но дальше таксист стал взахлеб декламировать уже незнакомые мне пассажи из прочих творений нашего бессмертного классика. Ничего ему сказать на это не нашлось, кроме разве, что меня тоже Максимом зовут, да еще анекдот похабный пришел на ум про Ленина и Горького, рассказывать который я не стал.
До аэропорта проехали только полдороги, а вторая тема тоже оказалась исчерпанной. Но водитель мой не унывал. Некоторое время молча почавкав чипсами, вдруг выдал, что завидует мне, живущему в стране, где всегда холодно. Я, говорит:
- Люблю зимой открыть окно в тачке, чтобы дуло в лицо. Люблю, когда свежий ветер, когда мороз по коже! Люблю, в общем, холод!
За оком была местная зима, примерно + 16 и нежно светило солнце из-за верхушек высоченных пальм, растущих вдоль дороги. Тут я не выдержал и заявил ему, что детство провел на Крайнем Севере и погода там зимой минус 50.
- Минус 50, это сколько по Фаренгейту? - насторожился он.
Я не знал, сколько это по Фаренгейту, и сказал ему, что это охренеть, как холодно, что это не свежий ветер в окно тачки, а что это…, что это в общем, когда решишь поссать на улице, то моча на лету превращается в лед!
Негр поперхнулся чипсами и закашлял. Всю оставшуюся дорогу он ехал молча, только изредка пугливо и недоверчиво поглядывая на меня в зеркало заднего вида так, будто я признался ему в своем марсианском происхождении и об этом знаем только он и я.
Мне почему то стало хорошо. Из машины я вылез гордым за себя. За себя и за свою страну.